Новый перевал. Глава 7: Хор - река быстрая
Ранее:
Новый перевал. Глава 2: Гвасюги
Новый перевал. Глава 3: Чьи это песни?
Новый перевал. Глава 4: Новые знакомые
Новый перевал. Глава 5: Сборы в экспедицию
Новый перевал. Глава 6: В путь-дорогу
Долина реки стала приобретать более резкие очертания. Лесистые сопки, ограничивая берега, проплывали то справа, то слева. Когда-то это были громадные горы. Тысячелетняя работа стихии сгладила их формы. Теперь над всей грядой отлогих сопок с неглубокими седловинами возвышается один утес, поднявший свою угловатую вершину. Внизу простирается весь многообразный и противоречивый по своему составу растительный мир, всегда вызывающий удивление тем, что в нем так свободно смешались южные и северные виды растений. Тут рододендрон, который у нас называют багульником, там лиственница... Маньчжурский орех распростер своп перистые листья над кустами бересклета и жимолости. В пышном покрове то и дело мелькают высокие, в человеческий рост, папоротники страусоперы.
— Вот утес интересный, — сказал Василий Кялундзюга, усаживаясь на прежнее место. — Стрелковый утес называется. Про него старики много всяких сказок знают.
Мы подплывали к утесу. Темная громада, казалось, заслонила полнеба. Красноватый каменный бок ее отразился в воде. Недалеко от берега торчали округлые отполированные водой камни. Поток, пенясь, разбивался о них.
Я попросила Василия рассказать хоть одну сказку. Он согласился.
— Дело было такое. Жил здесь тигр, — заговорил Василий. — Большой тигр. Караулил утес. Никто не мог проплывать мимо. Боялись. Один Егдыга, парень, значит, сильный, здоровый был, решил убить тигра. Рано утром вышел на берег. Стал кричать. Три раза крикнул— и превратился в орла. Полетел орел. Сел на утес. Смотрит: тигр по тропинке идет, спускается к реке. «Ага, — думает Егдыга, — теперь я убью тебя»... Пока тигр пил воду, орел кружился над тропой. Потом стал настораживать стрелы. Расставил много стрел. Когда тигр обратно пошел, стрелы стали вонзаться в него. Сперва одна, потом другая, третья... Зверь упал и покатился вниз. Последнюю стрелу Егдыга пустил ему в сердце. Ну вот, после этого пришел парень в стойбище. «Люди! Я убил тигра,— сказал Егдыга, — теперь не бойтесь, идите на охоту мимо утеса». Но люди испугались. «Ты убил нашего сородича,— -сказали они. — Это грешно. Горный дух потребует жертвы. Ты должен умереть, или мы все погибнем». Егдыга задумался. На другой день умер его отец. Потом стали умирать в каждой юрте по нескольку человек. «Что делать?» — думает парень. Пошел на Хор и бросился в воду. Вот такая сказка. Не слыхали? Наши старики и теперь не подходят к утесу близко. Видите камни? Это когда тигр падал, свалил камни сверху. А я недавно совсем близко на омо-рочке проходил. Ничего! — заключил Василий, смеясь.
— Почему же он называется Стрелковым, этот утес?
— О, это немножко другая история! Говорят, что давно здесь наши люди пробовали свои стрелы. Раньше ведь удэ жили где попало. Юрту поставит на берегу — и порядок.
О том, что прежде удэгейцы кочевали по всему Хору, свидетельствуют названия рек и даже некоторых селений. Есть недалеко отсюда река Дзингали. Когда-то удэгейцы, по старому обычаю, устраивали борьбу на палках. Для этого выбиралось определенное место, подальше от жилищ. Борьба нередко заканчивалась кровопролитием. Предметом ее была родовая вражда, возникавшая чаще всего из-за женщин. Огнестрельное оружие, однако, не разрешалось пускать в ход. Пользовались палкой с железным наконечником. По-удэгейски эта палка называлась дзинга. Теперь, когда вместе с диким обычаем дзинга исчезла из обихода не только, как предмет, но и как слово, обозначающее оружие родовой вражды, осталось лишь название реки Дзингали, напоминающее удэгейцам тяжкую старину.
— А я даже не знал об этом, — сказал Василий, выслушав историю маленькой речки. — Вот Юмо, деревня, которую мы будем скоро проезжать, знаю, почему так называется. По-нашему, юмо — значит юрта.
Он умолк, затем, что-то вспомнив, быстро спустился в кубрик и вернулся оттуда с книгой в руках. Перелистывая страницы, воскликнул:
— Интересное дело нашел! Смотрите. Орочский словарь. По-нашему «би» тоже «я», «си» тоже «ты». Понимаете? Общие слова есть. «Ому» по-удэгейски тоже один, «дю» — два, «ила» — три. Скажите, почему другой раз говорят: орочи, удэгейцы — все равно один народ? По-моему, это неправильно. Общие слова есть, а язык все равно разный. Я на фронте ороча встретил. Друг друга не понимали, по-русски разговаривали.
Книга Штернберга, известного этнографа-лингвиста, полжизни посвятившего изучению народов Дальнего Востока, привлекла внимание молодого удэгейца еще вчера, когда мы просматривали свою походную библиотеку. Он читал всю дорогу. По-видимому, интерес к истории своего народа пробуждался у него не впервые. К сожалению, в литературе трудно найти ответы на очень многие вопросы, связанные с историей удэгейского народа. Исследователи нередко смешивали их с орочами: одни потому, что находили сходство в языке, другие объединяли их по хозяйственно-экономическим признакам.
Углубившись в чтение, Василий Кялундзюга находит у Штернберга негидальский словарь и вдруг вскакивает с места, пораженный открытием.
— Вот, пожалуйста, смотрите, тоже общие слова есть! Я вам скажу, и нанайский язык имеет похожие слова. Почему же нанайцев и удэ не перепутают?
В рассуждениях Василия хотя и сквозила наивность, однако они были интересны тем, что таили в себе критическое отношение к книге, которую он держал в руках. Штернберг, оставивший объемистые труды в области этнографии, обошел удэгейцев, механически присоединив их к орочам. Обращаясь к глубокому историческому прошлому нанайцев, ульчей, негидальцев, он утверждает, что все они, в том числе и орочи, когда-то вели оленеводческое хозяйство. Об этом свидетельствуют их предания, сказки. Нo интересно, что ни в одной удэгейской сказке нет И намека на то, что удэ имели раньше оленей. Наоборот, их легкие одежды, расцвеченные ярким орнаментом, в котором преобладает растительный узор, их длиные долбленые лодки, напоминающие по форме индейскую пирогу, наконец, их многочисленные сказки, в которых часто речь идет о теплых морских берегах, о больших птицах, об островах, — не говорит ли все это о том, что удэгейцы представляют самобытное южное племя?
...Весь день палило солнце. С утра безоблачное небо к вечеру стало заволакивать тучами. Река потемнела. В долину пополз туман. Белую полоску его катер разрывал, как ленточку финиша, много раз. В сумерках, когда мы вошли в устье Ходынки, на западе блеснули зарницы. Показалось селение Ходы. Немногие из теперешних жителей села знают происхождение его названия. Проплывая по Хору, охотники, еще издали завидев рыбацкие сооружения, восклицали: «Хаудэ!» (заездок удэгейцев). Так постепенно люди привыкли называть устье неизвестной реки, где удэгейцы ставили заездки. Со временем из слова был вытеснен звук «у», появилось «Хадэ», затем «э» превратилось в «ы». На некоторых картах еще можно встретить старое написание «Хады», но теперь слово обрусело настолько, что нередко его объясняют происхождением от глагола «ходить».
В Ходах сейчас живут лесорубы. Вспомнилось, как мы с Байдаловым несколько лет назад были тут зимой проездом, отогревались в доме лесника, слушали забавные рассказы об удэгейцах из уст разбитного мужичка-кородера... Теперь Ходы мне показались более уютным поселком. Летние краски преобразили его...
— Быстрее, товарищи! — командовал Колосовскии.
Немного потребовалось времени, чтобы разгрузить халку. На берегу оказались помощники. Еще издали заслышав шум мотора, люди вышли к берегу. Приход почтового глиссера или катера здесь всегда радостное событие. Сбежалась толпа ребятишек. Пока мы расчищали место для палаток, ставили антенны, разводили костер, участниками нашего новоселья оказались многие местные жители. Радиостанция привлекла немало народу. Хотя начальник экспедиции развернул ее с единственным намерением вызвать Гвасюги, пришлось настраиваться на хабаровскую волну, чтобы послушать последние известия.
На следующий день пришли баты. Сначала четыре, потом три и еще три. Громко разговаривая, удэгейцы высаживались на берег. Вскоре по всему берегу задымили костры. Поляна превратилась в живописный табор. Тут и там у палаток вились дымокуры. Женщины, сидя на корточках перед костром, готовили обед, мужчины обстругивали шесты. Поблизости резвились их дети. Василий Кялундзюга только что вернулся с рыбной ловли и теперь угощал своих земляков ленками.
К вечеру пришел еще один бат. Колосовскии удивился: зачем так много? Девяти батов было достаточно, чтобы разместить груз экспедиции, десятый предназначался для Ермаковых. Одиннадцатый, выходит, лишний? Колосовскии подошел к батчику. Пожилой удэгеец Маяка, протягивая руку, здоровался со всеми по очереди:
— Я вниз иду женьшень искать.
Вместе с женой Маяка отправлялся на поиски драгоценного корня по заданию сельпо. В Ходах они решили заночевать.
— Ах, вон что! — сообразил Колосовскии. — Ну вот и прекрасно. Где наши художники? — спросил кого-то из студентов. — Позовите сюда Шишкина и Высоцкого.
План был таков. Вместе с Маякой художники завтра поедут вниз до поселка Ударного, о котором так много было разговоров в пути. Им представляется возможность поработать там неделю. За это время мы рассчитывали сделать все необходимое.
— Это, знаете ли, весьма заманчиво, — проговорил Шишкин после некоторого раздумья, — но как мы оттуда выберемся?
— Боитесь остаться в тайге?
— Нет, но мы должны знать, чем располагаем. Кто повезет нас обратно? — возразил Высоцкий.
— В вашем распоряжении будет бат!— заверил Ко Лисовский.
— Ну, тогда другое дело,— весело подхватил Высоцкий.
Десять батов один за другим потянулись вверх по реке. Замелькали белые шесты. Лес огласился звонкими голосами женщин, перекличкой детей, свистом, хохотом удэгейцев, следивших за тем, как собаки бросались вплавь вслед за лодками, а потом, оставшись где-нибудь на заломе, скулили. В полдень ударил ливень. Все торопились пристать к берегу, укрыться от дождя. Последним причалил бат Ермаковых. Промокшие до нитки, оба они работали шестами, как заправские лодочники. Долголетняя служба в тайге приучила их пользоваться всеми видами транспорта.
— О, Федя! Твоя все равно удэгеец! Хорошо ходи,— восхищался старик Вакули спустя несколько минут, когда Федор Иванович присел с ним рядом на валежине.
— Да ну! — воскликнул Ермаков. — А вот Маруся не верит,— смеясь, кивнул он в сторону жены.— Маруся говорит, что она лучше умеет. Как тебе думай? — нарочито ломая речь, спросил он старика. — Папиросу хочешь, отец?
— Моя так думай. Его, Маруся, тоже немножко хорошо есть, — ответил старик с достоинством. Он взял папиросу, размял ее и набил табаком трубку.
Федор Иванович Ермаков был высок ростом, худощав. В его одежде городской стиль смешивался с таежным. Всем видам обуви он предпочитал в тайге удэгейские улы, зимой ходил в унтах. Он мог надеть ватную телогрейку и фетровую шляпу. Очки придавали ему солидность, на которую трудно рассчитывать в двадцать пять лет.
Удэгейцы любили Ермакова за веселый нрав и в общении с ним находили удовольствие. Он же, зная их отзывчивость на шутку, не упускал случая посмеяться.
— Га! — крикнул вдруг Ермаков.— Поехали! Га! — еще раз повторил он удегейское восклицание, означающее: «Идем! Поехали!»— и стал собирать шесты.
Супруги Ермаковы работали на самой дальней метеостанции и теперь везли туда продукты.
Через несколько часов мы достигли удэгейской заимки. До Гвасюгов было недалеко. Отсюда можно было идти через тайгу. Почти все члены экспедиции сошли на берег и, доверяясь лесной тропе, гуськом зашагали в село. Лес еще не успел отряхнуться после дождя. Стоило пробежаться ветру по глухо сомкнутым вершинам, как сверху сыпались частые капли. На тропе держалась вода. Трудно было идти, не задевая мокрых кустов. На весь лес хором кричали сойки, предвещая непогоду. Казалось, тропе не будет конца. И вдруг слева появилась изгородь, потом избушка, другая.
Мы очутились на левом берегу реки Гвасюгинки. Гвасюги, по-удэгейски, значит — протока. Здесь было до десятка домов с традиционными удэгейскими амбарчи-ками на сваях. Я видела их зимой. Кстати сказать, сваи эти теперь удэгейцы уже вкапывают в землю, забыв о старом обычае строить амбарчики (цзали) на живых деревьях, которые надо было сначала отыскать в таком сочетании, чтобы они составили две пары, затем срубить на высоте двух метров от комля и тогда уже возводить это любопытное сооружение, напоминающее сказочную избушку на курьих ножках.
На правом берегу — основная часть села. Приезжим удивительно видеть такое расположение. Кроме того что люди расселились по обеим сторонам протоки, они еще построили дома на острове, между протокой и горной речкой Були, через которую перекинут горбатый деревянный мост. Через Гвасюгинку нет никаких переходов, так что люди иногда по нескольку раз в день переправляются туда и обратно на батах или оморочках. Впрочем, это мало стесняет их. Даже дети свободно чувствуют себя на воде, ловко орудуя шестами.
Едва мы показались на берегу, как из-за островка уже появились две оморочки. Загорелые удэгейские мальчики охотно предлагают свои услуги в качестве перевозчиков. Пока мы переправлялись в шатких челнах, с опаской поглядывая на быструю воду, около магазина по ту сторону реки стал собираться народ. Здесь я увидела своих старых знакомых. Раскуривая трубки, охотники беседовали. В их негромкой и певучей речи то и дело слышалось луса (русские), экспедиция.
— Багдыфи! Багдыфи!— повторяли они свои приветствия, пожимая нам руки.
Шумно стало на берегу. Вот идет Амула, превосходная охотница, во время войны не раз ходившая добывать соболей. Она в черном шелковом платье. На груди выделяется медаль «За доблестный труд». Опираясь на палочку, шагает вслед за ней секретарь комсомольской организации, здешний избач Хохоли. Всегда спокойное, слегка бледное лицо его выражает почти детскую радость.
— Здравствуйте! — по-русски говорит он. — Ждем вас давно. Джанси Батович сегодня вспоминал, беспокоился.
По мосту шагает молодой удэгеец Зинцай. Он в национальном костюме. Бархатный халат (тэга), расшитый орнаментом по подолу, на рукавах и круглом воротпике, легкие лосиные туфли, опушенные мехом выдры, и нарядные чулки, на четверть не доходящие до колен, — весь этот подчеркнуто праздничный вид выделяет его среди окружающих. Зинцай недавно демобилизовался из армии. Снял с себя все солдатское, положил в чемодан и вот нарядился...
— Электрическую станцию бы поставить в Гвасю-гах. Верно? — заговорил Зинцай, когда Колосовскин сказал, что селение не узнать. Восемь лет назад в Гва-сюгах было несколько изб, школа и магазин, а теперь здесь восемьдесят домов.
— Мост надо вам построить хороший. Разве это мост? Надо сделать перила, все как следует. Смотрите, какая высота.
Внизу, под мостом, проплывали наши баты с грузом. Все экспедиционное имущество пришлось поместить в сельповском амбаре.
Над рекой опускался туман. Тут и там около изб дымили костры. Мы прошли через все село. Потом тропа повела по берегу Були, мимо пней, сквозь густые заросли цветущей сорбарии, орешника, бузины, уже свешивающей красные гроздья. У самой тропы невысокие папоротники, лабазник образуют пышный зеленый ковер. Где-то совсем близко на весь лес кукует кукушка. И вдруг ее тоскующий, нежный зов обрывает чья-то песня:
Вдоль деревни от избы до избы
Зашагали торопливые столбы.
Это поет пастух, собирающий стадо, и песня его в тишине лесов, где вместо троп уже возникают дороги, звучит с трогательной веселостью.
Вот и дом, предназначенный для нас. Это — большое стандартное здание, с узким коридором, по обеим сторонам которого располагаются комнаты. Самым удобным местом для нашей экспедиции оказалась здесь широкая просторная передняя, где впоследствии все мы собирались не только для обеда, но и на беседы. Свои палатки мы установили во дворе. По огороду, гоняясь за бабочками, бегали дети, загорелые, без рубашек, крича по-удэгейски: «Ая! Ая!» (Хорошо! Хорошо!)
— Вот, понимаете, научились и лопочут, — говорил наш хозяин Иван Михайлович, глядя на своих сыновей.— Ребята! Посмотрите, нет ли там колышков? Несите сюда!
Белобрысый мальчуган, прискакавший верхом па палочке, крикнул: «Апчи!» (что значит «нет») — и снова скрылся в кустах.
Вечером, закрывшись в комнате, Колосовский связался по радио с Бичевой.
Всю ночь о двускатные крыши наших палаток барабанил дождь. Утром, едва блеснули первые лучи, все ожило: на цветах засуетились шмели, взмахнули зелеными крыльями махаоны, и листва на деревьях стала глянцевитой.
Мы с Лидией Николаевной пошли умываться на речку Були. Речка была совсем рядом, через тропу, за кустами. Возвращаясь назад, встретили на дороге Хохо-ли. Я спросила, не вернулся ли с колхозных полей Джанси Батович.
— Завтра должен быть. Заседание исполкома проводить будет. Вы когда придете ко мне в избу-читальню?
Бледное скуластое лицо Хохоли осветилось улыбкой. Этот парень с палочкой в руке был бесконечно добрый и необычайно доверчивый человек.
Однажды зимой он отправился в город и по дороге заночевал где-то в заезжем доме, а котомку свою оставил на улице в санях. Утром хотел позавтракать, кое-что брал с собой из дому, но котомки в санях не оказалось. Потом разводил руками, никак не мог поверить, что это сделали люди... Хохоли умел рисовать и охотно дарил свои рисунки, если они нравились кому-то. Жил он вместе с отцом, у них была своя изба, но когда младший брат его Яков пришел из армии и женился, Хохоли уступил ему жилье. В Гвасюгах удивлялись, видя, как Хохоли переходил с одной квартиры на другую... Но сам он только посмеивался: «Я скоро учиться поеду. Пусть живут!»
От него я впервые услышала о Джанси Кимонко. Если бы не Хохоли, как знать, с чьей помощью и при каких обстоятельствах нам открылось бы дарование удэгейца...
— Джанси Батович сильно занят. Работы много, — сказал Хохоли, доставая из кармана портсигар. — Значит, вы придете? Посмотрите, как стенную газету выпускаем. У вас в экспедиции есть комсомольцы?
— А вот он, Дима Любушкнн, комсомолец. Познакомьтесь.
Они протянули друг другу руки. Дима спросил:
— Где же у вас изба-читальня?
— В клубе. Вон там, видите, дом напротив школы?— Хохоли взмахнул палочкой. — Идем, посмотришь. Потом в школу сходим.
Вечером, когда все члены экспедиции сидели за столом, Колосовский пристально посмотрел на Диму.
— Вы, молодой человек, сегодня, кажется, основательно полоскались в реке. А ведь вода холодная. Простудитесь.
— Фауст Владимирович, что вы! — воскликнул Дима.— Со мной ничего не случится, уверяю вас. Я здоров, как вол.
— Предупреждаю всех, — Колосовский мягко стукнул ладонью о край стола. — Мы не на курорте...
После ужина Дима с торжествующим видом объявил, что помог оформить стенную газету, настроил все балалайки, гитару, домру в клубе и договорился с Хохоли разыскать в архивах интересные документы, связанные с историей школы в Гвасюгах.
— Хохоли показывал мне фотографию Анатолия Масленникова, — заговорил Дима. — Вы когда-нибудь видели его? Да? По-моему, это очень интересный человек. Вы обещали рассказать о нем.
— Да, да... — поддержала Лидия Николаевна. Она уже успела сегодня заложить в гербарную папку новые растения и теперь заканчивала их описание. — Хочется послушать, как здесь открыли школу. Расскажите...
История была длинная... Пришлось рассказать то, что я слышала из уст самого Масленникова.
Далее:
Новый перевал. Глава 8: Русский учитель
Новый перевал. Глава 9: Жители Хорской долины
Новый перевал. Глава 10: Небо и земля
Новый перевал. Глава 11: У наших друзей
Новый перевал. Глава 12: По реке на батах
Произведение публиковалось в:
«Огни далёких костров». Повести и рассказы. - Хабаровск. Хабаровского книжное издательство, 1984. Байкало-Амурская библиотека "Мужество".