Новый перевал. Глава 3: Чьи это песни?
Ранее:
Новый перевал. Предисловие: Как всё это начиналось
Новый перевал. Глава 1: Дорога в тайгу
Новый перевал. Глава 2: Гвасюги
В клубе уже собрался парод, при тусклом свете керосиновых ламп только вблизи разглядишь лица, и то не сразу. Тут было много женщин, старых и молодых, пришли почти все охотники. От раскаленной печки пахло известкой и дымком еще не прогоревших березовых дров. Между скамеек сновали ребятишки, некоторые из них рассаживались на полу, поближе к сцене — мест не хватало всем. Шумно было. Беспрерывно открывались и закрывались двери. Вошедшие старики еще докуривали свои трубки, кто-то громко призывал их к порядку, они откликались так же громко. Женщины усмиряли ребятишек. Можно было подумать, что тишины вообще не будет. Однако стоило лишь докладчику появиться на сцене, как все умолкли.
Председатель сельсовета Зоя Кимонко делала доклад. Придвинув к себе поближе лампу, она стояла за столом, покрытым красной материей, и говорила, изредка заглядывая в конспект. Дверь между тем продолжала хлопать, опоздавшие толпились в проходе у печки, но никто уже не обращал на них внимания.
Обыкновенное дело. И в русских селах я видела такие собрания, при тусклом свете керосиновых ламп, в тесном, как это, помещении, там тоже на длинных лавках от стены до стены сидели в основном женщины, старики да детвора. Но здесь собрались бывшие кочевники. Еще недавно эти люди были во власти суеверий, подчинялись законам тайги, не знали, что такое улица, дом, хлеб, молоко, букварь, книга. От купцов и заносимых к ним опасных болезней они спасались бегством в еще более глухие леса, голодали, гибли, верили шаманам... И кто знает, быть может, они разделили бы участь тех «инородческих» племен за океаном, от которых не осталось и следа. Но советская власть спасла удэгейцев от вымирания, открыла им путь к новой жизни. Об этом и говорит сейчас Зоя Кимонко.
Говорила она по-удэгейски, но в ее речи то и дело повторялись знакомые всем слова: большевики, революция, социализм, школа, колхоз, Москва, родина, фронт... Слова эти были как вехи, расставленные историей на пути стремительного возрождения бывших «лесных людей» и в новых обстоятельствах, здесь, они осмысливались с особым чувством.
Но вот доклад закончился и объявили выступление школьного хора. На сцену гурьбой потянулись мальчики, девочки в красных галстуках. Через минуту стены клуба наполнились мелодией песни: «Широка страна моя родная».
Какие звонкие, чистые голоса у детей! Они спели «Катюшу». «Ой, туманы мои». Даже такую сложную для детского хора песню, как «Вставай, страна огромная»... В зале дружно хлопали.
Не знаю, была ли «тетя Поля», успела ли она послушать выступление школьников, но ее дочерей я видела на сцене. Среди черноволосых и смуглых удэгейских ребят они выделялись своими светлыми косичками.
— Вон та, которая повыше, это Лида, — говорил вполголоса Хохоли. — Ближе сюда — Нина, и вон там Галя стоит.
Звучали песни знакомые и незнакомые. Одна из старшеклассниц, дочь охотника Динчу, прочла о Ленине на своем, родном языке. Я спросила у Хохоли: кто автор этих стихов?
— Джанси Кимонко.
— Здесь он?
— Ну, что вы... Нет. Он в армии, служит на границе. Вы же остановились у него в семье. Надежда Ивановна разве не говорила вам? Джанси Батович Кимонко ее муж...
— Нет, не говорила.
В тот же вечер, придя из клуба, я стала расспрашивать Надежду Ивановну о нем: давно ли Джанси пишет и нельзя ли найти хоть что-нибудь из написанного? Она с трудом разыскала старую тетрадку в синих корочках со стихами и протянула мне. Вид у нее был такой, словно она не принимала всерьез увлечение своего супруга. Засмеялась. Стала говорить, что, когда он учился в Ленинг раде, там многие студенты Института народов Севера писали стихи. Он — тоже.
— Наверно, так надо было, не знаю. Может, уроки такие задавали...
В тетради оказалось несколько стихотворений, написанных по-удэгейски. Как узнать, что в них? О чем они говорят?
На другой день Хохоли по моей просьбе сделал четыре подстрочника. Я записала их в свой блокнот. Остальные потом. Мало все-таки у нас было времени.
Между тем Кузьмич уже беспокоился, спрашивал: не пора ли запрягать коня? Сегодня мы уезжаем.
— Подождите немного. Байдалов сейчас фотографирует охотников. Еще немножко подождите, Кузьмич...
Мне нужно было добежать до скотного двора. Я видела, как от проруби с протоки поднялась на берег Гвасюгипки женщина в коротком пальтишке, в валенках н направилась туда. Нетрудно было узнать в ней русскую доярку. Опять — с ведрами. Каждый день вот так она носила воду для коров, грела, запаривала корм и готовила пойло буренкам.
Из короткого разговора с ней я поняла, что эта худенькая, сероглазая женщина, приехавшая с мужем на Дальний Восток по вербовке, выбрала себе работу по душе, хотя и трудно; занята от темна до темна. «Все на ногах, все на ногах». Дома ей мало приходится бывать. Хорошо, что есть бабушка, она помогает — свекровь.
— Ну, а как вам живется здесь, Полина Николаевна?
— Да что сказать? Как всем, — подумав, отвечала она: — Детей у меня четверо. Избу колхоз мне выделил не хуже, чем у других. Может даже и лучше. Делов тут, конечно, хватает. И все бы ладно, уж как есть, да вот от мужа писем давно не получаю. На западе он. Воюет...— Она умолкла, поглядела вдаль, за протоку, отку-ду доносились голоса охотников, лай собак. — А так что же, народ здесь хороший. Вон, видите, на охоту собираются? И кто идет-то? Бабы одни, почитай, да старики.
За протокой стояло несколько нарт с грузом, около них толпились не только уходившие на промысел люди, но и те, кто их провожал.
Мужчин-охотников можно было издали отличить по их одежде. Особенно бросались в глаза головные уборы. Такие шапочки (богдо) с беличьим хвостиком на макушке носят только мужчины, уходящие на зимний промысел. Сзади от шапочек на плечи спускается белое головное покрывало (помпу), расшитое яркими узорами. Усатый Илья-бригадир тоже нарядился. Покрикивает на собак, усмиряет их, разномастные лайки скулят, с нетерпением ожидая команды. Еще не все охотники в сборе: один задержался в магазине, другая что-то забыла и вернулась домой. Женщинам труднее отрываться от семьи. Вон Дуся еще бегает по двору, мелькает ее красная шаль.
Чауна, стоявший у передней нарты, возмутился:
— Чего-чего так делай, а? Шибко долго. Надо было раньше, еще раньше... Как с такой люди ходи?
Но сердился он зря. Именно с помощью «такой люди» колхоз «Ударный охотник» перевыполнял свой план на двести и триста процентов. Пожилая опытная таеж-ница Нюра Ватану и молодые женщины Исунда, Лади, Галака, Сифу освоили промысел не хуже мужчин. Теперь они уходят в тайгу и вернутся только весной... А вот и Дуся, самая младшая их них, сестра Джанси Кимонко, бежит с котомкой в руках.
— Вы тоже уезжаете?
— Уезжаем.
— Если увидите моего брата, привет ему передавайте.
— Конечно. Если увидим... А увидим ли?
Байдалов попросил ее подойти к женщинам поближе, он готовился сделать очередной снимок в каком-то необыкновенном, как ему казалось, ракурсе и то припадал на колено, то снова поднимался и отходил в сторону:
— Спокойно, спокойно, товарищи!
А они отворачивались и хохотали. Наконец все уже в сборе. На нартах уложено все — продовольствие и охотничье снаряжение, старые берданы в чехлах из кабаньих шкур, ловушки, капканы. Тут же в мешках сушеная рыба — юкола для собак, все укрыто сверху брезентовой палаткой.
Сидор принес копье и положил его на свою нарту.
— А это зачем?
— Пригодится. На медведя. По-нашему «гида» называется, — объяснил мне Хохоли, только что подошедший к нам.— Я сейчас со своими комсомольцами беседовал, накачку давал. Вон Гриша Сулейндзюга идет. Видите? Тоже комсомолец.
Гриша был одет так же, как все мужчины-охотники, в таких же меховых унтах, как у них, и поверх ватной куртки на нем был тоже национальный халат с разрезами на боках, не доходивший ему до колен, но оттого, что Гриша был молод, он казался наряднее всех остальных. Ремешок, на котором у него висел сбоку охотничий нож в расписных ножнах, туго стягивал его тонкую талию, концы головного покрывала при ходьбе -хлопали словно крылья. Он первый раз шел на охоту. Ему недавно исполнилось семнадцать лет.
— Эх, кажется, сейчас будет хороший снимочек...— вкрадчиво, шепотом проговорил Байдалов и заставил Гришу взять в руки копье.
Надежда Ивановна, стоявшая в окружении охотников, говорила им напутственные слова.
Байдалов еще фотографировал, а наш Кузьмич уже вел от конного двора Карьку, положив на сани несколько охапок сена.
— Еще один кадр. Минуточку, девушка... вот вы, пожалуйста, подойдите сюда поближе, — слышался голос Василия Андреевича. Он сам шагнул навстречу высокой, стройной девушке в ярко-синем халате. Она только что прибежала проводить отца. Ни на кого не обращая внимания, протянула ему сверток и опустила голову, слушает, что говорит ей отец — маленький мужичок по имени Солимбу в серой шапке-ушанке. У нее запоминающееся лицо, продолговатое, с бледно-матовой кожей. Зеленый атласный платок сбился к затылку, на черные блестящие волосы с прямым пробором падают снежинки. Выслушала отца и повернулась, чтобы идти.
— Куда же вы?
— Огня! — крикнул ей Хохоли, прося остановиться, и объяснил мне, что это активная комсомолка, она была на заготовке дров, поэтому мы ее не видели. — Тебя же просят, Огня... — повторил он, произнося имя девушки с ударением на последнем слоге. Можно было подумать, что оно от русского слова «огонь». Но значение удэгейских имен проще и гораздо прозаичнее, как я потом узнала. Огня — по-удэгейски сухая, тощая.
Она и в самом деле была тоненькой, эта девушка, и ростом выше других. В ее движениях не было суетлизывается, — объяснил мне Хохоли, только что подошедший к нам.— Я сейчас со своими комсомольцами беседовал, накачку давал. Вон Гриша Сулейндзюга идет. Видите? Тоже комсомолец.
Гриша был одет так же, как все мужчины-охотники, в таких же меховых унтах, как у них, и поверх ватной куртки на нем был тоже национальный халат с разрезами на боках, не доходивший ему до колен, но оттого, что Гриша был молод, он казался наряднее всех остальных. Ремешок, на котором у него висел сбоку охотничий нож в расписных ножнах, туго стягивал его тонкую талию, концы головного покрывала при ходьбе -хлопали словно крылья. Он первый раз шел на охоту. Ему недавно исполнилось семнадцать лет.
— Эх, кажется, сейчас будет хороший снимочек...— вкрадчиво, шепотом проговорил Байдалов и заставил Гришу взять в руки копье.
Надежда Ивановна, стоявшая в окружении охотников, говорила им напутственные слова.
Байдалов еще фотографировал, а наш Кузьмич уже вел от конного двора Карьку, положив на сани несколько охапок сена.
— Еще один кадр. Минуточку, девушка... вот вы, пожалуйста, подойдите сюда поближе, — слышался голос Василия Андреевича. Он сам шагнул навстречу высокой, стройной девушке в ярко-синем халате. Она только что прибежала проводить отца. Ни на кого не обращая внимания, протянула ему сверток и опустила голову, слушает, что говорит ей отец — маленький мужичок по имени Солимбу в серой шапке-ушанке. У нее запоминающееся лицо, продолговатое, с бледно-матовой кожей. Зеленый атласный платок сбился к затылку, на черные блестящие волосы с прямым пробором падают снежинки. Выслушала отца и повернулась, чтобы идти.
— Куда же вы?
— Огня! — крикнул ей Хохоли, прося остановиться, и объяснил мне, что это активная комсомолка, она была на заготовке дров, поэтому мы ее не видели. — Тебя же просят, Огня... — повторил он, произнося имя девушки с ударением на последнем слоге. Можно было подумать, что оно от русского слова «огонь». Но значение удэгейских имен проще и гораздо прозаичнее, как я потом узнала. Огня — по-удэгейски сухая, тощая.
Она и в самом деле была тоненькой, эта девушка, и ростом выше других. В ее движениях не было суетлизывается, — объяснил мне Хохоли, только что подошедший к нам.— Я сейчас со своими комсомольцами беседовал, накачку давал. Вон Гриша Сулейндзюга идет. Видите? Тоже комсомолец.
Гриша был одет так же, как все мужчины-охотники, в таких же меховых унтах, как у них, и поверх ватной куртки на нем был тоже национальный халат с разрезами на боках, не доходивший ему до колен, но оттого, что Гриша был молод, он казался наряднее всех остальных. Ремешок, на котором у него висел сбоку охотничий нож в расписных ножнах, туго стягивал его тонкую талию, концы головного покрывала при ходьбе -хлопали словно крылья. Он первый раз шел на охоту. Ему недавно исполнилось семнадцать лет.
— Эх, кажется, сейчас будет хороший снимочек...— вкрадчиво, шепотом проговорил Байдалов и заставил Гришу взять в руки копье.
Надежда Ивановна, стоявшая в окружении охотников, говорила им напутственные слова.
Байдалов еще фотографировал, а наш Кузьмич уже вел от конного двора Карьку, положив на сани несколько охапок сена.
— Еще один кадр. Минуточку, девушка... вот вы, пожалуйста, подойдите сюда поближе, — слышался голос Василия Андреевича. Он сам шагнул навстречу высокой, стройной девушке в ярко-синем халате. Она только что прибежала проводить отца. Ни на кого не обращая внимания, протянула ему сверток и опустила голову, слушает, что говорит ей отец — маленький мужичок по имени Солимбу в серой шапке-ушанке. У нее запоминающееся лицо, продолговатое, с бледно-матовой кожей. Зеленый атласный платок сбился к затылку, на черные блестящие волосы с прямым пробором падают снежинки. Выслушала отца и повернулась, чтобы идти.
— Куда же вы?
— Огня! — крикнул ей Хохоли, прося остановиться, и объяснил мне, что это активная комсомолка, она была на заготовке дров, поэтому мы ее не видели. — Тебя же просят, Огня... — повторил он, произнося имя девушки с ударением на последнем слоге. Можно было подумать, что оно от русского слова «огонь». Но значение удэгейских имен проще и гораздо прозаичнее, как я потом узнала. Огня — по-удэгейски сухая, тощая.
Она и в самом деле была тоненькой, эта девушка, и ростом выше других. В ее движениях не было суетливости, лицо выражало спокойствие, даже казалось грустным, и когда Байдалов навел на нее объектив, она еще плотнее сжала свой маленький, резко очерченный рот и только потом, когда услышала щелчок, прикрыла лицо рукавичкой и рассмеялась.
— До свидания! Счастливо вам!
— Ая битудзэ! — кричали охотники.
Они уходили по протоке на Хор и дальше, на его притоки, а мы — в низовья. Гвасюгинка — вроде подковы, концы которой обращены к одной и той же реке.
Та же дорога: сначала по Гвасюгинке, потом через тайгу, но теперь она уже не казалась такой длинной. Гвасюги, затерянные в лесах, избы, амбарчики на сваях, степенные старики с трубками, звонкие голоса девушек в нарядных халатах, нарты на протоке, оживленные лица охотников, уходящих на промысел, — все это было еще свежо в памяти, хотя с каждым километром отдалялось от нас.
Снег, вначале падавший лениво, разошелся к вечеру. Перед Ходами нам встретились две подводы. На санях— женщина с ребятишками, укутанными до бровей. Лошадью правит пожилой мужчина в полушубке и в валенках. Кузьмич отвернул вправо — дорога узкая, лошадям не разминуться, — пусть проедут. Но едва мы поравнялись с ними, громко и почти одновременно приветствуя друг друга, пришлось останавливаться.
— Вы откуда? Из Гвасюгов?
— А вы далеко ли направляетесь?
— Туда, в Гвасюги, — мужчина махнул рукавицей и, спрыгнув с передних саней, подошел к Кузьмичу. — Скажите, как там река? Где лучше проехать? — Он повернул к нам свое безбородое лицо с крупными чертами. Из-под шапки-ушанки, запорошенной снегом, спокойно смотрят серые глаза.
Мы тоже слезли со своих розвальней. Стоим и разговариваем. Минутное знакомство на дороге... Много ли можно узнать о человеке при таких обстоятельствах? И все-таки таежные встречи редко бывают безмолвными. Расставаясь и пожелав ему счастливого пути, мы уже знали, что это новый учитель Вадим Григорьевич Андреев едет со своей семьей в Гвасюги.
Смотрю на ребятишек, они, как птенцы, высовывают головы из своего укрытия, им хочется взглянуть, что делается вокруг, но мать, сидящая рядом, заботливо подтыкает под них одеяло, просит сидеть тихо.
«На смену Масленникову едут. Она тоже учительница».
Расстояние между нами все больше увеличивается. Сквозь косо летящий снег уже не видно лиц, еще минута, другая — и семейство Андреевых скрылось за деревьями.
Опять навстречу медленно бредут, выворачиваются из-за кривуна темные ели с опущенными книзу ветвями. Без того-то им тяжко от белых снегов, а снег все валит и валит на них, и такая дремотная тишина кругом, такая тишина, что треск сухой ветки, отвалившейся под тяжестью снега, слышится далеко. Зимняя тайга завораживает. На фотографиях она выйдет сказочно красивой, но случись остаться наедине с ней — забудешь о пейзажах. Говорю об этом Байдалову, он посмеивается, у него своя забота: получатся ли групповые снимки?
— Не знаю, как в смысле композиции... Может, перестарался, слишком мелко брал, дальний план хотелось захватить, — рассуждал он вслух. — Но вот охотники— старый и молодой, этот Гриша-то, забавный парень между прочим, интересное такое лицо. Снимал крупным планом, вроде бы должно получиться... Надо же, с копьем на медведя идут! Я попробовал взять в руки, ничего себе, тяжесть, будь здоров...
Кузьмич, услышав это, обернулся:
— Они еще петлями их ловят, вот дивное дело!
— Как это — не представляю, медведя петлей... — усомнился Байдалов.
— А вот как. Мне рассказывали, это не все делают, а кое-кто из них наловчился. Осенью, когда медведь идет к реке за добычей, ему ловушку устраивают: над тропой через толстый сук дерева перекинут веревку-то, петлю наладят, ну а медведь просунет в нее башку, и тут ему каюк...
Медведи... Утром «тетя Поля» призналась мне, что боится их до смерти. «Сейчас-то коровушки стоят на месте, а вот летом — беда прямо... — рассуждала она,— пастуха же нет. Тяжело с ними. Уйдут в тайгу, ищу их, ищу. Заросли густые. Страх берет: а ну как с медведем встренусь? — Она вдруг рассмеялась: — Я медведей боюсь, а мои напарницы — коров. Так и живем...»
Чем дальше мы уходили от Гвасюгов, тем сильнее в душе нарастало беспокойство оттого, что многого я так и не узнала, слишком короткой была эта командировка, для того чтобы сразу постичь глубину перемен, происшедших в жизни бывших кочевников. Подробности, на выяснение которых просто не хватило времени, теперь лезли в голову и вызывали один вопрос за другим. Но ведь не спрыгнешь с саней и не побежишь назад...
— А девушка-то в зеленом полушалке... как ее, Огня, что ли? Ну да, Огня... Красивая, — говорил между тем Байдалов, стряхивая снег с воротника. — Она похожа на японку. Интересно, я хотел снять ее веселой, смеющейся, а она, как только увидела объектив, замерла и стоит серьезная, прямо удэгейская царевна Несмеяна...
Огня вообще не хотела сниматься. И разговаривать тоже. С гордым, даже надменным видом, она стояла молча в отдалении, совсем не так, как другие. Может быть, она смущалась? Разные же бывают характеры у людей. В то время я еще не знала, что мы будем дружить с ней, что в письмах она станет называть меня своей старшей сестрой (оха) и что мне придется искать для Огни слова утешения, когда на ее недолгое счастье с Джанси внезапно обрушится беда.
Но это будем потом...
Тогда же, возвращаясь из командировки, я лишь па минуту вспомнила эту девушку, ее грустное лицо, затем оно оттеснилось другими лицами чем-то похожих друг на друга людей, картинами своеобразного быта, где новое уживалось еще со старым; перед глазами вставали избы, разбросанные среди леса, нарты охотников на белой тропе и копье в руках удэгейского паренька, это древнее оружие кочевых племен контрастной деталью вписывалось в новый, изменившийся уклад охотников.
На Антуни мы расстались с Кузьмичом. До Бичевой снова ехали на попутной леспромхозовской машине. А там подвернулся грузовик до Переяславки. Наконец, станция, поезд... В неуютном и тесном, но теплом вагоне под стук колес Гвасюги, хорская тайга в белых снегах и все, что мы оставили позади, стало казаться сном...
Через несколько дней в газете появилась страница об удэгейцах, с фотографиями Байдалова, со стихами Джанси Кимонко и моим очерком. Не скоро газета придет в Гвасюги, ох не скоро! Теперь я знаю, какими дорогами ходит по тайге почта. И все же несколько экземпляров «Тихоокеанской звезды» я отправила туда по почте. А жизнь в редакции шла своим чередом. Уже верстался очередной номер газеты, надо было готовить материалы в загон, у меня уже новое задание и новая тема. С утра было несколько посетителей. И вот еще один.
— Я к вам. Здравствуйте...
Обрадованный не столько тем, что газета обнародовала его творчество, сколько тем, что она рассказала читателям о делах его родного колхоза, бывший председатель сельсовета решил повидать тех, кто был в Гвасю-гах, расспросить об охотниках. И вот он стоит передо мной, коренастый, средних лет человек, невысокого роста, улыбается. Смуглое скуластое лицо. В узком разрезе поблескивают зоркие, пытливые глаза.
— Я Джанси Кимонко.
Пришлось рассказать ему, каким образом тетрадь с его стихами попала ко мне в руки.
Джанси слушал и посмеивался. Иногда кивал головой в знак согласия: если есть какие-то неточности, он не возражает, ему, в общем-то, все равно, пусть будет так. Он смутился, словно не считал стихи достойными серьезного разговора, и даже махнул рукой:
— Меня интересует, как там Гвасюги?
Один вопрос за другим: кто из охотников ушел в тайгу, приехал ли учитель вместо Масленникова, заготовлены ли бревна для строительства новых домов, как там его семья, здорова ли мать — Яроба, что пишут с фронта Сидимбу, Василий, Иван Хозеевич? Говорил он с очень заметным акцентом, как все его сородичи, каких мне довелось слышать, и так же смягчал шипящие звуки.
— В другой раз могу принести новое стихотворение «Пограничник», это будет, если правильно назвать, песня, — сказал он, уже взявшись за свою солдатскую шапку со звездой. Джанси собрался уходить. На нем был военный полушубок и сапоги. Таким я увидела его в первую нашу встречу зимой сорок четвертого года. Разговор наш прервался — меня позвали к телефону, а Джанси спешил, как видно, и мы расстались.
После его ухода, возвращаясь к своим делам, я подумала, что надо было спросить у Джанси, откуда пришли удэгейцы на берега Хора, где они раньше кочевали, вообще побольше узнать о них, может быть, когда-нибудь пригодится. «Интересный народ, следопыты, охотники... прежде не знавшие, что такое грамота, жили в юртах, носили одежду и обувь из рыбьей кожи, а сейчас все изменилось. Жизнь повела их новыми, невиданными прежде дорогами. Учатся, работают, воюют!»
На память пришли строчки из письма Сидимбу, который был где-то в белорусских лесах: «Я не пожалею свою остатнюю костячку— жизнь, а если надо, то погибну за одно большое, народное сердце...»
Далее:
Новый перевал. Глава 4: Новые знакомые
Новый перевал. Глава 5: Сборы в экспедицию
Новый перевал. Глава 6: В путь-дорогу
Новый перевал. Глава 7: Хор - река быстрая
Новый перевал. Глава 8: Русский учитель
Произведение публиковалось в:
«Огни далёких костров». Повести и рассказы. - Хабаровск. Хабаровского книжное издательство, 1984. Байкало-Амурская библиотека "Мужество".