Золотая пыль. 48 - Прохор Калязин
Ранее:
43 - Письмо
44 - Мухин и Багола
45 - Шоумен
46 - Горит баня
47 - Засланец
—…Трудно четверка путешественников добирается до Нижне-Ивановского прииска. Остерегаются не зверя, топей и иных природных препон. Боятся людей. Лиха по дорогам шибко много. И все — золото. Как только пошли с Желтуги первые старатели с песочком, так словно взбесился окрестный левобережный люд. Ни о чем более не желает думать — только о золоте! Нынче все приисковое население по роду своей деятельности делится на несколько категорий. Наибольшая — «хищники», или приискатели. Труд на прииске каторжный и беспросветный, от рассвета до заката. Редкая, если не единственная радость — махнуть рюмку сильно разбавленной водки, купленной по сумасшедшей цене из рук спиртоноса. Месяцы тяжелейшего труда так иссушают людей, что их единственной мечтой остается — вернуться на родину да загулять так, чтобы сарафанная молва пошла далеко за пределы малой родины. Понемногу воруя золото и пряча намытые самородки от приисковой администрации, от работодателя, хищники, перед тем как покинуть прииск, впахивают с удвоенной силой. Получив расчет и прихватив припрятанное рыжье, приискатель оставляет место промысла. Собственно, по той же схеме хищники обретаются и на вольном прииске Желтугинском. Между тем хоть и много в дикой тайге человеческих и звериных троп, однако уйти от беды удается не всем. В тайге их поджидают варнаки, хунхузы, полудикие жители тайги, аборигены — гиляки и гольды, жители близлежащих деревень. Вольных старателей убивают по одному и группами, рассчитывая завладеть их золотом. Между тем подмечено многими: аборигены проявляют больше порядочности и чувства справедливости, нежели русские. Люди тайги выработали своего рода кодекс чести. Обнаружив приискателя, абориген не убивает его на авось, а некоторое время следит за ним, убеждаясь, что в его заплечной суме действительно есть золото. После чего абориген опережает путника и на едва заметной тропе у реки или на горном перевале расстилает платок или тряпочку. Наверно, восприимчивый к высокому искусству Касьян Курочкин проделывает то же с не меньшим успехом, только в окрестностях Благовещенска. Встретив на пути такой знак, хищник понимает, что где-то поблизости бродит «хозяин тайги» и требует выкупа. Остается отсыпать часть добытого золота и оставить где указано. В противном случае меткий выстрел варнака найдет приискателя.
…Путники проехали насквозь через поселок, представляющий собой несколько бараков в окружении пяти десятков более-менее приличных изб, а на взгорке видны дома побогаче. Возможно, это дома старателей-удачников или же управленцев прииска. Остановились у свежесобранной из сырого круглого листвяка избы. Срублено небрежно, словно бы строители боялись, что жилуху займут, покуда они будут спускать инструмент с крыши по окончании работы. Правда, материал нерядовой: сруб из красной лиственницы простоит сотню лет. Равного ему живого строительного материала нет. Спешились подле кучи швырковых дров.
— Какой же ты весь из углов да костей, жесткий, — повалившись с лошади на траву, выдохнул Семен.
— Моя не зоский, моя силиный, — уточнил китаец, ехавший от самого Маркова у Сёмы Огольцова за спиной. Он лишь иногда спрыгивал с лошади и шагал пяток верст рядом, держась рукой за стремя. Следовало поберечь буланого. Лошади в селах чрезвычайно дороги, их и не приобрести — спрос сумасшедший.
Из избы вышел хозяин. Бородатый мужик в поддевке, кряжистый, с длинными и сильными руками, заметно сутулится. В нем вполне угадывается горнорабочий или старатель. В Центральной России так выглядят грабари, небольшой артелью способные вырыть котлован для устройства прудового хозяйства в гектар за пару-тройку сезонов. Впрочем, и простого крестьянина тяжелый труд не стройнит. Немного постояв, как бы изучая вновь прибывших, дедок почесал бороденку, побаловался ею, перекладывая с ладошки на ладошку, и уже собрался было идти назад в избу: мол, и чего людишки толкутся да колготятся подле избы, вроде не зазывал...
«Тот еще прохиндей», — приценился к мужику доктор Субботин. Но все же спросил:
— А скажи-ка, любезный, чего это народ толпится у конторы прииска? Бунт у вас, что ли? Люди вон с дубьем да ружьями…
— Мы чево, мы старатели, или жа хищники, как ноне про нашего брата брешуть, — словно бы не расслышав вопроса, проговорил мужик и попытался накрутить кривым пальцем на бороде колечко. Однако тут же напускная, как оказалось, суровость его просветлела.
— А не Гаври ли будете, не Кук ли, барин, а? — мужик радостно подвинулся к американцу. — Прошка я! Калязин! Ну, спомни, мы еще в акцпидиции Палыча Аносова вместе на Зее тонули! На перекате! Ешшо ору: мол, барин, кидай свои камушки, мы на Албазинке таких соберем, сколь хошь?! А ты хлебнул водицы да гырчишь до мене: «Камушки удержуй, дура, я-де плохо плавайт, я тонуть», — театрально сердясь за непамятливость, тыча пальцем в сторону нечаянного гостя, восклицает бородач. Он покривлялся, поизображал, как американец Гэри Кук некогда вместе с ним тонул в Зее, а выходит это у него забавно, и продолжил: — Я ешшо думаю: своих бы людишков поспасать, а Америку пущай ушла Америка и спасат, — простодыро признался Прохор.
— А-а, это не тот ли Прохор, что у Николая Павловича из коробок крупный самородок с Уды умыкнул? Прости, брат, не узнал. Столько, знаешь ли, прошло народу за последние двадцать лет перед глазами, — оправдывается Гэри. — И русские, и американцы, и китайцы, да мало ли. Всех разве упомнишь. Но тебя-то, Проша, как же не вспомнить. Очень даже…
— А вы, барин, сколь лучшей стали по нашему-то! Царство небесное, Николай Павлович, помнится, все попрекал вас, што-де мало разговариваете с мужиками, оттого и не понимаете.
И хозяин избы, засуетившись, но и довольный, что промашки не случилось, что помнят, пригласил путников войти. В еще более тесной, чем казалось снаружи, избе на лавках вокруг вкопанного в землю стола, столешница которого собрана на деревянных гвоздях из неструганых досок и кое-как покрыта не самой чистой тряпицей, они едва разместились.
— Бедно для этих-то мест живешь, Прохор, — не в упрек хозяину сказал доктор.
— А бабы, что ли, у тебя нет? — спросил уже Семен.
— Как нет!.. — вскинул брови лукавый Прохор... — А и нет, — тотчас согласился он и развел руками. — Старатели мы. Первая баба у меня аккурат перед сезоном случилась. Хороша баба, но болезна. Мне бы дохтура позвать, а тут на сезон надо: в теле всё гудить, весна, оттайка песков пошла. Ну, думаю, итти надобно. Коли сдюжит баба, так можно и детей с ней спроворить. А ежели помрет, значит, опять жа, фарт будя. Примета така. Пошел, конешно. А она возьми, зараза, и дай дуба. Хоть и намыл желтяку, почитай, фунт, а бабы нету. То на то и вышло, получацца. Где свезло, а где и не шибко. Втора ушла, почитай, что со мной враз. Я на старание, а она в вечер того же дню к Мишке Криворотову. Да и то правда, поколачивал я ее. Но, с другой стороны, и не шибко. Я шесть месяцев в году на золоте, так што, в обчем, оно выходит — и не сильно-то поколачивал. Мужики вон иные кожен день весь год дома — и ничо, бабы терпют.
— А почему ты говоришь о Николае Павловиче в прошлом времени? — попросил уточнить американец.
— Дык одна сермяжна голова докладала, што сгинул барин то ли у германцев, то ли еще у какой пакости. Будто даже схарчили его те германцы.
— Ну это, Прохор, форменная чушь. Я веду регулярную переписку с Николай Палычем. Он в добром здравии. В Иркутске сейчас. А в Германию и другие страны ездил подсмотреть, как там промышленники дело правят. У них есть чему поучиться, и никакие они не варвары. Вы, русаки, конечно, считай, наравне с ними с дерева слезли-то. После всех других народов. Однако германцы куда проворней вас в развитие пошли. Заметно проворней. Ну да ладно, Проша. Лучше скажи, чего это мужики у конторы смуту наводят?
— Дык известно, што. Денег просют. Те, што кандальные, те ничо не просют, а вольным дай — и все тут! Ждать не согласные.
Оказалось, рабочие прииска забастовали по поводу скотского отношения к ним руководства прииска и, в-главных, братьев Дубининых, бывших на прииске и за держиморд, и за судей. Да и кормежка не устраивает. Гнев старателей выплеснулся, когда от худых харчей околел молодой рабочий Никольский, из местных. Люди уже которую неделю не ходят на работу. Троих, уговаривавших команду все-таки выйти, поколотили и выбили стекла в квартире управляющего прииском, пайщика компании. Контору прииска, где скрывались братья Дубинины, рабочие хотели разнести и уже выбили двери, но уряднику вместе с двумя казаками контору удалось отстоять.
Рабочим сообщили, что плохого мяса больше не будет и назначат другого хлебопека. Дубининых, послуживших одной из причин недоразумения, уволили.
Одновременно с этим урядник арестовал несколько человек зачинщиков, заковал их в кандалы и телеграфировал горному исправнику о бунте с насилием.
В свою очередь управление прииска телеграфировало высшему начальству о случившемся и просило направить на прииск воинскую команду. Для дознания на место выехало лицо прокурорского надзора и прибыл горный исправник Верхне-Амурского округа, который нашел приисковые порядки плохими и не одобрил образ действия Дубининых. Зато действия управляющего, уладившего недоразумения, исправник хвалил. Для примера прочим горный исправник признал необходимым два десятка человек зачинщиков выслать по этапу на родину. Однако военный губернатор, слывущий человеком компромиссным, умеющим и свою жизнь устроить, и другим дать возможность, приказал вместо этого, довезя их под конвоем до Сретенска, отпустить и выдать им проездные виды. Но это будет чуть позднее. А пока на прииске смута, приисковый поселок в тревожном ожидании.
Может, именно либеральное поведение губернатора и сослужило недобрую службу руководителям прииска. Тем паче что с запада подул свежий ветерок воли и, главное, фарта. И теперь приисковые бузят. Семен и Гэри наблюдают это со стороны, не смешиваясь с разношерстной гудящей толпой. На первый взгляд странной толпой: тут и плечистая, высокая фигура поселенца, приземистая крепкая фигура сибиряка, и широкое, скуластое, с маленькими глазками, блестящими белыми зубами, безусое и безбородое лицо тунгуса или якута, и красивый кавказский профиль черкеса, обрамленный черной бородой, с его черными выразительными, хотя и суровыми глазами, и татарин в своей мурмолке на бритой, вспотевшей голове, и длинный сухощавый, простоватый белорус. Не понять одного: кто уже вернулся с Желты, а кто лишь намеревается броситься в отчаянное предприятие, да не может решиться? К кому обратиться, чтобы порасспросить о жизни и порядках на Желте?
Между тем повествования возвратившихся с Желтуги старателей-«удачников» подлили масла в огонь. Прознав о месторождении, работники промышленной компании устремились на новый вольный прииск. А вместе с ними сотни беглых каторжников со всей Сибири и Востока империи.
Поэтому, до крайности взволнованные рассказами бывалых, рабочие прииска теперь требуют полного расчета и дополнительной выплаты, так сказать, компенсации за моральный ущерб. Они грозятся устроить на прииске полный погром, рассчитывая, пока прибудет казачий отряд, уйти за Амур, на Желту. Им, разумеется, пока неведомо, что они живут прямо на богатейшей в Приамурье россыпи золота, ходят по золоту, спят на золоте. За следующие сто двадцать лет на россыпях, принадлежащих прииску, из недр будет взято без малого триста тонн драгоценного металла. Но и знание это старателей бы не удержало. Фарт! Желтуга! Это ли не путеводная звезда! Непреодолимой силы магнит фарта, по существу, развел простых приисковых старателей с промышленниками. Последние тотчас найдут других работников и продолжат добычу. Но теперь они разошлись с развилки истории в разные стороны. Желтуга! Всего-то три года. Но каких!
Золотоносные пласты на амурских приисках обычно залегали на небольшой глубине и предполагали открытую разработку. Вначале разрабатывались пески с содержанием золота в пять-десять граммов на сто пудов. Золотопромышленники получали до пятисот процентов прибыли на вложенный капитал! И вот реальный шанс для простого старателя, пределом вожделения которого было иметь добротный дом, хороший инвентарь для домашней, для хозяйственной работы, несколько лошадок да голов скота, ну и, опять же, справную жену.
В поселок то и дело заходят очередные соискатели нового варианта счастья. Желтугинского. Остаются на ночь, уточняют информацию, берут харчи и без промедления в путь. Как тут было удержать старателя, за десятилетия приученного работать только на хозяина и отнюдь не жировавшего? Вот откуда она, вольница!
— …А я, барин, тоже завтре иду на Желту, — тихонько, на ухо, открылся Прохор американцу.
— Отчего же шепотом, Проша? — улыбнувшись, спросил Кук. — Шепотом о Желтуге уже нет смыслу говорить. Я и сам, брат, завтра намерен туда отправиться.
Коротка летняя ночь. Не успели путники уронить тела на плохо струганные доски нар, как запели первые приисковые петухи. Надо поспешать. До Желтуги остается один бросок. Рано утром Прохор как попало «крестом» заколотил окна избы, сунул топор в мешок с простеньким старательским инструментом, привязал ношу к седлу и, нервно пришпорив гнедого, кинулся догонять ушедших вперед.
Далее:
49 - Телефонный разговор
50 - Через Амур
51 - Прикончить свинью
52 - На вершине республики
53 - Премиальные бутылки
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.