Золотая пыль. 54 - Золотая голова
Ранее:
49 - Телефонный разговор
50 - Через Амур
51 - Прикончить свинью
52 - На вершине республики
53 - Премиальные бутылки
Я не против послушать Беркова. Занятный, да еще и хорошо образованный малый, как все геологи, которые в моей иерархии в одном ряду с нейрохирургами. Но тут мы увидели, как из дальнего от нас угла, почитай, отмытого блока бежит Рубероид. Так бежать мазутного Волоху еще надо заставить! Это ж какая мотивация нужна?! Он поднялся по отсыпанному под мониторку холму и, едва отдышавшись, показав нам с Берковым добрый самородок с детский кулачок, принялся в красках рассказывать, каким образом ему свезло.
Изо дня в день, помогая съемщикам в колоде гонять бутарой галечник, угловатые и окатанные каменья, песок да глину, я уже насмотрелся на пресловутое шлиховое золото. Но такого самородка, какой нам показал Рубероид, еще не было.
— Граммов двести пятьдесят будет. Нет, полкило, — предположил я, понимая, что объем золотого самородка и галечника следует по весу сравнивать примерно пять к одному.
— Не меньше полкило, — согласился многоопытный Берков. Мы еще сколько-то пообсуждали, повспоминали на тему самородков и всевозможных, в разное время случившихся в связи с самородками происшествий, и я сказал, обращаясь к Беркову:
— Неси Блатному. Через эту грязную железяку, чую, катит тебе амнистия! Чтоб я сдох.
Берков чуть подумал, погримасничал, презрительно сплюнул и заключил:
— Да ну его, на эту уголовную морду уже и смотреть не могу. — И, подойдя к промывочному столу, опустил самородок в окошечко перфорации. Мы посмотрели, как там чувствует себя «камушек» в бункере стола, не рассмотрели, должно, сполз в «карман», и я наподдал ему из пушки. Тугая струя, бьющая из стола наверх, забросила грунт на высоту третьего этажа — в колоду. Мне будто бы даже послышалось, как ОН там гукнул в головке колоды о листовой металл, а потом, должно быть, лег где-то меж решетками отмываться. А куда ему деться — почти безотказная технология, выверенная за двести лет. Да, хорошо, громко, знаково гукнул.
— Пошел по закону Бернули, — разъяснил нам, темным, горняк, когда самородок, пометавшись по пульповоду, ушел вверх. — А может, упал до порожка и там остался. Очень уж большой, собака!
— А зря ты его в колоду, — стал размышлять Рубероид. — Отпустил бы меня в поселок, я бы отнес желтяк Блатному или съемщикам. И тогда, слышь, Борисычу не отмазаться. Это ж верные две бутылки! А так скажет, коли не был составлен акт на «подъемное» золото, то и не видать вам с Генкой бутылки. Эта ж сука — начальник — ни в жисть не поверит! — с укоризной посмотрел Рубероид на горного мастера. Однако дело сделано, поздно плакать. Оставалось ждать, когда придут съемщики и вскроют колоду. Съемщики не показывались до самого вечера — такая была команда начальника: домыть оставшееся, а перед ужином и пересменой произвести съем золота. Мы, соучастники и свидетели нерядового события, остались поглазеть, как из колоды будут вынимать отмытый самородок, чуть волновались, разговаривали, подначивая друг друга, прикидывали как он будет выглядеть — всполосканный.
— Это я его нашел, — просил Рубероид съемщиков не забывать главного, — во-он там, в углу полигона. Я уже подумал: вот еще разик толкану грунт отвалом и заканчиваю, на голой скале стоим, нету песков, все через стол прогнали. Толканул, вылез по малой нужде справиться, пустил струю, блаженствую, глядь, а он в ямке лежит и желтеньким бочком посверкивает. Я на него направил, обмыл чуток. Ба! Это надо ж, падла такая, лежит и будто на меня хитро посматривает! И сильно похожий на морду медвежью, только нос будто стесанный.
— Ну, положим, не мог самородок посверкивать, он же все-таки в глиняной примазке валялся, — ревнует Берков бульдозериста к успеху.
— А я говорю — поблескивал он! — настаивает Рубероид. Однако съемщики, эти рафинированные старатели, коих и за старателей-то не почитают, отчего-то там, в колоде, помалкивают.
— Правильно про них говорят: «менты»! — досадует Рубероид.
Прежде в съемщики закон разрешал ставить только людей, прошедших утверждение в органах, оттого чаще всего съемщиками золота и становились бывшие милиционеры, мелкие служащие да отставные военные и иже с ними.
— Менты позорные, — нервничает Рубероид, — зависть, небось, душит. Да лучше бы тот самородок я сунул себе в сапог, а потом в рюкзачишко — и шагай до хазы!
— Сдается мне, самородок у тебя в сапоге и лежит, — перегнувшись через бортик колоды, глядя на нас сверху, невесело ухмыльнулся съемщик. — Нету в колоде никакого самородка. Вот есть кропалики по два грамма, а на полкило, как вы говорите, звиняйте, хлопцы, нету!
— Да ты чо, собака! — взвыл Рубероид. — Я сам его вот этими руками... Не я, а Берков вот... — заметно сник бульдозерист. — Оттого и съемки на участке хреновые, что сколько ни намой золота, а все вы, полоротые, растаскиваете, — уронил слезу крайней обиды мазутный. Затем повернулся и зашагал в сторону поселка. Перестал шутить и Берков.
— Ну что, Петя, — стал он настороженно расспрашивать съемщика, — нет головы?
— Нету! — занервничал уже и съемщик. Ему тоже стало понятно, что ответственность, хоть и не в равных долях, а все одно придется делить. Когда дело касается... дела, для Блатного авторитетов нет. Ты можешь три сезона кряду наушничать ему, стучать и постукивать на товарищей, но, случись пролететь по службе, Блатной порвет, заслуг не помня. Не замедлил прибыть на полигон и начальник участка. Как всегда, когда предстоит бестолковая и нудная работа, не обещающая результата, он психует заранее.
— Ну ты что, пень, решил меня сегодня окончательно дое..ть! — издалека зашел бабай в разговоре с Берковым. — Где самородок, горнила, твою мать! — схватив горного мастера, как недавно хватал его самого Фаскудинов, Блатной заглянул горняку в глаза. Мне по-прежнему не было жаль Беркова, однако я уже стал подумывать, как бы пошустрее свалить. Тут пошло в раскрутку дело по золоту: нам ли, рвани старательской, равняться с золотом? Мы не рыжье, не золотье. Мы разве что золотая пыль, нигде не учитываемая и в расчет не принимаемая. А это уже не материальное, это голая философия, то есть в производстве сила лишняя.
— Был самородок? — повернувшись ко мне, простонал Блатной.
— В руках держал. Грамм триста, — принужденный сознаться, я все же намеренно убавил: может, коли дело дойдет до репрессий, приговор будет мягче…
— Так!.. — жестко, а скорее даже злобно, заговорил начальник. — Съемщикам скажешь, чтоб заканчивали. Пусть приводят колоду в боевое состояние, и всю ночь мыть эфеля, все, что вчера и сегодня прополоскали! Утром чтоб «голова» была! Ты мне ее родишь, — процедил Блатной сквозь зубы, обращаясь к горному мастеру. — Иначе кесарить буду, все внутренности пошинкую, но самородок ты мне родишь!
Таким образом, из-за проклятого самородка смена удлинилась вдвое. Мне до слез хотелось в баньку, а потом в коечку. Но, как обычно говорит Захарчук, жлыга узяла свое, я вработался, и мы стали перемывать мытое.
Ни утром, ни когда-то потом самородок к нам не вернулся. Как его могло смыть в колоде? — для меня загадка на всю оставшуюся жизнь. Я уж стал прикидывать: может, горняк, как-то хитро показав нам, что бросает желтяк в окошко перфорации, сам ловким движением оставил его в рукаве? Однако Берков и на первый, и на любой взгляд не производил впечатления многоопытного стяжателя. Кто его знает: чудны дела твои…
По поводу самородка начальник был вынужден доложить на базу, и оттуда срочно приехал сват преда, по совместительству заместитель по режиму охраны золота. Мы, «подельники», втроем написали в общей сложности штук двадцать всевозможных объяснительных и иных бумаг: свату все было не так, все его не устраивало. Я искренне обещал себе, что больше со мной такого не повторится. Чего обещал Берков, как он разговаривал с собой, мне неизвестно. Известно только, что горняк на развитие артели отдал еще одну месячную зарплату. Приказ был вывешен в столовой. Промахнулся Акела!
«На хитрое гузно есть хрен с винтом. А на хрен с винтом есть гузно с рашпилем» —так вот двусмысленно Берков объяснял свой пролет с самородком. Не спятил бы — желали мы ему. Но не жалели.
Без толку отмыв ночь эфеля, то бишь уже промытые пески, поутру мы стали перетаскивать прибор на новое место стоянки. Захарчук, вволю отоспавшись, возился с насосной станцией, а мне велел почистить колоду. Взяв совковую лопату и бутару, я стал убирать коврики и решета в колоде. В верхушке ее, на первом после порожка коврике, обнаружил горсточку золотого песочка, похожего на вызревшую пшеничку, вперемешку с обычным песком и еще два небольших самородка граммов по шести. Оглядевшись и никого поблизости не увидев, ногтем проковырял дырку в подкладке рабочей болоньевой куртки в районе сердца, и самородки уронил туда.
Следующие дни стали праздничными: в подкладке у меня обретаются два желтяка. Всякий раз, когда в мониторке никого нет, одной рукой держа руль пушки, другой я ощупываю одежку: как там мои самородки? Они чувствуют себя превосходно.
Наверно, не хуже, чем в трещине, в скале, в семи метрах от поверхности земли. Самородки играют, матово горят на солнце, скромно общаясь с этим миром под светилом. Зная, что в итоге с ними непременно распрощаюсь, я талантливо уговариваю себя и самородки, чтобы подольше побыть вместе. И они оба спокойненько живут при мне.
После работы я ухожу на речку порыбалить и беру их с собой. Забросив снасть — порой без наживки, — я подолгу разглядываю их, прячу и вновь достаю. Иногда, идя где-нибудь по полигону, вздрагиваю, принимаюсь ощупывать подкладку куртки, не обнаруживаю, в тревоге шарю еще и счастливо нахожу. Они просто переместились внутри по шву между болоньевой тканью и синтепоном. Им столь много внимания и так подолгу я разговариваю с ними, что Диана меня ревнует.
Порой я сетую: отчего, мол, самородки не продавать бы легально? По существу, цена им сущая ерунда. Между тем, пока они самородки, они часть природы. Сплавленные сначала в плавилке артели, а позднее и на аффинажном заводе, они становятся просто безделицей, обезличенной частичкой слитка, коему, быть может, суждено пролежать в бронированном сейфе бронированного подвала десятки лет, пока нужда или же прихоть людская не решит его судьбу, так или иначе превратив в еще одну безделицу.
Они ценны, пока живы, а живы, пока первозданны.
Потом на часы, на дни и даже на недели я стал забывать про самородки. Вспомнив и ахнув, в волнении нащупываю их и с удовлетворением обнаруживаю: на месте. Но однажды, постирав в барабанной большой стиральной машине свою куртку вместе с другим тряпьем, после просушки вдруг не обнаружил их. Надо ли говорить, что я на десять раз вывернул куртку наизнанку, тряс ее, как трясут пыльные мешки: остервенело, волнуясь. Их нет! Пару дней я мучительно соображаю, куда они умудрились сбежать. Дело в том, что запропаститься они не могли. И это уже элементы триллера, замешанного на мистике. Заболел ты, однако, Лариоша, тронулся! — ставлю себе диагноз, разговаривая вслух. — А если б у тебя было пару килограммов желтого песка или пудик? Нет, не справился бы, свихнулся. К тебе уже и АХ не приходит, поскольку безнадежный.
Просчитав массу вариантов и еще раз исследовав царапины, порезы и затяжки на подкладе куртки, я решил, что все-таки пропажу надо искать в бане, у сумасшедшей стиральной машины. Едва дождавшись окончания смены, понесся в баню, в прачечную.
Ползая вокруг машины, отыскал сначала один самородок, поменьше, а потом и другой. Хорошо еще, шнырь парень с ленцой, ему важнее «пересапнуть», а то бы просто смахнул желтяки шваброй в прореху в полу, и тогда уж точно исчезли бы симпатичные общительные ребята навсегда.
Это событие взбодрило мою нервную систему, заставило призадуматься. И в последний раз сходил с Дианой, Диогеном и самородками на рыбалку. Хотелось попрощаться, как с друзьями, звонко и протяжно. Поскольку даже Ди, ревнуя, стала обидно и больно покусывать, прихватывать резцами за брюки. Наутро я бросил желтяки в лунку перфорации стола. А когда производили съемку металла, обеспокоенно вглядывался: что там на первых ковриках? Они оба на месте. Еще долго я помнил их характерные и неповторимые, как папиллярный узор, особинки: кривизну боков, температурные наплывы, ямки, впадинки и царапинки, случившиеся в результате путешествия по полигону, а потом и в процессе промывки, когда по желтякам прокатывались миллионы камней, вплоть до последней прописки на первом коврике колоды. Я их и сейчас помню. Как помнит непутевый отец брошенных своих детей: даже и глуша вином на часы гнетущую тоску по детям, родитель все же болеет ими, словно трезвый, и никуда ему от этого не деться.
Вечером о Желтуге я рассказываю на особом душевном подъеме. И Максимыч, и Рубероид местами дивятся возможностям моей памяти. Привет, дуралеи, я ведь все это придумываю по ходу, иногда в экспромте серьезно отклоняясь от генеральной линии. А кто может меня в том упрекнуть? Автор? Я сам и есть автор. «Вспоминаю» как Бог на душу положит.
Далее:
55 - На Желтуге
56 - Уцененные подачки
57 - Власть негодует
58 - «Дракон»
59 - Рыжий
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.