Новый перевал. Глава 8: Русский учитель
Ранее:
Новый перевал. Глава 3: Чьи это песни?
Новый перевал. Глава 4: Новые знакомые
Новый перевал. Глава 5: Сборы в экспедицию
Новый перевал. Глава 6: В путь-дорогу
Новый перевал. Глава 7: Хор - река быстрая
Анатолий Масленников воспитывался в детском доме. Когда он окончил среднюю школу в Переяславке, его пригласили в райком комсомола. Явился он туда без промедления, хотелось поскорее узнать, зачем, по какому делу вызывают? Думал: наверное, предложат ехать куда-нибудь на стройку. Ребята, с которыми он учился, один за другим получали назначение—-кто в деревню, кто на железную дорогу, а некоторые по путевке райкома отправлялись строить новый город на Амуре — Комсомольск.
В юности много видится дорог, они увлекают, кажутся заманчивыми. Какая из них будет твоей? Кто знает... Масленников еще не принял твердого решения. Поэтому он спокойно выслушал секретаря райкома и даже почувствовал облегчение, когда понял, что о нем здесь не забыли, помнят...
— Придется тебе расстаться с Переяславкой. Дело такое... Мы тут посоветовались и решили послать тебя на работу. — Секретарь оглядел коренастого юношу в светлой рубашке с засученными по локоть рукавами и объявил: — Учителем в удэгейское стойбище... Как ты на это смотришь?
— Что ж, я согласен, — сказал Масленников. — Куда найдете нужным, туда и поеду...
Расспрашивать о стойбище, где оно, есть ли там школа, как и на чем туда добираться, пришлось ему спустя некоторое время, а теперь он выслушал короткое напутствие секретаря райкома:
— Учти, работать придется в трудных условиях. Тайга. Притом глухая тайга. Подбери себе хорошего помощника воспитателем в интернат. Иди в районо, там тебя проинструктируют. Не педагог, говоришь? Научишься, если надо. Действуй!
В районо Масленникову дали несколько дней на сборы. Надо было взять с собой учебники, тетради, наглядные пособия — вещей набралось много, упаковывал их в ящики из-под консервов, в коробки, а сам думал, что хорошо, если бы Гоша Кузьмин согласился поехать с ним. Он парень проворный, вот было бы здорово! Балалайку бы взяли...
Удэгейцев, с которыми ему предстояло работать, Масленников не знал. Что это за люди? Найдет ли он с ними общий язык? Как они встретят? А что если у него нет педагогических способностей, тогда как? Но мысль эта вытеснялась тут же. едва он вспоминал свою беседу с секретарем райкома. В детдоме Масленников был пионервожатым. Ребята слушались его и даже как будто любили...
«Инструкции... учебные программы, планы уроков,— думал он, повторяя про себя наставления инспектора из районо. — А вот с чего начинать?»
Перед отъездом Масленников ходил к своему учителю Вадиму Григорьевичу, советовался с ним. Долго разговаривали, кое-что Масленников даже записывал.
— Знаю, что тебе предстоит испытать немало трудностей, вернее, предвижу это, — сказал Андреев,— но ты справишься. Помни, этим людям ты несешь не только знания, но и душу.
В тот же вечер Масленников встретил Георгия Кузьмина и уговорил его поехать в стойбище. Через несколько дней они прибыли в Бичевую и оттуда поплыли по реке в удэгейской лодке. Бат был тяжело нагружен. Поднимались на шестах медленно. Только на девятые сутки достигли стойбища Джанго.
Подплывая к нему, они еще издали услышали странный шум, как будто кто-то неистово бил в барабан.
— Что это? — разом спросили друзья своих проводников.
— Сама (шаман), — отвечали удэгейцы.
Оказывается, шаман совершал очередное камланье перед началом рыбной ловли. Чем-то первобытным, сказочным повеяло от сумеречной после заката реки.
Когда бат причалил к берегу, уже стемнело. Где-то вдалеке лаяли собаки. Кто-то кричал за рекой на непонятном языке, и в ответ откликалось лишь эхо. Пришли два охотника. Постояли и, не сказав ни слова, скрылись. Разгрузив бат, проводники отправились, как видно, по своим юртам, а Масленников и Кузьмин, оглядевшись, пошли в школу.
Это был совершенно пустой дом. Необжитостью, затхлостью веяло от стен. Со свечой в руках друзья обошли просторные классы. В одном из них расположились они на ночлег и долго обсуждали свое положение: с чего начать?
Утром к ним явился председатель Совета Ватану Кя-лундзюга. Он сообщил, что все охотники с семьями ушли далеко но рекам, дети тоже с ними, чтобы собрать детей в школу, надо прежде разыскать кочевья.
— Здесь уже был учитель, — сказал, усмехаясь, председатель Совета. — Может быть, в столе найдете списки учеников.
Действительно, в одном столе Масленников обнаружил кое-какие «документы». Наиболее выразительным из них была азбука наказаний. На листе бумаги, расчерченном вдоль и поперек, стоял столбик фамилий. Против каждой фамилии стояли условные обозначения. Плюс означал — таскать дрова, треугольник — воду, кружочек — подметать пол, минус — удар линейкой по голове. Какой-то проходимец, назвавший себя учителем, подвизался здесь несколько месяцев, обирая темных людей.
— Трудно будет собрать учеников, — сказал Кузьмин.
Через несколько дней учителя отправились в тайгу. Они уходили в разные стороны, договорившись встретиться здесь не позднее как через два месяца.
В юртах, пропахших дымом, русских встречали радушно. Но как только они начинали говорить о школе, удэгейцы опускали глаза.
— Грамота не помогает лучше охотиться, — сказал Масленникову один старый охотник.
— Но зато помогает лучше жить, — ответил учитель.
— Все равно дети наши не привыкли учиться. Голова болеть будет. Больно бить палкой по голове. Пускай лучше охотятся, — уверяли его родители.
— А вот давайте условимся так, — заговорил Масленников после некоторого раздумья. — Если вашим детям будет плохо у нас в школе, вы заберете их домой. Согласны?
Так и было решено. Позднее Масленников рассказывал, что когда он входил в удэгейские юрты, то с трудом просиживал там даже недолгое время. Лишь в некоторых юртах имелись железные печки, а в большинстве посредине горел костер, и дым от него выходил через отверстие в потолке. На земле вокруг костра были разбросаны кабаньи шкуры, и люди спали на них головой к огню. Иногда в одной юрте размещались две-три семьи. Каждая семья имела свой угол.
У мальчика лет пяти на поясе болтался нож.
— Зачем это? Ведь он может порезаться, — сказал учитель, подавая ребенку конфетку.
— Ничего, — отвечали весело удэгейцы, — пускай привыкает.
Вдруг мальчик заплакал, подбежал к матери. Та прижала его к себе, покормила грудью и снова отпустила. Но он никак не унимался и, когда мать уже в другой раз отогнала его от себя, погрозив пальцем, он обиделся, всхлипывая, подсел к огню и стал разжигать свою трубку. Конфетка уже валялась около порога. С детства они привыкали к курению. И не удивительно было, что все мальчишки, приехавшие в школу, привезли с собой трубки и табак.
В интернате все было готово к приему детей. Появились кровати, застланные одинаковыми одеялами, тумбочки, посуда. Больших трудов стоило завезти сюда и школьную мебель, и продукты питания.
Удэгейские дети, привыкшие к юколе, к лепешкам без соли, испеченным на огне, к свежей рыбе, долго не ели ничего соленого. Они и от сладкого отказывались. После занятий мальчики обыкновенно брали свое оружие и уходили на охоту. Убитый зверек пли птица поджаривались на костре. Иногда дети ловили рыбу и тут же на берегу съедали ее в сыром виде. ,
Они с трудом приучились спать на койках. Часто бывало так, что с вечера учтгеля укладывали их в кровати, а наутро видели всех спящими на полу. По ночам нередко из интерната доносились крики и плач ребятишек. Тогда Масленников бежал туда с лампой в руках и спрашивал:
— В чем дело, ребята?
— Агдео, агдео! (Чёрта, чёрта!)—кричали дети.
— Где же он?
— Черт вселился в Заксули. Надо выгнать его.
Оказывается, мальчик Заксули ночью вышел на улицу, и вдруг на небе ему почудился черт в образе огненного человека с хвостом. Он с криком вбежал в комнату, забился в темный угол, плачет.
— Покажите мне черта, я его убью! — воскликнул учитель.
— О, его убить просто нельзя! — ответили дети.— Надо в пуле просверлить ямочку. Когда выстрелишь, пуля попадет в черта, а черт — в ямочку.
Пришлось следовать их совету. После того, как в воздухе прогремело три выстрела, дети успокоились.
Черта гоняли таким образом довольно часто. Не так просто было избавить детей от суеверия: беседы с ними по этому поводу мало помогали.
Как-то вернулся с охоты старый Айола и заехал в школу повидать своего сына Гришу. Зашел в интернат, поглядел, чем питаются и как выглядят дети. Увидев, что сын его спит на кровати под белой простыней, старик опустился на пол и заплакал.
— Что с тобой, отец? — спросил его Кузьмин.
— Бата (мальчик) умрет. Он не может так жить. Он привык спать на шкурах. Отдайте мне его.
Но тут подошел Масленников с Гришиной тетрадкой, исписанной крупными каракулями. Он присел рядом с Айолой, стал перелистывать страницы:
— Смотри, как хорошо пишет твой сын. Зачем ты хочешь его увезти? Погоди немного, увидишь, что будет дальше...
И то, что говорил учитель, и тетрадка сына — все это произвело на старика определенное впечатление.
— Ая, ая! — закивал он головой, выражая согласие, и уехал успокоенный.
Потом вслед за ним явился в интернат охотник Дзолодо. Он привез своего сына Васю. Ему очень хотелось, чтобы мальчик тоже учился. Вася, однако, упирался, никак не желал оставаться. Он уже начинал привыкать к самостоятельной охоте, и вдруг — школа. Мальчик кричал истошным голосом, вырывался из рук учителя и даже укусил его за руку.
— Пусть учится, — решительно заявил Дзолодо, перед тем как оставил сына и сел в оморочку.
Шли дни. Постепенно родители стали перебираться из тайги поближе к школе, к детям. В стойбище построили несколько изб. Все больше детей приходило учиться. Но занятия проводить было пока трудно. Чтобы заинтересовать ребятишек, учитель прибегал к самым неожиданным методам. Он входил в класс. Ученики недружно приветствовали его. Одни сидели на подоконниках, раскуривая трубки, другие бегали по двору со стрелами. Чтобы привлечь внимание детей, учитель брал балалайку, садился посередине класса на табуретку м начинал играть. Тогда с улицы прибегали все, кто там еще оставался, молча рассаживались по местам и внимательно слушали музыку. Иногда перед уроком учились петь или танцевать. Но вот, наконец, учитель откладывал в сторону балалайку, брал в руки мел и писал па доске какое-нибудь новое слово. Так начинался урок.
Во время занятий Масленников не раз замечал, что под окном часто появляется девочка. Иногда она взбиралась на завалинку и жадно заглядывала в окно.
— Почему она не идет заниматься? — спросил учитель.
Ученики переглянулись.
— Ей нельзя. Она уже невеста.
Звали девочку Анягой. На вид ей было лет двенадцать. Она казалась жалкой. Синий расшитый халат с застежками на боку свисал с ее худеньких плеч. Она действительно была невестой молодого охотника Алесея и по старинному закону жила в семье будущего мужа, обязанная во всем подчиняться воле хозяина.
Как только учитель вышел на крыльцо и окликнул ее, девочка спрыгнула с завалинки, закрыла лицо руками и убежала.
Вечером Масленников и Кузьмин решили пойти побеседовать с Алесеем. Они взяли с собой переводчика, через которого и объяснили свою просьбу освободить Анягу от замужества.
— Ну какая она тебе жена? — говорил Кузьмин, стараясь доступными доводами убедить охотника. — Зверя она из тайги не притащит, даже разуть тебя не сумеет. Возьми себе в жены взрослую девушку. И потом ты знаешь, что советская власть запрещает такой брак?
— Не могу, — возражал Алесей, — надо отца спрашивать.
Отец Алесея согласился отдать девочку, но заявил, что кормить ее не станет. Кроме того, старик потребовал, чтобы школа уплатила ему за нее — за то, что он два года держал у себя Анягу. Учителя переглянулись.
— Подавай в суд,— сказал Масленников.— Суд разберет.
До суда, однако, не дошло. Анягу поместили в интернат. На следующий день она пришла в класс, робко присела на крайнюю парту, все время пугливо оглядываясь по сторонам. Но вскоре она освоилась, стала усердно учиться. А вслед за ней явился и сам Алесей с просьбой принять его в школу.
Перелом совершился. Черта больше уже не гоняли. Сами родители теперь посылали детей учиться, хотя, уступая совету старых охотников, над дверью школы еще подвешивали камень, который преграждал туда черту дорогу.
— Магани, — говорили удэгейцы о Масленникове. Магани — это значит ловкий, умелый. Смысл этого
слова знаком удэгейцу с самого детства. Восьмилетний мальчик берет лук и пускает стрелу, наметив заранее цель. Когда ему исполняется десять лет, отец идет с ним в лес, ставит на пенек спичечный коробок и дает сыну выстрелить из своего ружья, проверяя меткость. Зимой мальчик ходит на лыжах, ставит капканы на колонка, летом плавает на батах, приглядывается, как ловко орудуют шестами взрослые охотники. Двенадцати лет он идет на охоту, и в тайге между выстрелами опытного охотника гремит его первый выстрел. Сама природа приучила их с детства вырабатывать меткость, ловкость. Без этого ни пищи, ни жизни быть не могло. Вот почему удэгейцы испугались школы. Но оказалось, что учителя и сами не прочь были поохотиться. Они так же быстро ходили на лыжах, плавали на оморочках и совсем не боялись воды.
Как это ни странно, удэгейцы, всю жизнь кочевавшие по рекам, постоянно связанные с водой, не умели плавать. Однажды в жаркий день, во время экскурсии, Масленников решил искупаться. Как только он прыгнул в воду, на берегу поднялся переполох. Ребятишки бегали друг за другом, размахивая руками, плакали.
К воде удэгейцы вообще относились с боязнью. Поэтому умывальник с трудом прокладывал себе дорогу в избы охотников. А когда в стойбище впервые истопили баню, это вызвало немало смеха, разговоров.
Из всех пережитков прошлого, с которыми пришлось столкнуться русским в стойбище, самым страшным было отношение к женщине. Она была рабыней вдвойне. В семье она постоянно терпела обиды и унижения. Когда охотник возвращался из лесу, он входил в юрту как гость. Жена его разувала, кормила, а потом шла в лес и приносила добычу.
Беременную женщину за несколько дней до наступления родов выгоняли из юрты. Зимой это было или осенью — все равно. В тайге для нее сооружался балаган. Там она оставалась одна. После родов еще неделю она не могла появиться в юрте, так как считалась «нечистой».
Осенью Масленников, возвращаясь с охоты, заметил неподалеку от стойбища шалаш. У костра сидела женщина, подбрасывая в огонь сухие ветки. Страдальческий вид её внушал чувство жалости. Это была роженица, жена охотника. Масленников отправился к нему.
— Зачем ты ее оставил в лесу? — Закон такой.
— Но ведь у тебя так тепло в юрте, а на улице дождь. Возьми ее домой.
— Такого закона нет.
Тогда Масленников достал бумагу и сказал:
— Я буду жаловаться на тебя.
— Ладно. Пусть идет, — согласился хозяин.
На другой день женщина вернулась в юрту, и Масленников видел, как она тихо и робко шла, неся завернутое в халат дитя. Хозяин скрылся из юрты и целую неделю не являлся домой.
Все чаще стали приходить удэгейцы в школу за советом к учителю. Это было отрадно, и в то же время требовалась большая осторожность при разрешении возникавших конфликтов. Новое вступало в борьбу со старым.
У охотника Вакули была дочь Патало. Еще ребенком ее купил Кикуса, уплатив за нее соболями и товарами. Девочка жила до поры у отца, но как только ей исполнилось четырнадцать лет, Кикуса стал ее мужем.
Весной мимо Гвасюгов проплывали на батах самар-гинские удэгейцы. Ночевать они остановились в юрте Кикусы. Среди них был один молодой удэгеец. Патало заметила его. Она уже давно собиралась уйти от старика, прослышав о советском законе, предоставляющем женщине право свободного выбора. И когда самаргин-ские удэгейцы возвращались к себе домой, она бежала с ними. За ней бросились в погоню. Догнали. И вот она, вся в слезах, бежит вечером в школу.
— Не хочу жить с Кикусой. Он бьет меня больно. В свою очередь Кикуса тоже явился с жалобой. Он
сказал Масленникову:
— Пусть Вакули уплатит мне за все, тогда Патало уйдет.
Но платить надо было очень много. Кикуса насчитал столько, что у Вакули не хватило бы никакого состояния с ним рассчитаться. Как поступить? Учителя долго размышляли над этим. Вековая вражда из-за женщин между родом Кимонко и Кялундзюга могла вызвать кровавую месть. Но девушку было жаль. Тем временем Кикуса уже успел обойти всех охотников, взывая к сочувствию. Совет старейшин пригласил Масленникова на суд. Суд проходил в палатке. Кикуса сидел среди мужчин, Патало — у двери на полене.
— Зачем убежала?—-обратились к ней с вопросом.
— Он бьет меня больно. Он старый. Злой.
Потом говорил Кикуса. Считая по пальцам все расходы, которые он понес в связи с женитьбой, он требовал, чтобы Вакули вернул ему все. Наконец поднялся старейшина... Говорил медленно, не выпуская изо рта трубки.
— Законно требует Кикуса? Законно, конечно. Сколько одевал, сколько платил, все законно. Вакули не может столько отдать. Патало пусть живет. Если убегает, бить надо.
После того, как каждый выразил свое мнение, все посмотрели на Масленникова.
— Что скажешь, русский учитель?
Патало уже знала, что он скажет. Перед тем, как пойти на суд, учитель предупредил женщину, что она должна жить у Кикусы, пока не представится случай уйти от него. А случай этот даст ей советская власть.
— Я считаю, — заговорил Масленников тем ровным и спокойным тоном, за который всегда уважали его удэгейцы, — пусть Патало живет с мужем до тех пор, пока Вакули не наберет денег, чтобы расплатиться с Кикусой. Но бить нельзя. Зачем бить? Помните, когда я приезжал к вам в тайгу собирать ребятишек, что вы говорили? «Не надо грамоту. Палкой по голове бить больно...» Вы думали, что я буду бить ваших детей. Но если бы я ударил хоть одного из них, разве от этого они больше любили бы меня или скорее выучились? Нет, друзья! Вы сами знаете, в драке человек другому человеку бывает зверем, врагом. Но мы же люди. Зачем поднимать руку на своего друга?
Удэгейцы остались довольны. «Учитель все знает», — говорили они, расходясь. Они и не предполагали, что спустя немного времени вопрос о Патало решится в сельском Совете. Красный флаг туземного Совета, кочевавшего по притокам Хора, взметнулся над большим новым домом в Гвасюгах. Председателем Совета избрали Джанси Батовича Кимонко. Он только что вернулся из Ленинграда, окончив Центральные курсы советского строительства.
С каждым годом молва о школе летела все дальше по глухим таежным кочевьям. Теперь родителей уже не надо было уговаривать — они сами привозили детей в школу. Иные просили принять совсем маленьких, говоря при этом: «Пусть они у вас поиграют...»
Частенько, когда на уроках химии учитель демонстрировал опыты, под окнами появлялись охотники, просились в класс. Получение обыкновенной поваренной соли или опыт с лакмусовой бумагой, которая синела в растворе щелочи и краснела в кислотах, приводили их в восторг. Знания учителя казались им безграничными. Немудрено, что обращаться к нему по всякому поводу вошло у них в обычай. Был такой случай, когда молодая мать, вернувшись из родильного дома, явилась в школу со своим младенцем. Пришла и села на крыльцо. Как только прозвенел звонок, она подхватилась с места, зная, что урок кончился. И тотчас Масленников вышел из класса. Увидев женщину с ребенком на руках, он удивился: что такое, в чем дело?
— Дочка у меня, — поделилась она своей радостью: — Видишь? — и приподняла простынку: — Только по знаю, как назвать. Помоги, учитель...
Анатолий Яковлевич мог бы не отозваться на эту просьбу. Мог бы сказать, что сейчас — не время, он занят, и, вообще, так вот, сразу, и не придумаешь. Но глаза женщины были полны нетерпеливого ожидания. Как тут промолчишь?
— У вас есть много хороших имен: Данка, Лади, Огня... — стал он перечислять, — Ланчека — тоже красивое имя.
— Нет, — возразила она: — Я хочу назвать по-русски.
Позднее учителю объяснили: все удэгейские имена оригинальны. Если в Гвасюгах есть Хабала, то ни на Самарге, ни в Тернейской бухте, ни в бикинских лесах никогда уже не встретишь другого такого имени. Между прочим, страсть ко всему русскому проявлялась у них тем сильнее, чем больше жизнь открывала перед ними новые явления и вещи. У многих удэ русское имя становилось вторым именем: Кяундзю звали Костей, Сидиму — Сашей, Даняку — Татьяной. Новая жизнь вызывала удивление на каждом шагу. Появлялись в магазине товары — и люди сбегались толпой смотреть на них, иногда не зная, где и как применить купленную вещь. Шли к учителю, спрашивали. Учитель объяснял каждую мелочь, вплоть до того, как сварить компот или кисель, как пользоваться часами.
Шли годы. Из школы, как из светлого родника, удэгейский народ черпал культуру, сохраняя, однако, наивное, почти детское отношение ко всем новшествам. Когда в стойбище организовалась комсомольская ячейка, поступило сразу несколько заявлений. Секретарем избрали Кузьмина. Однажды вечером пожилая удэгейка Киди, встретившись с ним на улице, смущенно протянула ему записку. Он развернул ее. Это было заявление, написанное, очевидно, по просьбе женщины кем-то и» учеников: «Принимайте меня в комсомольцы. Я тоже хочу носить значок». Учитель еле сдержал улыбку. Он объяснил женщине, что она не подходит по возрасту. Та не обиделась и кивнула головой в знак того, что понимает. Но всюду, на всех коллективных стрельбищах, молодежных играх, на собраниях, она неизменно присутствовала, так же как и другие пожилые удэгейцы.
Однажды школьники сказали, что приехал с Самар-ги сильный шаман. Он будет лечить больного старика. За рекой возле одинокой юрты собрался народ.
— Пойдем посмотрим, что там такое, — предложил Масленников своему другу.
Они отправились. За лесом, словно большой костер, догорал закат, как всегда по осени щедрый на краски. В юрту набилось много зрителей. Едкий запах багульника шел от огня. Шаман был одет в короткую юбку из нерпичьей кожи, окаймленную пестрым орнаментом, изображавшим птиц и зверей. Поверх юбки топорщился халат, подпоясанный широким поясом, украшенным сзади железными трубками, которые во время пляски издавали звон, лязг. На голове у шамана была страшная маска с рогами, от косматой шапки до плеч спускались завитушки стружек. Перед тем, как началось камланье, шаману разогрели бубен над костром и какая-то старуха подала ему колотушку.
Шаман сел у огня, подобрав под себя ноги. Больной лежал в углу на шкурах. Шаман начал свои причитания, вслед за ним стали повторять какие-то непонятные слова многие старики и старухи. Но вот шаман поднялся над костром и закружился, отчаянно ударяя в бубен. Все громче и громче становилось его пение. В такт словам он подпрыгнул и закрыл глаза.
— Начинается полет в загробный мир, — шепнул Кузьмин.
Шаман действительно изображал путешествие в царство теней. Преодолевая на своем пути множество препятствий, он должен был отыскать и возвратить больному его душу. В продолжение всего камланья Масленников, наблюдавший за бешеной пляской шамана, не упускал, однако, из виду своих учеников, которые стояли тут же, дрожа от страха. Шаман «опустился на землю», прыгнул в середину костра, разметав ногами тлеющие уголья. Масленников потянул друга за руку. Они вышли. Вслед за ними выбежали дети. Тяжелое, мрачное впечатление надо было чем-то развеять. Масленников молчал.
— Вот был бы сейчас баян, — заговорил Кузьмин, подымаясь на крылечко школы, — честное слово, сейчас бы заиграл так, что лес и горы дрогнули...
На следующий день хоронили старика. В могилу сложили все предметы умершего, которыми он пользовался при жизни, кроме ружья — с ружьем душа не попадает в загробное царство. Гроб был сделан из старого кедра в виде лодки, на случай, если душе придется плыть по воде. Под двускатной крышей, прикрывавшей могилу, удэгейцы оставили охотнику нарты, весла, острогу, копье и стрелы.
— А ты знаешь, почему они так хоронят ребятишек? — сказал как-то Масленникову Кузьмин, имея в виду недавний случай, когда они остановились в лесу на кладбище, увидев в развилках старой липы сверток, оказавшийся детским трупом. — Мне Джанси Кимонко рассказывал, что по старым законам ребенка нельзя хоронить в земле, иначе не будет детей. Вот дикость-то...
— Да, но ты понимаешь, как они, однако же, заботятся о потомстве! — ответил Масленников. — Надо сюда непременно фельдшера!
— Джанси уже подал заявку в район.
Весной опять появился тот же шаман. В школе только что закончились занятия. Снова послышался стук бубна за рекой.
— Тащите винтовки, — сказал Масленников комсомольцам, — будем проводить соревнования по стрельбе.
Когда за стойбищем послышались выстрелы, охотники пришли узнать в чем дело. Оказывается, школьники упражнялись в стрельбе. Это было интересно. Многие охотники тоже просили разрешения дать им выстрелить в мишень. Вскоре пришел сюда и сам шаман.
— Зачем ты шаманишь? — спросил его Масленников.—Все равно ведь старик умер. Работать надо.
Шаман усмехнулся, но ничего не сказал. С тех пор его не видели в стойбище. Настоящую помощь при болезнях удэгейцы привыкли получать в открывшемся медпункте. Правда, когда приехал фельдшер, вначале никто не хотел идти к нему. Но вот у одного мальчика появился кашель. Учитель повел его в медпункт. Фельдшер выписал порошки, и через несколько дней кашля не стало. В другой раз у девочки разболелся живот. Через три дня она уже была на ногах, после того как вмешалась медицина. Теперь они шли уже к фельдшеру со всякой мелочью, пустяком, так что в «больнице» иной раз становилось тесно.
Шаманское камланье многих привлекало и как зрелище, развлечение. Однако новая жизнь оказывалась и в этом отношении куда интереснее. В клубе стали ставить спектакли. Иногда кто-нибудь из участников появлялся на сцене в костюме шамана. Это вызывало искренний смех зрителей. По вечерам в клубе затевались танцы, с тех пор как приехала новая учительница, сестра Кузьмина, Анна Ивановна. Сначала учились танцевать только девушки, а затем и все — от мала до велика. Кузьмин брал привезенный из города баян и шел в клуб, развернув мехи. На звуки баяна сбегалось все стойбище, приходили старики, охотники. Иногда кто-нибудь из них входил в круг танцующих и, не обращая внимания на то, что Анна Ивановна танцевала с другим, брал ее за руку, говоря: «Хватит с ним. Меня учи!»
Но прошло некоторое время, и однажды в стойбище снова появился старый знакомый. Проплывая мимо, шаман не зря останавливался здесь. Он вел враждебную агитацию, распускал провокационные слухи, на этот раз по поводу того, что удэгейцев впервые в истории начали призывать в Красную Армию.
Вечером к Масленникову один за другим стали приходить охотники. Они спрашивали:
— Анатолий Яковлевич, скажи, пожалуйста, почему раньше удэгейцев не брали в армию, а теперь берут?
— Что такое, почему повестка пришла? Разве мой сын плохой охотник? На войне его могут убить.
Масленников нахмурился. В тот же день созвали собрание.
— Сегодня ко мне приходили люди и спрашивали: зачем удэгейцев берут в Красную Армию? — говорил учитель. — Я вам отвечу: я знаю, кто посеял смуту среди вас. Шаман. Что же он предлагает вам? Давайте разберемся. Мы с вами за эти годы по-новому жить научились. Шаман помогал? Нет. Удэгейцы теперь живут в избах, работают, учатся, одеваются красиво, кушают хорошо. Шаман помогал? Нет. Кто дал нам все это? Советская власть дала, партия наша дала. Мы живем все дружно, как одна семья. Если бы сейчас враг напал на стойбище, разве мы не стали бы защищать свое счастье? Мы бы все взяли оружие и не пустили злодея! Так вот, наша страна — это тоже одна большая семья. Красная Армия защищает свою страну, где живет много народов. Красноармеец — это сильный, ловкий, культурный боец. Раньше удэгейцы были темные, неграмотные, их не брали в армию. Сейчас удэгейцы окончили семилетку. Возьмите хотя бы Сиднмбу. Разве он будет плохим бойцом? Он может быть командиром. Он прекрасный охотник, знает тайгу, умеет ходить на лыжах. Вот зачем позвали удэгейцев в Красную Армию. Мы все должны гордиться этим. Это наша большая победа, товарищи!
Тревожной была весть о том, что немецкие фашисты напали на Советский Союз.
— Уали! (Война!)
— Фашист напал!
Гонцы пошли в лес за охотниками, поплыли на омо-рочках по протокам, по рекам, в тайгу, на огороды, где работали колхозники. Вечером на улице около дома правления колхоза собрались все гвасюгинцы. Масленников рассказывал о том, какие зверства творят фашисты на советской земле.
Старый мудрец Гольду, приехавший из тайги с ружьем, взял слово:
— Вот я вижу, вы, молодые удэге, стоите тут все здоровые, сильные. Вы теперь умеете не только охотиться, вы узнали грамоту, светлую жизнь узнали, музыку и песни. Вы теперь носите белые рубашки с галстуками, женщины в шелковых платьях ходят. Кто дал это? Советская власть дала! А вдруг придет фашист, отнимет все это и скажет: «Идите опять в тайгу, живите в юртах». Что мы скажем? «Не надо старой жизни!» — скажем. Так берите оружие, удэгейцы, идите стрелять фашиста! Удэгейцы умеют стрелять хорошо...
После собрания к Масленникову один за другим приходили молодые и старики с одним и тем же вопросом:
— Как пойти на фронт?
Учитель объяснял, что пойдет тот, кого позовет родина. А пока надо всем хорошо работать и этим помогать нашей армии.
Наступил день, когда из Гвасюгов отправились первые призывники, в том числе и Джанси Кимонко. Потом получил повестку учитель. Удэгейцы, привыкшие к своему русскому другу, заволновались. Они написали даже коллективное прошение оставить Масленникова. Узнав об этом, учитель спокойно заметил:
— Этого делать не надо, товарищи. Родина позвала меня, я должен идти.
Тот день, казалось, измерил всю глубину любви к нему обитателей села. Учитель заходил прощаться в каждую избу, и трогательным было это расставание. Его усаживали за стол и угощали. Школьники толпой следовали за ним всюду. Провожать учителя отправились десятки людей. Рядом с ним шла его жена Лидия. Учитель нес на руках маленькую дочку. Старшая шагала впереди. Когда учитель оглядывался, он видел, как в воздухе мелькали белые платки. Наконец скрылось из виду селение, вот уже показалась заимка, где столько раз учителю приходилось бывать в эти годы. Тут с удэгейцами он учился бить острогой рыбу. Здесь неподалеку он показывал им, как обрабатывать землю. Здесь он плакал от радости, когда встретил почтальона, плывшего по реке, с газетами в руках, и узнал, что Советское правительство наградило его — учителя из далекого стойбища — орденом Ленина.
Стойбище осталось в его памяти на всю жизнь. В дни войны к удэгейцам часто приходили письма от Масленникова. Жена учителя читала их вслух. Удэгейцы слушали, говорили:
— Вот видите, Анатолий Яковлевич пишет: женщинам тоже надо идти охотиться. Значит, так надо...
Письма в Гвасюги приходят отовсюду. Писали питомцы школы — фронтовики. Суровые и жизнерадостные, глубокие и непосредственные, эти письма были трогательны и по тому, как в их безыскусной орфографии русские слова порой смешивались с удэгейскими, по тому, как ярко выражалось в них чистое, сыновнее чувство любви к своей советской родине.
Прирожденные охотники и следопыты, удэгейцы проявили себя в боях великолепными разведчиками, стрелками. Вместе со всей Советской Армией они входили в логово фашистского зверя, а во время войны с Японией были на маньчжурской земле. Сам учитель тоже стал воином...
Я встретилась с Масленниковым как-то в поезде. Он был в шинели с капитанскими погонами, опять вспоминал о Гвасюгах, говорил, что десять лет, прожитых с удэгейцами, не прошли бесцельно.
— Если будете в Гвасюгах, —говорил на прощание Масленников, — передайте привет всем. Вы знаете, недавно Василий Кялундзюга прислал мне письмо. Он ведь в Берлине побывал! Это тот самый Вася — сын Дзолодо, который в детстве боялся школы.
Я вспомнила об учителе Масленникове, когда впервые увидела Василия. Он пришел к нам в редакцию вместе с Хохоли.
— Разрешите войти? Здравствуйте!
Он снял шинель, пригладил расческой непослушные, торчащие щеткой черные волосы и заговорил бойко, отрывисто. Вспоминал свое детство, смеялся над тем, как В шесть лет родители уже подыскали ему невесту, как в школе весь первый год он почти не учился, а забавлялся охотой, тайком от учителей бегал рыбачить. Разве он думал тогда, что ему придется побывать и в Румынии, и в Польше, и в Германии!
— Много раз приходилось в разведку ходить, — рассказывал он. — Один раз на снегу пролежал всю ночь. Ну все ж таки взял «языка». Цопнул его — и порядок. Правда, меня командир потерял, думал, что я замерз. Когда прихожу, он удивился. Я смеюсь. Говорю ему: «Я же охотник, таежный житель!» Вот такое дело было. Спрашиваете, как за границей? Ну что Берлин? Город большой, а дома все в одну серую краску, темные. Чужой город. И вообще, за границей совсем не то. Каждый оттуда рвется домой. Правильно сказал Маяковский, что можно было бы жить в Париже, если бы не было такой земли — Москва. Не помню точно, так, нет?
Он ходил по комнате и все приглаживал рукой волосы.
— А вот теперь и у меня тоже есть немножко русской крови. Да, да! Чего вы смеетесь? Когда я ранен был, одна русская девушка мне кровь свою отдавала. Значит, Василий Кялундзюга и сам немножко русский стал!
Слушая тогда Василия, я еще не знала, что он окажется участником нашей экспедиции.
Далее:
Новый перевал. Глава 9: Жители Хорской долины
Новый перевал. Глава 10: Небо и земля
Новый перевал. Глава 11: У наших друзей
Новый перевал. Глава 12: По реке на батах
Новый перевал. Глава 13: Суктай-река
Произведение публиковалось в:
«Огни далёких костров». Повести и рассказы. - Хабаровск. Хабаровского книжное издательство, 1984. Байкало-Амурская библиотека "Мужество".