Новый перевал. Глава 5: Сборы в экспедицию
Ранее:
Новый перевал. Предисловие: Как всё это начиналось
Новый перевал. Глава 1: Дорога в тайгу
Новый перевал. Глава 2: Гвасюги
Новый перевал. Глава 3: Чьи это песни?
Новый перевал. Глава 4: Новые знакомые
Все это вспомнилось мне в тот день, когда удэгейцы принесли письмо от Джанси Кимонко, а за окном падал крупными хлопьями мартовский снег, и было странно думать о Сукпае, о таежных тропах, в то время как редактор уже готовил приказ о моей командировке в Амурскую область.
Пойти на Сукпай... Да, это было заманчиво. И все-таки газетчик, даже если он работает в качестве очеркиста, должен знать, что «свободных художников» в редакции не бывает. Газета живет по законам быстротекущего времени, у нее свой план, и в нем таких командировок не предусматривалось. Правда, случается, что сама жизнь круто поворачивает наши дороги. Минувшим летом я собралась в командировку, чтобы написать очерк о сплавщиках. Но вместо хорской долины увидела Сунгари, тот самый берег, который много лет угрожал нам войной.
Возвращалась из Маньчжурии поездом. Вагон был набит до отказа. Стою перед открытым окошком и слышу за спиной разговор о Гвасюгах. Оглядываюсь. Два солдата, оба смуглолицые и скуластые, сидят на полках друг против друга, и один из них говорит другому, что в Гвасюги можно попасть только по реке...
— Багдыфи! — Я поздоровалась с удэгейцем, затем с его собеседником, должно быть нанайцем. Оба они оживились сразу, и удэгеец, быстро вскочив на ноги, уступил мне место, протягивая руку:
— О-о! Багдыфи! Откуда вы это знаете? Как догадались? — спрашивал он, а сам улыбался, и что-то наивное, детское было в его простодушной улыбке.
— Как вас зовут?
— Меня? Алексей Сулейндзюга. Интересно прямо, я удивляюсь. Вы знаете по-нашему?
— Немножко... Ваши родители в Гвасюгах?
— Конечно, там. Мой отец — Дасамбу. Слыхали? А мать — Зузала.
Еще бы! Это были первые мои знакомые гвасюгин-цы. Я сказала об этом Алексею, он улыбнулся и стал расспрашивать, кого я видела в Гвасюгах. Алексей ехал тогда тоже из Маньчжурии, и в Хабаровске мы с ним расстались.
С тех пор как война кончилась, многие удэгейцы побывали в Хабаровске. Приходил старый Ян Кимонко специально поглядеть, как живут городские люди, ковылял по тротуару на тонких ногах, обутых в мягкие улы, стоял, заложив руки за спину, перед зданием краеведческого музея, покуривая трубку, смотрел на огромную каменную черепаху, а потом сидел у нас дома, пил чай и вздрагивал от телефонных звонков. Приезжала Надежда Ивановна, говорила, что теперь она уже не председатель колхоза, недавно вернулся из армии Мирон Кялундзюга, он опять руководит колхозом; были фронтовики Василий и Сидимбу, наперебой делились своими впечатлениями о фронте, рассказывали о том, что каждый из них видел и пережил на войне. Иногда я получала из Гвасюгов письма, по почте или с попутчиками, как вот это письмо от Джанси Кимонко, навеявшее сразу столько воспоминаний.
А снег все падал и падал...
В коридоре нашей редакции не умолкали шаги, через две комнаты было слышно, как стенографистка принимает по телефону корреспонденцию, из машинного бюро доносилась частая дробь «ундервудов». Курьер тетя Аня приоткрыла дверь и хрипловатым голосом окликнула меня, потом сказала кому-то:
— Вот сюда проходите...
Двое посетителей один за другим вошли в кабинет и назвали себя географами. Они принесли статью, но кроме статьи у них была еще новость, имевшая для меня значение. Оказывается, после долгого перерыва Приамурский филиал Географического общества возобновил свою деятельность. Вот как! Начинается новая полоса исследований природных богатств Дальнего Востока.
Председатель филиала Евгений Вячеславович Руднев, человек эрудированный, опытный организатор, заговорил об этом не без торжественных ноток в голосе; на его смуглом, как у южанина, лице отражался восторг, пока он вспоминал имена Пржевальского, Арсень-ева, овеянные романтикой открытий. Между тем у филиала не было средств, не было даже своего помещения. В краевой научной библиотеке для него временно отвели небольшую комнату, где Руднев и его помощник, ученый секретарь общества Ефим Андрианович Старостин, и утвердились.
— Все это замечательно, товарищи, но... — я вынуждена была прервать их. — У нас этими вопросами занимается другой человек. Можно пригласить его сюда, если хотите...
— Нет, мы пришли именно к вам. — Старостин, пожилой мужчина с квадратным подбородком, грузно опустился на стул, положил перед собой портфель, мокрый от снега, и рядом шляпу. Руднев тоже сел поближе к столу.
— Дело в том, что Географическое общество снаряжает весной экспедицию в центральную часть Сихотэ-Алиня, — начал объяснять Руднев. — Исследователи пойдут по реке Хор, вплоть до самых истоков и дальше. Ну, а так как вы бывали в Гвасюгах, нам хотелось бы кое-что уточнить. — Он попросил Старостина достать из портфеля карту, и тот развернул ее на столе. — Маршрут приблизительно такой. Вот смотрите: Чукен, Сук-пай, Чуй... Это левые притоки Хора. И дальше на северо-восток. Скажите, выше Гвасюгов есть населенные пункты? В каких местах еще живут удэгейцы? В верховьях есть их селения?
— Нет. Гвасюги вообще единственное удэгейское селение в долине Хора.
— Значит, транспорт и проводников придется брать в Гвасюгах?
— Да, конечно. А что это за экспедиция? Кто будет в пей участвовать? И какая цель? Расскажите поподробнее.
— Цель? — Руднев помолчал и затем вкратце изложил свои соображения: — Цель такая... изучение малоисследованной территории нашего края в районе истоков рек Хор — Анюй — Самарга. Этот район почти не изведан. Участникам экспедиции предстоит составить физико-географическое описание района, изучить климатические особенности хорской долины. Надо посмотреть запасы ценной древесины для лесной промышленности. Энтомологи по своей линии должны установить зону распространения клещей и комаров — переносчиков энцефалита.
— Значит, в экспедиции будут принимать участие люди разных профессий? В основном, ученые, да?
— Ну, как вам сказать? — Руднев, переглянувшись со Старостиным, улыбнулся: — Что касается ученых, то мы тут не располагаем большими силами. Но климатолог у нас есть, будут ботаник, биологи, медики... Одним словом, экспедиция комплексная. Наконец мы считаем, что этнографическое и литературно-художественное описание природы, жизни, быта народностей, населяющих этот район, составляют одну из основных задач экспедиции. Ландшафт, пейзажи... этим займутся живописцы. Союз художников дал согласие послать своих товарищей...
Руднев в упор посмотрел на меня и вдруг спросил:
— Почему бы вам не совершить такое путешествие?
Он стал говорить о том, что в крайисполкоме обещают помочь в отношении транспорта, снаряжения и средств. Потом спросил:
— В Гвасюгах можно будет найти проводников, лодочников? Ведь продовольствие, груз, все необходимое придется тащить в верховья на лодках. Интересно, какова грузоподъемность удэгейской лодки...
Кто знает? Я видела на фотографиях удэгейский бат, но не спрашивала, сколько груза может поднять эта древняя посудина. Что касается проводников, то они, конечно, найдутся.
— Жаль, что вы не пришли немного раньше. Сегодня были удэгейцы, — сказала я. — Вот письмо принесли мне от Джанси Кимонко. Могли бы сами поговорить с ними.
— А кто это Джанси Кимонко? — спросил Старостин.
— Это председатель сельсовета в Гвасюгах. Он недавно демобилизовался из армии. С ним можно посоветоваться. Если хотите, я напишу ему письмо. Он отлично знает тайгу и вообще серьезный, деловой человек.
После того как географы ушли, мысли мои закружились вокруг экспедиции. Еще совсем недавно мечта о походе в тайгу мне казалась несбыточной, но теперь возможность побывать в Гвасюгах, и на Сукпае, и дальше в верховьях Хора представилась вдруг реальной настолько, что я уже не могла не думать об этом.
Есть одно старинное предание о хорских лесах. Удэгейцы рассказывают так...
Давным-давно, когда не было еще ни одного человека и зверь не водился в долине, кругом стояла вода. Над водой летали большие птицы. Откуда-то издалека, из заморских стран они таскали сюда по кусочкам землю. До тех пор таскали, пока не появились тут горы.
Добрый дух, охранявший леса и горы, однажды послал на Хор самую большую птицу и велел ей узнать, что там есть. Птица слетала, узнала и говорит: «Ничего там нет. Только один старый Хор бушует, сердится, что земля его потеснила». Тогда добрый дух сказал птице: «Лети в холодную сторону, принеси оттуда семена еловых деревьев и сбрось их на землю. Пусть вырастет там густой темный лес».
И вот птица полетела. Когда она возвращалась назад, от реки поднялся белый туман. В тумане столкнулась она с другой птицей. Та летела из-за теплых морей с семенами южных растений. Стукнулись они клювами и рассыпали все, что несли. С тех пор в горах Сихотэ-Алиня стал расти смешанный лес...
Наивное предание. Но мысль его обращена к загадкам природы. Контрасты хорских лесов удивительны. Здесь рядом с могучей елью тянется к солнцу изящный ствол амурского бархата; по соседству с белой березой растет актинидия, плоды которой у нас называют кишмишем. Жители юга и жители севера сошлись на одной земле, не споря друг с другом. Виноградные плети взбираются кверху по кедрам, по пихтам и, цепляясь за их мохнатые ветви, образуют пышные заросли. Осенью к синим гроздьям протягивает лапу медведь.
Чего только не увидишь в хорской тайге! Вот ясень вперемежку с липой и кленом. А вот маньчжурский орех — длинные листья его покачиваются на ветру, как перья сказочной птицы. Надо высоко запрокинуть голову, чтобы рассмотреть вершину старого кедра.увенчан-ную смолистыми шишками. Бывает так, что белка не сумеет удержать наверху свою ношу. Шишка стукнется о сучок, упадет на землю и станет добычей лесного кабана.
В глуши, над протоками с быстрой, певучей водой, смыкаются ветви размашистых вязов, черемухи, тополей. Тяжело раздвигая кусты сирени, сюда приходит на водопой сохатый. Белые лепестки сыплются, как снег, заметая глубокие следы от копыт. Трудно пробираться сквозь заросли. Тут и ольховник с темными серьгами, и окутанная лианами высокая лещина, и «пальма» уссурийских лесов — аралия с кургузым и колючим стволом. Можно стать под ее листьями, как под зонтиком, и укрыться от солнца. Лес живет своей настороженной жизнью. Иногда в тишине прозвенит красноперая кук-ша, свистнет ястреб, под сопкой ухнет сова, передразнивая медведя. И вдруг, как гром, прокатятся по тайге тяжелый вздох. И тогда все живое в лесу притаится, замрет и слушает, как под мягкими прыжками полосатого зверя хрустит валежник.
Все в тайге переплелось и смешалось, как будто в самом деле кто-то допустил величайшую путаницу. А между тем это закономерно. И если отсталые «лесные люди», с незапамятных времен обитавшие в этих местах, на протяжении многих лет довольствовались наивным представлением о природе, то лишь потому, что удэгеец был весь во власти ее глубоких тайн и непонятные явления природы совсем не склонен был приписывать близости моря, законам климата.
В Гвасюгах я была зимой. Село это расположено в среднем течении Хора, ближе к низовьям. Вверх по реке, до самых ее истоков, на сотни километров тянется безлюдная, глухая тайга. Никто из охотников-удэгейцев не заглядывает так далеко. Помню, я спросила у них: откуда берет начало Хор? И услышала в ответ:
— Э-э... кто тебе скажет? Наши люди туда боятся ходить. Хор там сердитый, горы отодвигает, деревья с корнями выворачивает. Далеко, наверно, вершинка Хора. Туда не попадешь...
Кто же разгадает тайну рождения Хора? До революции дважды туда снаряжались экспедиции, но, терпя большие лишения, вплоть до человеческих жертв, возвращались, не достигнув цели. Так рассказывают географы.
Да, заманчиво это было — пойти туда, где леса с облаками вровень, где светлыми струями с гор сбегают ключи, где зверя еще не тревожил охотничий выстрел и птичий свист не перекликался с тягучими удэгейскими песнями. Пойти навстречу быстрой волне сквозь тайгу, пересеченную медвежьими тропами. Развести костры там, где они еще никогда не горели. Пусть свет их зовет к себе строителя, потому что нет ничего прекраснее на земле, чем труд человека, преображающий эту землю.
Я давно мечтала о таком путешествии. И вот мне представился случай пойти с экспедицией в центральную часть Сихотэ-Алиня. Это была не совсем обычная экспедиция. Дело в том, что для такого похода в нормальных условиях потребовались бы месяцы подготовки, как это бывает, когда снаряжаются большие государственные экспедиции. Но в нашем распоряжении оказались только дни, весьма скромные средства и готовность участников преодолеть любые трудности. По традиции русских исследователей, группа любителей географии хотела открыть путь в такие места, где еще не ступала нога человека, пройти на «белое пятно» Сихотэ-Алиня. А если иметь в виду, что в этом походе готовились принять участие люди различных профессий — от климатолога, ведущего наблюдения за погодой, до художника, пишущего ландшафты, — то путешествие представлялось интересным и значительным событием. Редакция «Тихоокеанской звезды» решила сделать его достоянием читателей и предложила мне отправиться с экспедицией в качестве специального корреспондента.
Нечего и говорить о том, как я обрадовалась возможности снова побывать в Гвасюгах. Там ждали меня мои смуглолицые друзья — удэгейцы. Там жил песенник Джанси Кимонко — будущий писатель маленького лесного народа. Там много осталось незаписанных сказок, недослушанных песен. Удэгейцы, конечно, пойдут с нами до перевала. Ведь они превосходные следопыты и охотники.
Радостное и тревожное чувство охватило меня, как только я внесла в комнату свой рюкзак и стала с пристрастием осматривать его потертые ремни. Начались сборы: шитье, починка, хождение по магазинам, поиски необходимой литературы. Все надо было предусмотреть до малейшей вещицы, до иголки, без которой тоже не обойдешься. В длинном списке походного имущества уже зачеркнуты все названия, и все-таки надо подумать: не забыто ли что-нибудь?
В распахнутые окна льется весна. За стеной серебряным потоком журчит, нарастает и крепнет знакомая мелодия. Это играет сестра.
Я смотрю на сваленное в углу таежное обмундирование. Под белым пологом-накомарником спрятаны мои кирзовые сапоги, рюкзак, пара ботинок, небольшой деревянный ящик, набитый книгами, бумагой, фотопринадлежностями. Из всего этого что-то в пути окажется лишним, что-то износится, изорвется, бросится, но сейчас я не могу отложить в сторону ни одной вещи и думаю только о том, как бы чего не забыть. Музыка за стеной смолкает. В комнату входит сестра.
— Собираешься?
— Конечно. Садись, пожалуйста. Ты так хорошо играла, что я подумала: уж не дразнишь ли ты меня музыкой?
Сестра молча садится напротив меня. Скрестив на столе руки и опершись на них подбородком, смотрит не мигая куда-то в одну точку. Молчание сестры кажется мне опасным — я не люблю слез. В окно из соседнего сада долетает тоскующий голос птицы. И я заговариваю о том, что каждый год в одно и то же время дрозд находит здесь пристанище. Но сестра не слушает меня, она спрашивает:
— Значит, ты все-таки решила идти? Сама напроси, лась? Да? Как будто у тебя нет ни детей, ни семьи.
— Напрасно ты сердишься. Помнишь, в прошлом году к нам приезжала путешественница — географ Василиса Михайловна? Так вот, она всю жизнь провела в походах, тряслась в седле по горам Тянь-Шаня, ходила в тундру, плавала по рекам. Она целиком отдалась науке и даже не вышла замуж. Так и осталась одинокой. Когда я у нее спросила: «Почему же?» — она сказала, что иначе не смогла бы посвятить себя любимому делу...
— Ну хорошо, оставим наш разговор. Он бесполезен, я вижу. Дело твое, — сестра поднимается со стула.
Она разглядывает мой накомарник, и я вижу, как светлеет ее подобревший взгляд.
— Я тебе хочу починить кожаную куртку. Возьми ее. Пригодится. Да! Совсем забыла: тебе ведь звонили. Сегодня у вас какое-то совещание, к четырем надо быть...
Через полчаса, когда я уходила из дому, сестра уже сидела с иголкой в руках, склонившись над моей курткой, а из соседнего сада в окно рвался одинокий, протяжный крик дрозда, прилетевшего на новоселье.
Совещание участников экспедиции проходило в Хабаровском филиале Географического общества. Фауст Владимирович Колосовский (так звали начальника экспедиции) явился в тот момент, когда все уже были в сборе. Прикрыв за собою дверь, он на какой-то миг задержался, снимая кепку, оглядел всех так, словно извинялся, но, убедившись, что не опоздал, плавной, мягкой поступью прошел к столу. Стенные часы ударили четыре раза.
— Я не вижу здесь наших медиков, — тихо сказал он, усаживаясь за столом, и еще тише добавил, обращаясь к председателю: — Нечаева тоже нет?
Оказалось, что трое участников экспедиции во главе с геоботаником Нечаевым смогут пойти лишь после того, как закончат занятия в институте.
— Ах, еот как! Ну что же... — Колосовский пожал плечами. — К сожалению, мы не можем задерживаться. Пусть они догоняют нас. — Он встал из-за стола и, подойдя к окну, распахнул его настежь. — Вы посмотрите, какая весна! Сейчас самое милое время идти, пока дождей нет. Имейте в виду, по нашим прогнозам, лето будет дождливое.
Фауст Колосовский был старшим инспектором Хабаровского управления гидрометеослужбы. За двенадцать лет работы у него накопился немалый опыт путешественника. Он открывал и строил метеорологические станции в самых глухих местах, куда еще не было даже троп. Он прошел от устья до истоков горную капризную красавицу Бурею, быстрый извилистый Кур, холодную торопливую Селемджу, золотоносную Амгунь, веселую речку Урми от устья до Талакана; он побывал на Тугу-ре зажатом скалистыми сопками; ходил на Удд, отмеченный славой Чкалова; путешествовал по озерам Ха-сан и Ханка. Ему приходилось переваливать через водораздельные хребты, плавать на лодках, ездить на нартах в собачьей упряжке, на оленях, но большей частью — идти пешком.
Высокий, худощавый, в том возрасте, который принято связывать с расцветом сил, Колосовский казался старше своих лет. Лицо его потемнело от загара. Ветер и солнце не пощадили его в походах. Тонкие морщинки лучами залегли у глаз, двумя резкими скобками окружили губы. Глядя на его статную легкую фигуру в строгом черном костюме, на гладко зачесанные кверху темные волосы, на весь его облик, в котором соединились внешние черты горожанина и суровая подтянутость таежника, я с удивлением думала об этом человеке. Исхоженное им расстояние уже перевалило за двенадцать тысяч километров и все-таки не утомило его, не отпугнуло своими опасностями. Временами что-то юношески непокорное светилось в его карих глазах, смотревших из-под темных бровей то упрямо, то насмешливо. У него был опыт одиноких странствий по тайге, а тут — коллектив...
В экспедиции ему предстояло вести маршрутную съемку и все метеорологические наблюдения для составления физико-географической характеристики района. Колосовский привык дорожить каждым днем. Малейшее промедление с отъездом поставило бы его в затруднительное положение. Ведь ему предстояло еще обследовать работу таежных станций. Поэтому он решил отправиться из Хабаровска раньше всех. Вот об этом-то и говорил он сейчас, стоя у распахнутого окна.
В городском парке играл оркестр. Прохладный ветер с Амура ворвался в комнату, шевельнул на столе бумажки. Усаживаясь на прежнее место, Колосовский прихлопнул их широкой ладонью и стал внимательно слушать напутственную речь председателя.
— Итак, вы идете в центральную часть Сихотэ-Али-ня. Почему именно сюда? — говорил Руднев, берясь за указку (на стене висела большая карта Дальнего Востока).— Выбор этот сделан не случайно. Пятилетний план восстановления и развития народного хозяйства нашей страны предусматривает тщательное исследование малоизученных территорий Советского Союза, особенно его восточных районов. Это очень важно для экономического расцвета когда-то отсталых, оторванных от центра областей. Что касается нашего края, то его огромная площадь имеет до сих пор еще немало таких «белых пятен». Вот посмотрите на карту! От Нижнего Амура на восток, к Татарскому проливу, протянулась большая и неисследованная территория. Вы видите здесь реки, обозначенные пунктиром? Они пересекают во всех направлениях район истоков Хора, Анюя, Са-марги Второй. Значит, там не был исследователь. В научной литературе об этом районе имеются крайне скудные сведения, между тем он заслуживает тщательного исследования и описания. Можно считать, что вся верхняя часть долины Хора является «белым пятном». Неизвестно, откуда берет начало Хор. Какова длина этой реки? Что за растительность в долине? Есть ли удобные перевалы через Сихотэ-Алинь в долину Анюя? Я считаю, что, если вы пройдете туда хотя бы с рекогносцировочной целью, как разведчики, это будет уже достижением.
— А теперь, — заключил Руднев, — я хочу еще раз напомнить вам три заповеди знаменитого исследователя Дальнего Востока Владимира Клавдиевича Арсеньева. Он говорил: «Исследователь должен, во-первых, уметь приготовиться к путешествию; во-вторых, уметь собрать научный материал и, в-третьих, уметь его обработать. Каждое из этих требований в отдельности есть фикция, и только все три вместе создают нечто реальное и ценное...» Должен вам сказать, что зимой предполагается географический съезд в Ленинграде, так что наша экспедиция организована весьма кстати. Все ли достаточно ясно представляют маршрут?
— Да ведь кто как... — медленно, нараспев заговорил художник Алексей Васильевич Шишкин. — Я, например, в деталях его не вижу и, собственно говоря, полагаю, что не мешало бы кое-что уточнить.
Колосовский достал крупномасштабную карту Сихо-тэ-Алння, аккуратно расправил ее на столе. Над картой склонилось сразу несколько человек. Шишкин стоял рядом с Колосовским нахмурившись, впивался глазами в каждое движение его руки. Колосовский меж тем не спеша вел нас по карте, четко и отрывисто произнося каждую фразу.
— Наше путешествие начинается очень просто. Мы выезжаем из Хабаровска па автомашине до Бичевой. Вот это село. Оно стоит на берегу реки Хор. Следовательно, отсюда мы будем плыть уже по воде.
— На чем? — осведомился Шишкин.
— Пока большая вода, пойдем на катере до удэгейского селения Гвасюги. Там будем готовить транспорт, подбирать лодочников, чтобы оттуда двинуться вверх по Хору. Потом — на лодках, пока это будет возможно...
— А дальше?
— Дальше? — Колосовский помедлил, отрываясь от карты. — Пешком к перевалу. Это будет самое трудное. Мы перевалим через Сихотэ-Алинь. Если позволит время, достигнем второго перевала — на Самаргу. Возвращаться придется тем же путем. Вот и все. В походе будет тяжело, еще раз предупреждаю. Комаров там до бисова батька! — неожиданно заключил он, махнув рукой. — Так что если кто-нибудь из вас думает спасаться от них кисеей, это совершенно напрасно.
Колосовский сказал последние слова, ни на кого не глядя. Лидия Николаевна Мисюра, сидевшая у окна, как-то сразу потупила взгляд, посмотрела на свои туфельки с высокими каблуками, чему-то втайне улыбнулась, но в ту же минуту порывисто тряхнула светлыми кудряшками, и в синих прищуренных глазах ее замерло выражение решимости.
Мне нравилась эта женщина тем, что она не боялась трудного похода, хотя была хрупкой на вид. С простодушием неопытной путешественницы она доверчиво записала однажды под диктовку Колосовского необходимые для похода вещи, не заметив шутки. А потом догадалась и прибежала ко мне встревоженная: «Скажите, неужели в тайгу надо брать двенадцать пар белья, тюфяк, калоши, простыни?»
Лидия Николаевна была сотрудницей краеведческого музея. В экспедиции ей поручили заниматься сбором экспонатов для отдела природы и этнографии. Она впер, вые отправлялась так далеко и основательно готовилась к новым обязанностям. Пока t мы бегали по городу в поисках снаряжения, Лидия Николаевна уже успела упаковать свое походное имущество: инструмент для препарирования зверей и птиц, бутылки с химикалиями, коробки с крахмалом, всевозможных размеров баночки, гербарные сетки, бумагу... Одним словом, она приготовилась для серьезной работы гораздо раньше, чем Коло-совский предупредил об этом. Сейчас Лидия Николаевна уловила в словах Колосовского намек на свою неопытность, по не смутилась.
— А я, признаться, думаю так... — прервал молчание Шишкин, опускаясь в кресло. — Каждый год в тайгу уходят исследователи, в том числе и женщины. Работать им приходится в тяжелых условиях. И представьте, работают, да еще как! Неужели мы не выдержим в экспедиции, Василий Николаевич, а? — Он обратился к своему коллеге Высоцкому с явным желанием вызвать его на разговор.
Тот степенно покуривал трубочку, слушал. В ответ на слова Шишкина удивленно повел бровями. Широкое, румяное лицо его сразу преобразила улыбка.
— Я не участвовал ни в каких экспедициях. Но пять лет армейской жизни, будьте уверены. — хорошая закалка! Считаю разговор о накомарниках пустым делом. Для нас с вами, Алексей Васильевич, важнее другое: сможем ли мы пройти по всему маршуту со своей тяжелой артиллерией? У нас же рулоны бумаги, подрамники, мольберты, палатка... Все это на себе не понесешь, верно? А главное: нужно какое-то время для того, чтобы освоить натуру. Пейзаж на лету не схватишь.
— Да... вот именно, — оживился Шишкин. — Я вот об этом как раз и думал, когда интересовался маршрутом. Что вы скажете, Фауст Владимирович?
— Но ведь мы уже говорили с вами, товарищи, что поскольку вам предстоит дать ландшафт хорской долины, вы можете ограничить свою задачу наиболее характерными видами. Идти с нами до перевала вам не придется.
— Да, вот ведь что еще! — спохватился вдруг Шишкин, вставая.— Если действительно лето будет дождливым, то надо как-то очень серьезно позаботиться о том, чтобы не пострадали вещи, экспонаты...
— А вы поделитесь опытом, Алексей Васильевич, — робко вставила Мисюра.
Лидия Николаевна несколько дней назад проходила мимо дома, в котором живет художник. Лил сильный дождь. Шишкин стоял под водосточной трубой в клеенчатом комбинезоне и покорно принимал на себя потоки воды. Лидия Николаевна остановилась, приподняв над головой зонтик. Заметив ее, Шишкин отошел от трубы. «Испытываю свой костюм, — сказал он, поздоровавшись. — Вот уже два часа стою здесь. И ничего. Великолепно...»
Рассказывая об этом сейчас, Шишкин, когда мы все засмеялись, удивленно пожал плечами:
— Вы напрасно смеетесь! А как же иначе? Мы же собираемся работать при любой погоде. Я бы советовал, товарищи, подумать хотя бы о плащах. Кроме того, потребуется, вероятно, брезент. Я не знаю, есть ли у нас
брезент.
— Есть, — отозвался Колосовскнй, все еще улыбаясь, — брезент есть. И все-таки, уверяю вас, за лето мы очень много раз промокнем и столько же раз обсохнем. Что у нас с палатками, друзья? — меняя тон, спросил он студента. — Привезли?
— Привезли четыре палатки, — ответил Дима Любушкин, вставая.
Высокий, тонкий, с копною светлых кудрей, с пухлыми яркими губами, Дима порозовел от смущения. Глядя на него, я думала о том, что отвечать за судьбу каждого человека в походе — нелегкая обязанность. Студент географического факультета Дима Любушкин был самым юным нашим спутником. Он с увлечением собирался путешествовать, беззаботно глядя вперед и готовясь пойти навстречу всем невзгодам. Три дня назад Дима лежал в бреду. Прививка против страшной болезни — таежного энцефалита — оказалась для него серьезным испытанием. Пришлось звать врача среди ночи. Дима был единственный сын у матери. Я долго не могла забыть, как она плакала, склонившись над его изголовьем. Но утром Дима явился ко мне озабоченный тем, что у него не было хороших сапог.
Когда закончилось совещание, Дима догнал Крло-совского на лестнице.
— Фауст Владимирович! Вы знаете, что нам сказали в геологоуправлении?
Колосовский остановился. Юноша торопливо изложил суть дела. Оказывается, геологи смогли бы на своих самолетах забросить наш груз в верховья Хора. Колосовский махнул рукой.
— Это совершенно бессмысленно, — ответил он, ша. гая по ступенькам лестницы вниз. — Неизвестно, сколько времени мы будем подниматься по реке: может быть, месяц, а может, и два. Сбросить продукты с самолет;: в тайгу — это значит: надо строить там лабаз. А кто будет строить? У нас каждый человек на учете, и почти все заинтересованы в том, чтобы пройти пешком по маршруту. Мы не можем заниматься исследовательской работой с самолета. Нет, это для нас не подходит, — решительно сказал Колосовский, открывая дверь, и уже на улице, щурясь от яркого солнца, закурил.— Я попрошу вас вот о чем, — продолжал он, извлекая из планшета какую-то бумажку, — поезжайте сейчас на склад. По этому требованию вы получите там сапоги и ватные куртки для всех. Машина уже, вероятно, ждет вас. Не опоздайте.
По дороге в редакцию Колосовский спросил меня:
— Как здоровье вашей мамашн?
Я сказала, что ей предстоит сложная операция, так что мой уход в экспедицию не совсем кстати.
— Да. Печально это... Я вас понимаю. Но вы не расстраивайтесь. Такие операции делают успешно. Поговорите с Гейнацем. Это же — чародей!
— Знаю. Вчера я с ним разговаривала. Сказал, что будет оперировать сам...
— Я вас понимаю... — снова повторил Колосовский.— Но вы теперь уже не можете здесь оставаться. У вас, как у замполита, много обязанностей. Имейте в виду, завтра я отправлюсь в Бичевую. Через три дня, ровно через три дня вы должны быть там. Проследите, пожалуйста, чтобы все наше имущество было в порядке.
Весна уже окутала скверы и парки веселой зеленью. Из палисадников на тротуары ветер бросал розоватые лепестки яблонь. Колосовский видел все это глазами человека, привыкшего спорить с весенним ветром на таежных тропинках, на волнах горных рек, едва отзвеневших льдинами, на высоких гольцах, еще покрытых снегами. Впервые за многие годы он задержался в городе до такой поры. И что говорить! Он, конечно, тревожился: мы упускали золотое время...
В редакции к моему отъезду люди относились по-разному: одни считали, что мне повезло, другим экспедиция представлялась делом трудным и даже рискованным...
— Будем ждать от вас интересных материалов,— говорил мне на прощание редактор.
Он только что закончил читать гранки и пригласил меня для беседы. Всякий раз, отправляясь в командировку, я сидела вот так и слушала напутственные слова... Пока редактор закуривает, я невольно перевожу взгляд с одной вещи на другую. На столе бронзовая пепельница — медведь, лежащий около озера. В это «озеро», на моей памяти, сыпали пепел четыре редактора. Сколько тут было сказано волнующих, резких и страстных речей! Здесь рождались смелые замыслы, и здесь они., воплощенные в очерки, статьи, фельетоны, заметки, получали право на жизнь. Все в кабинете знакомо до мельчайших подробностей. Широкий стол с точеными ножками, круглыми, как наплывы на стволе кедра. Зеленый бархат кресел... В простенке между окнами большой портрет. Сколько раз за годы войны и после мы испытывали на себе взгляд великого человека. Думая о нем, кто из нас не пожелал бы взвалить себе на плечи ношу потяжелее!
Редактор продолжал отечески мягким голосом:
— Расскажите читателю о природных богатствах до-липы, о том, как живут сейчас удэгейцы. Пишите об участниках экспедиции, вообще о людях, с которыми повстречаетесь. Ну, п что пожелать вам? Если будет тяжело, не падайте духом. Не отрывайтесь от коллектива. Это очень важно. Вас назначили замполитом?
— Да. И знаете, это меня очень тревожит, потому что я ведь не имею опыта.
— Это ничего! Опыт не просто дается. Он приобретается. Будьте поближе к людям. Сколько у вас коммунистов?
— Я одна...
— Тем более надо помнить, что вы у всех на виду. Я себе представляю, что это значит. В пути у вас, может быть, не все будет гладко. А вы старайтесь выполнить задачу при любых обстоятельствах. Не забывайте, что путь к человеку иногда труднее, чем путь к перевалу. И, наконец, последнее... — Редактор прошелся по кабинету и в двух шагах от меня остановился, поблескивая очками. — Нам, конечно, приятно видеть вас в такой ответственной роли, — заговорил он медленно, с расстановкой, снял очки и снова надел их. Так он делал всегда, когда готовился сказать что-нибудь важное. — Все это так. Но плохие очерки, даже если они будут напнса-иы рукою замечательного замполита, мы печатать не станем. Не обижайтесь. Я говорю это к тому, чтобы вы не забывали о главном. От души желаю вам успеха.
С высокого крыльца редакции я сошла под возгласы друзей, бросавших мне напутствия:
— Ни пуха тебе, ни пера!
— Возвращайся в тигровой шкуре, на худой конец— хотя бы в собственной!
— Убей медведя!
Мне всегда было жаль расставаться с редакцией, когда я надолго куда-нибудь уезжала. На этот раз как-то особенно приветливо шелестели у крыльца тополя, и голоса моих насмешливых, усталых и добрых друзей звучали так ласково, что я пошла вперед, не оглядываясь...
Перед отъездом я еще раз пересмотрела вещи. Выбросила из рюкзака то, что казалось лишним. В походе ведь можно стирать. Поэтому двух пар белья было вполне достаточно. Когда я откладывала в сторону теплую шаль, заменив ее легким большим платком, в дверях появился сын Юра. Он прошелся по комнате с гордым видом, стал перед зеркалом, любуясь своим отражением. На нем был мой таежный костюм. Брюки он подвязал на груди, и все-таки они путались у него под ногами. Охотничий нож в чехле болтался сбоку, выглядывая из-под куртки. Белое головное покрывало, расшитое удэгейским узором, закрывало его до пояса. Концы покрывала соединялись на подбородке, стянутые завязками, и явно мешали ему. Он отвел их руками в обе стороны и задумался.
— Мама! А зачем тебе такое покрывало? Зачем удэгейцы носят его? Скажи.
Я объяснила, что в тайге это очень удобно. Когда охотник идет но лесу, головное покрывало не дает листьям с деревьев, хвое и снегу сыпаться за ворот.
— Как это называется, «помпу»? Да?
— Нет. Помпу — по-удэгейски зимнее покрывало. А вот такое, летнее, называется «мотулю».
— Как смешно! Мотулю, мо-ту-лю, — запел Юра, гримасничая перед зеркалом, и вдруг вспомнил, что пора приступить к главному. — Когда же ты возьмешь меня с собой в тайгу? — В голосе его звучали требовательные нотки. — Ты же обещала...
— Сейчас это невозможно, сынок...
— Невозможно! — с обидой сказал он, сбрасывая покрывало. — Почему-то Вера Констатиновна в прошлом году не побоялась взять Леню с собой. Леня ведь меньше меня и плавать даже не умеет.
— Вера Констатиновна — геолог. Ей не нужно было тогда совершать никаких походов. Она добралась до места и работала. Леня сидел на таборе. А у нас совсем другое дело.
— Ну, возьми меня хотя бы к удэгейцам, Джанси Кимонко говорил, что научит меня плавать на оморочке. Он сказал, что сам сделает мне острогу. Мамочка... — Юра обвил мою шею руками. Голубые глазенки его стали круглыми, как две пуговки.
— Нет, Юрочка. Джанси не сможет с тобой заниматься. У него много работы. Он пишет книгу, ты ведь знаешь. Тебе в Гвасюгах покажется скучно. Лучше ты поедешь в пионерский лагерь. А на будущий год мы с тобой обязательно поедем к удэгейцам. Не плачь. Я принесу тебе из тайги живого ежика.
Дверь в соседнюю комнату приоткрылась. Мама шепотом позвала меня:
— Иди-ка посмотри, чем тут занята дочь.
Юра шагнул следом за мной, косясь ыа бабушку. Ему не понравилось то, что она говорила:
— Вот лежу, слушаю, и прямо голова кругом идет. Семейка, нечего сказать!
Разложив на полу игрушки, девочка командовала куклами. Она переставляла их с места на место и так увлеклась игрой, что никого не замечала.
— Вот твоя лодка. Садись сюда. А ты стой здесь. У тебя есть ружье? Сейчас придет медведь. Прячьтесь.
Ольга сидела на маленьком стуле спиной к нам. Светлые, как лен, косички торчали в разные стороны. Трудно было удержаться от желания схватить ее на руки и закружиться по комнате. Я наклонилась к ней сзади. Она поймала меня за руку.
— Мама, ведь сохатый тоже медведь? Правда?
— Нет...
Мы засмеялись. Юра хохотал громче всех с явным сознанием своего превосходства над сестренкой.
Мне было тяжело расставаться с ними. Завтра чуть свет за мной придет машина. И не стану я будить детей. Пусть им снятся хорошие, светлые сны...
Далее:
Новый перевал. Глава 6: В путь-дорогу
Новый перевал. Глава 7: Хор - река быстрая
Новый перевал. Глава 8: Русский учитель
Новый перевал. Глава 9: Жители Хорской долины
Новый перевал. Глава 10: Небо и земля
Произведение публиковалось в:
«Огни далёких костров». Повести и рассказы. - Хабаровск. Хабаровского книжное издательство, 1984. Байкало-Амурская библиотека "Мужество".