Золотая пыль. 49 - Телефонный разговор
Ранее:
44 - Мухин и Багола
45 - Шоумен
46 - Горит баня
47 - Засланец
48 - Прохор Калязин
На участке стали появляться «наливники», и я отпросился съездить на станцию позвонить домой. Блатной отпустил. Трудаки трудаками, а пообщаться с любимой надо бы, тем более что писем не писал. Хотел написать Исё, да затянул это дело, и пропал кураж. Накануне приходила АХ. Всякую хрень шептала про Сеатку. Ну, до Проши Калязина я достучусь, этот хлюст у меня горюшка огребет…
До станции добрались лишь к обеду. Повезло. Тотчас нам повстречался наливник, идущий с базы на участок. Попросив десяток минут подождать, я заскочил на почту и сделал звонок жене на работу. Ну, Сеатки, как водится, на месте не оказалось. Ответил какой-то мужик. Голос не Калязина. Час от часу не легче. Зато Сеаткины коллеги, признав меня, загулькали, заверещали в трубку, однако впустую разговаривать не хочется. Берегу эмоции для главного разговора, надо попросить прощения и заручиться обещанием, что будет меня ждать верная, любящая. Я ощущаю себя неопытным молодоженом в загсе, нешуточно волнуюсь. Перезвонил на другой номер. Как всегда, в ее кабинете шалман! Разве что не слышны звуки сдвигающихся к центру стола стаканов. Разволновался еще больше. Угадывается присутствие визгливого Костика из соседнего отдела. Тридцатик, а все Костик. Подозреваю, этот пижон к Сеатке неравнодушен. А тут, как же, блестящий вариант: мужик на старании. Явившаяся в недобрый час, не в строку, Чумичка теперь пытается уточнять какие-то детали про Костика, однако я пропускаю информацию мимо ушей. Иначе взорвешься и таких дров наваляешь! Угадывается и голос Кузьмича, старого плута и законченного бабника. Каким-то непостижимым образом ветхому козлу неизменно удается на каждом новом месте работы осеменять сначала коллег женского пола своего поколения, затем — своего поколения и младше, потом совсем уж ранних молодух. Вот фраерок! И должностишка-то у него вшивая, вроде не зависят от него девчонки, но вот, поди ж ты, умеет найти подходец, кобелина. Родит же земля таких. В трубке вякает еще кто-то: басит неузнаваемо и тошнотворно. Отчаянно ревную, сгораю! Непреодолимо хочется услышать голос Сеаты, столько эмоций накопилось, они прут наружу, толкаясь и сбивая друг дружку; многое хочется сказать, поскольку я по-настоящему крепко соскучился. Однако с толком, с расстановкой поговорить не получилось.
— …Выметай окурки, выгоняй котов, со старанья едет Гена дорогой! — ляпнул я первое, что пришло в дырявую голову. А ведь так долго готовился, слова умные подбирал. Стихотворение приветственное сочинил.
— У тебя все? — эдак не то чтобы нервно, но тускло, без искорки счастья спросила жена. — Будешь возвращаться — задержись, проведай своего ребенка, шальной папаша. Оставайся здоров, Лариоша дорогой.
Я понимаю: в кабинете полно народу, все прекрасно информированы, и непросто в этих условиях вести разговор с проштрафившимся мужем. Но. Но ведь мужем. Двадцатилетней выдержки супругом.
«У тебя всё?» Позднее я прикидывал: то был не только вопрос. Тут больше ответа, тут еще много чего. В любви важна интонация, черт подери. Я даже не успел удивиться или среагировать на сказанное. Ну а что еще я мог сказать? Ах эта искусительница Исё!.. Ах я сам. И вообще АХ.
Я так ждал этого телефонного разговора, столько на него поставил, так на него рассчитывал, столько готовился, так долго ехал... А она: «У тебя всё?». И всё. Нет, дорогуша, не всё!
— Да, пожалуй, что… — Тоскующий, будто сосуд, освобожденный от вина тридцатилетней выдержки, зеленое стекло которого привыкло ощущать дорогое и терпкое, я заболевал обидой расставания с дорогой влагой. А тут еще назойливая Чумичка: суетится около, не дает сосредоточиться, провоцирует. На что мне это все?!
...Бензовоза нет, и я даже слегка заволновался: коли умотал без меня, то на чем теперь добираться до участка?
— Дедусь, а скажи, куда наливник свалил? — окликнул я ошивавшегося у почты старика.
Дед сосредоточенно порылся, порылся, достал из мусорного бака бутылку, жадно впустил в себя остаток пива так, что вспененная влага струйкой побежала по его небритой щеке и, шаркая сильно изношенными ботинками по гравию отсыпанной дорожки, подошел ближе.
— Какой я, на хрен, тебе дедушка?! Внучек, млять! — экспансивно начал бич. — Я не старый еще. Просто чай пить сажусь завсегда с бутылкой.
— Ну, извини, — отмахнулся, досадуя на себя, что толком не обговорил с водилой, где встречаемся.
— Во, млять, старатели пошли, — продолжил гнобить дед, — «доброе утро», «спасибо», «извините»... — бухтит старый черт. — Еще, небось, ждешь моего «пожалуйста»? — изрыгает колкости из прокуренной глотки мужичок.
Много поездив, таких я встречал не однова. Без пиндюлины по роже не уйдет. А как огребет — рубанешь в лобешник, — отлежится чуток, подашь руку, поднимешь, отряхнешь, тогда можно и знакомиться, и разговаривать. И еще душа-человек окажется, станешь расставаться — слезьми умиления умоешься.
— Свали, мужик! Ничо я не жду. Наливник где...
Потом я оглядел это чудо в лохмотьях повнимательней, ухмыльнулся и добавил:
— Правильно говорят: старатель — это не профессия, а диагноз!
— Да уж мы рыжье копытили, не то что вы нынче, — продолжал дед испускать флюиды старческой дури. — Однако мыли, так мыли! Пушка на прииске два раза за сутки стреляла! Как выстрел, так пудик! Как выстрел, так пудик! А нынче больше дрочите, чем моете. Хучь и техника не то, что прежде, — бутара да проходнушка... Нету нынче старания. Как ушли с полигону тросовые бульдозеря да появились в артелях белые простыни, так кончилась зарплата, а за зарплатой и само старание. Нынешние, вы и бабу толком отхарить не умеете, — вроде получив индульгенцию молоть, чего в голову взбредет, продолжил издеваться дед. — …Вот раньше были еваря, кобылу на скаку поимеют.
Мне и без того невесело… Грустно, поскольку так хотелось упасть на мягкое каучуковое сиденье в кабине наливника и забыться, жалея и жалея себя, а я принужден слушать заслуженного чертяку. И еще печальнее то, что нет денег кинуть на бутылку, что могло бы в корне поменять ситуацию. Последние оставил на телефонной станции.
— Ты на меня не сердись, — дед неожиданно предложил мировую. — Я сам скока лет отстарался. Раз кардан отвалился, меня ка-ак уевало по голове!.. Жена — на панель, дети — в строй за подаянием. В общем, как говорят хохлы, я не там родился, — продолжает хохмить дед, ухмыляясь в соломенные усы и растопыренную бороденку.
— Зачем же дети за подаянием, когда жена на панели? — мстя, обронил я, и в тревоге продолжил искать глазами наливник. Однако бензовоза нет.
— …А в мое время за глупый вопрос начальник участка пятнадцать трудаков мог слупить!
— А ты что, был начальником участка, алкаш? — скептически смерил я деда взглядом.
— И горнилой был, и начальником был, — слегка обиделся дед.
Однако водила и не собирался обманывать.
— Ты уже все, что ли? — подъехав к почте и шумно остановив машину у крыльца, спросил он меня. — А говорил, мол, хочу с женой по телефону поболтать. Или тебе проще письмом? — стал подначивать теперь вот еще и водила. — Небось замуж вышла, пока тут золотье копытишь. А сообщить забыла: новый человек, новые острые ощущения… У нас это быстро… — водила умело наступил на больную мозоль.
— Поехали отсюда живей, покуда дед меня всего не облевал, — возопил я.
— О-о, это дед заслуженный, — ввел в курс дела шофер, когда тронулись. — Маркиз де Губа! Сева Губарев. Всеволод Саныч. Всегда надо при себе иметь на бутылочку пивка, чтоб угостить старого! Иначе наслушаешься! Его даже менты в кутузку не берут. Знают его характерец и связываться не хотят. Лет двадцать назад тут ему равных не было. По дури — тот же Блатной, но как старатель еще удачливей был. Чудеса творил. Акаде-емик! Первому из старателей орден Ленина дали. Героя хотели присвоить. Правда, говорят, золотого Ильича на фоне кровавого стяга позднее он пропил. Сам видишь, что с человеком стало.
— ...Генка, ты любишь кашу? — спросил меня Рубероид, когда, уже на участке спрыгнув с подножки наливника, зашел в токарку узнать последние новости. В помещении несколько человек, и эти лукавые морды за мной подозрительно наблюдают. Если честно, мне зело приятно видеть эти рожи. Только ведь не скажешь же этим гадам — немедля найдут способ подначить.
— …Что за женщина, эта твоя каша?.. — соображая, откуда ждать подвоха, по привычке стал я «мутить», нарезая круги вокруг токарного станка, высматривая и исследуя пространство, не говоря ни да, ни нет, не опровергая и не соглашаясь. От этих можно ждать чего угодно, а ребусы решать сейчас не в жилу. — …Можно любить маму, Родину, женщин можно любить, можно любить много женщин, а некоторые эстеты мальчиков любят, да мало ли любви в мире… — продолжил я в духе уклонистов. — А как можно любить кашу, я не знаю, — отвечаю Рубероиду, ловя его хитрый взгляд. «В чем подвох?»
— Да будь ты проще, садись на лавку да попей чайку с повидлом. А заодно расскажи, какие новости на большой земле, — лукаво ухмыльнулся в бороду Максимыч.
От чая я не отказался, налил из жестянки, но сахар сыпать не стал, а густо намазал кусок хлеба повидлом, прямо из высокой жестяной банки без наклейки. Мужики держат в руках такие же куски с тем же повидлом, сёрбают чаёк из эмалированных кружек, переглядываются. Все нормально. Опасности не вижу. Погнало слюну. Добрый джем. Глянул на мужиков и намазал гуще, давно повидло на участок не завозили. Мне было недосуг вглядываться в лукавые репы старателей, и я откусил. Лукавые репы разом выдохнули и отвалились: уф, шоу состоялось. Прошел номер. «Ну и что? — пытаюсь рассуждать логически, сплевывая в ящик со стружкой. — У нас у всех двенадцать часов в сутки, а зачастую и того больше, руки по локоть в соляре, морды в тавоте. Подумаешь, расхохотались веселые скопцы: укусил человек бутерброд с солидолом...»
Иногда старательский участок превращается в эдакий серпентарий, где каждый готов ужалить каждого. Это бывает, когда не идет золото, когда плохие виды «на урожай», а значит, и на сезонную зарплату... Сейчас мужики, занятые ремонтом и заменой «лаптей» на своих бульдозерах, во время чая сошлись на пятнадцать минут в токарке, чтобы обсудить, правильно ли начальник наказал старателя. Максимыча. Лыков-старший возрастной старатель, к сентябрю он смертельно устал. Попросил день отдыха, Блатной день дал, но этого ветерану не хватило. Взвинченный, Максимыч налетел на горняка Беркова. Пообещал чего-то. И вот висит в столовой приказ в стиле Блатного: мол, за угрозу членовредительства назначить Максимычу наказание в виде... Не уверен, что Блатной вообще вправе издавать приказы. Но ему, очевидно, нравится ваять прозу под словом «приказ», пусть ваяет.
— Которому из членов горняка стремился навредить Максимыч? — прошу уточнить, закончив пить чай с солидолом.
— Обещал горниле хозяйство оторвать, если будет выгонять на работу, —прямодушно доложил Рубероид. Было ощущение театрализации действия, однако своими соображениями делиться не хочу.
Получилось, как я и предполагал. Блатной своеобразно пристыдил ветерана, но в конце месяца в табеле «убивать» на несколько трудодней не стал. И в то же время народ получил некую психологическую разрядку. Надоела людям берковская порнография по видику, и Блатной придумал свое кино. Хороший режиссер. Но и Блатному нужен отдых. Старательский сезон — нелегкое испытание. И старатель отдыхает, и начальник. По-своему, как умеют. Вот так. Во время съемки золота подбегает Рубероид к начальнику и, едва отдышавшись, просит: Борисыч, надо бы масла. Моментально сориентировавшись, Блатной отвечает:
— Масло?! Если масла в голове, Вова, не хватает, — сбегай до березки, «передерни» и втирай продукт в голову. Просветление в мозгах гарантирую.
Рубероид округлил глаза и не знает, как реагировать. Все, теперь он объект для острот.
Или вот заспорили молодые, чуть ли не до драки. Бегут к начальнику, чтоб ситуацию развел по понятиям.
— Не догоняет?! — спрашивает бабай одного. — Заведи его за бульдога, уеви об отвал башкой и сразу подавай на промывочный стол.
Все. Теперь уж точно биться меж собой за правду не будут. Надо ли говорить, что настроение у молодого поднялось моментально. И понеслось по участку: Блатной сказал так, Блатной сказал этак...
Еще о том, как создается настроение. Максимыч, заматерелый бич, прошедший тюрьму, читает газету для женщин Рубероиду, лежащему рядом в чудовищно замасленной, грязнющей фуфайке. Словом, романтическая идиллия.
— Слушай, Володя, чо пишут эти б..ди. «В первый раз у нас все было хорошо: цветы, свечи, шампанское, шоколад, и в пустой квартире мы одни... Но потом все расстроилось, и вот, на мое четырнадцатилетие, я опять одна...» Культура, млять! А ежели, киса малолетняя, по стакану мутной паленой самогонки, групповой секс с пьяными быками и в финале шоу грязным волосатым кулачиной да по мордахе!? Вот тогда с побитой витриной — вся такая из себя взросленькая — иди, получай паспорт! — язвительно заключает Максимыч. Откладывает газету и требует «ботанику»... И я, чтобы хоть на время оставить мысли о жене, «зашелестел страницами». Старатели меня почти не перебивают. Кто-то выходит по нужде, дверь скрипит, кто-то колготится на шконке, ища комфортной позы, только меня это мало беспокоит. Я весь на Желтуге.
Далее:
50 - Через Амур
51 - Прикончить свинью
52 - На вершине республики
53 - Премиальные бутылки
54 - Золотая голова
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.