Золотая пыль. 47 - Засланец
Ранее:
42 - «Ботаника»
43 - Письмо
44 - Мухин и Багола
45 - Шоумен
46 - Горит баня
...До обеда жлыга таскает меня по приступку мониторки, словно бы я крепко перед нею провинился. И я наконец собственной кожей ощутил, отчего столь экономно старатели с опытом расходуют энергию. Чуть-чуть позволил усталости зацепить тебя — и потянула сердешного, и уже падаешь, запинаясь о всякую былину. Бульдозеристы мне сочувствуют, однако в целом расклад их устраивает. Пески полощем абы как, мужики подолгу засиживаются в мониторке, пьют крепкий чай, кажется, не страшен им даже Блатной. До поры. А тот появился перед обедом, как обычно зайдя с тыла, из-за терриконов, и внезапно. Первым делом полетел на перфорацию промывочного стола мой чудовищно закопченный, чернее самого смоляного негра, чайник. Блатной отнял у меня жлыгу и одним движением смыл темнокожего со стола в галечник, сверху в ту же секунду на «негра» упали изрядные валуны. Всё, куда и подевалась благость ситуации! Отчаевничали. Я от греха отодвинулся, пока бесится начальник, однако вижу, как посудина покатилась по горке из отмытых булыжников вниз и вскоре ее стали плющить новые падающие с «гусака» начисто всполосканые булыжники. «Припендехал чайник», — скорблю за всю нашу смену.
Зато бульдозеры стали летать по полигону, будто Икары. «Разве только нызэнько», как сказал бы хохол.
— Я же говорю — Совдепия! Все только из-под палки. — Блатной смотрит на меня, словно половецкий хан на князя Игоря, и есть в том взгляде место и презрению, и злости. Поддав жару дизелю, вращающему колесо насоса, начальник махнул бульдозеристам, чтобы поторапливались. Я и не подозревал, что бульдозеры могут с такой скоростью перемещаться по блоку!
Пришкандыбал на полигон и Фаскудинов. Проверяющий мученически оглядел терриконы отмытых песков, навалы хорошо всполосканного галечника, долго мутными глазами созерцает действо с участием снующих мимо бульдозеров. Нетрудно понять, что они его раздражают. Затем бросил взгляд на нас с Блатным, а мы не меньше бульдозеров раздражаем полковника. Подошел ко мне.
— Иди утрись, Драматурх, папа полоскать будет, — хрюкнул Паскуда и грубо отнял у меня руль пушки.
При начальнике стоять, ничего не делая, неловко, это вообще считается дурным тоном. Рассказывают, в некоторых артелях порядки столь суровы, что доходит до совсем уж извращений: если ты идешь по территории участка с пустыми руками, рискуешь нарваться на наказание, а вот коли взял в руки доску, бестолково перенеся ее с одного места на другое, — ты неподсуден. Достав кастрюлю побольше, налил в нее воды и поставил греться. Подшевелив костерок, прикинул: греться будет долго, это не на солярке. Ну и ладно. Элементарно следует заняться хоть чем-либо. Ведь при Блатном обычно ощущаешь себя виноватым уже за то, что ты просто есть на этом свете.
Пришли съемщики, и Борисыч тут же загнал их в колоду на съем золота.
Съемщик показал мне пальчик и еще половинку — полтора килограмма. «Но откуда?» — задал я себе вопрос. От верблюда. Серега Захарчук с кувалдой всю ночь гонял бульдозеристов, не давая вздремнуть: подкрадется, шарахнет по бульдозерному отвалу, так что отдается в кабине, бульдозерист спросонья нервно вздрогнет… и вот он, результат. Бульдозеристы всячески окорачивают Захара. Найдя самый тяжелый на полигоне валун, толкают его к промывочному прибору — пусть-ка хохол поупражняется. Как бы то ни было, Блатной «заказал» Захарчуку, и Серега сделал. Бульдозеристы на пересменке рассказали: нынче ночью гордость украинского Ровно интеллигент Захарчук в один из моментов так охаживал своей «авторучкой» по валуну, который затолкали на стол бульдозеристы, дабы подольше перекурить, что она — двухпудовая кувалда — развалилась на куски. Металл у хохла долго не выдерживает.
Шнырь принес обед, и мы принялись за сильно взболтанное в термосах хлебово.
— ...Совдепия, говоришь? — лениво, с передыхами рассуждает приболевший после вчерашнего обильного возлияния Серега. — Да разве это главное? Такая формация, другая, хорошая формация, плохая. Если нас даже собственный житейский опыт ничему не учит, — рассуждает кадровый мент. — Прошлого стыдимся. Каяться не хотим. Вроде не было нас на этой земле целый век, а появились мы все на раз-два из плавней, рогоза да осоки, зачатые путем опыления. Да и раскаяться толком не умеем. Возьми хоть и меня, — затравленно бросил взгляд в мою сторону больной Фаскудинов. — Помнишь, Лариоша, ты все спрашивал меня на срочной: ну, мол, как там твоя любимая подружка, Галка Болхова? Мы еще посылку ей вместе собирали: тельняху, помнится, еще какую-то мелочь... Это моя одноклассница, математику с химией три последних года в школе списывал. Так и провисел на ней. Знаешь, даже привык к ее узким плечам, временами казалось, будто живем с нею, спим то есть. Родненькая, в общем. Но потом она уезжает учиться в Ярославль. А я на срочной, в морях в отсеке задыхаюсь... Вернулся, поступил на первый курс, ну, думаю, надо девчоночку брать, рисую себе всякое... Созваниваюсь, какие-то даты уточняем. Надо ехать, билет иду брать, взял билет...
— Ну и что же ты, мент? Или бульдозер у тебя сломался — уперся отвалом в скалу и… — ерничает Блатной, с заметным аппетитом доедающий взбаламученный харч.
— С бульдозером все в порядке! — тотчас отозвался полковник, — уже на шестой женат, и ни одна не жаловалась. Слышь, ты, хренов начальник, ты бы лучше мужикам жратву как-то по путю доставлял. Даже бесправные крепостные такой параши не заслуживают! Ты каждому из них в душу наклал, а теперь еще хошь, чтоб желудочниками отсюда уехали!
…Не в бульдозере дело, — успокоившись, продолжил Сергей. — С техникой полный порядок. Просто в какой-то момент смалодушничал. А тут еще бабушка со своим конотопским представлением о жизни: мол, в примаки не ходи, не будет житья. А в собственном доме уже с шестой женой есть житье?! От некоторых, да и от нынешней тоже, бывает даже у себя на дальней заимке прячусь, черти где: сяду на крыше с карабином, ну, думаю, только сунься, зараза, уж я тогда не промахнусь. Такое вот кино… — Фаскудинов сплюнул фрагмент разжеванной котлеты на песок. — Ротаны мы проклятые. Держит нас эта земля гребаная. Люди вон вроде в той же Совдепии живут, вроде и мучаемся вместе, но у них хоть морозов таких нет. У них там орехи грецкие растут. Жить надо — где грецкие орехи!
— Короче, Сенека, — осаживаю забубенного другана, — ты раскаиваешься или нет? Будет покаянное письмо к Луцилию?
— Да разве то слово — «раскаиваешься»?! Упав на койку перед сном, говорю своей Галке через все эти тысячи километров: виноват, виноват, виноват! И заклинаю, чтобы вечер у нее прошел нормально, чтобы на плите молоко не сбежало, чтобы солянка не пригорела, чтобы дети шалопаями не росли, чтобы рядом с нею был достойный человек, чтобы все у нее ладилось. Виноват, виноват, винова-а-ат!.. — сомкнув веки, качает головой больной Фаскудинов. — …Просыпаясь в пять и таращась в потолок, заклинаю всех святых, отвечающих за порядок на всем обжитом человеком пространстве, чтоб она в эти минуты хорошо уснула, чтоб ей не снилась никакая чертовщина, чтоб у нее всегда были деньги на хренов империалистический окорочок в суп, чтобы не держала на меня зла. Потому что винова-а-ат, поскольку и так себя грызу!
— Можешь не посыпать голову пеплом, — совершенно в неожиданном ключе заговорил Блатной, судя по тону, очевидно, мстя. — Это все Совдепия. Отрыжка. И то, что ты поколачиваешь подследственных, — тоже отрыжка. Не надо, не говори, что не так, — махнул рукой полковнику Блатной. — И я тебя за это не виню. Ты сам — отрыжка. У меня было времени много, я читал книжки. Если бы ты хоть пролистал главный российский детектив, то все понял бы сам. Я про Федора Михалыча. Помнишь, как Порфирий Петрович, крепкий такой мент, хороший психолог, общается с человеком, давшим себе волю перешагнуть через кровь?! «Объясниться пришел, голубчик Родион Романыч, объясниться-с. Ведь мы все-таки джентльмены...» Да я на тюрьме плакал, когда читал! Если б со мной хоть один мусор, хозяин или вертухай так поговорил, да я бы... А у вас как... подследственному с ходу в торец! Упал — по тыкве его сапогом, в подреберье. Непременно сломать ребро! Если не сломал ребро, вроде не работал, не допрашивал. То бишь зря жрешь ментовский хлеб. Эх, Совдепия...
— Стоять, колобок! Говори, куда самородки спрятал! — полковник вдруг набросился на Блатного, ухватился правой за накладной карман куртки и стал валить на галечник у мониторки. Мы, присутствующие при разговоре, оцепенели. Показалось, Серега вот-вот начнет бить нашего начальника головой о мониторку, и я, хоть и с опозданием, кинулся разнимать. Это сложно сделать, поскольку каждый из них в полтора раза крупнее меня. Однако мне удалось. После непродолжительной, хотя и жесткой сшибки, весь избрызганный слюной и соплями, я упал рядом с бойцами на галечник.
— Ну, вы, мужики, и дураки-и, — едва справляясь с одышкой, только и смог проговорить я.
Фаскудинов встал с кучи галечника, куда удалось мне его оттолкнуть, и, отряхнувшись, совершенно спокойно, словно бы и не выказывал только что крайней степени своей ментячей дури, сказал:
— Власть я или кто? Говорил же, буду «строить».
— Борисыч, ты не обижайся на него. Это нынче менты так похмеляются, когда водки нет, — ничтоже сумняшеся встал я на сторону начальника участка.
— Да ну вас… — махнул Блатной рукой и побрел вслед за съемщиками в поселок.
Я сижу на лавке рядом с мучающим руль пушки Фаскудиновым. В тревожной задумчивости треплю пальцами растительность на физиономии. Прикидываю и так, и эдак, чем это шоу с приездом в артель друга может для меня закончиться. По всему выходит, сошлют на другой участок.
— …Сдул я пыляку с его «дела». Мужик окаянный, знаковый, — заговорил Фаскудинов, продолжая всполаскивать вяло подаваемое на промывочный стол. — Одного по малолетке вилами проткнул. Другому «во взрослой» руку отрубил, чтоб в кассе общака не шарил. Не доказали, правда, вся колония встала за него, чуть до бунта не дошло. Одного, убей, не пойму: как с такой биографией его поставили начальником? Он что, волшебник у вас тут, что ли?!
— Вроде того. Сурьезный мушшина.
— А ты рубани его левой. У тебя же лихо получается. Гарантирую удовольствие и что последствий не будет. Пусть только попробует, враз трактором зарою в землю…
— Бульдозером… в грунт, — поправляю друга и продолжаю. — Я думал рубануть. Не могу. Ты способен втесать по роже дьяволу? Не уверен? То-то и оно. Их космическим лазером надо либо атомной бомбой, а ты мне предлагаешь в качестве оружия осиновый кол. Он не наш. Точно, не наш. Засланец, — пытаюсь жестами объяснить, что это за явление. Однако у меня не очень-то выходит. — У засланца миссия, задание и командировочные от Высшего Межгалактического Совета. А мы с тобой кто? Вот так-то, мой заурядный простодырый друг.
— Ладно, не переживай, — заговорил Сергей, возложив мне руку на плечо. — Поговорю, должен понять. Я же сказал ему: буду «строить». Я мент или не мент?! Власть необходимо уважать, — понизив тон, назидательно пояснил Паскуда, вылупил на меня свои вот уж истинно обоссаные глаза и хохотнул. А потом, оттолкнув от себя надоевший ему руль жлыги, хлебнул из кружки чифирку и размашисто зашагал по пыльной дорожке к поселку.
Теперь уже только после смены увидел я своего друга. Блатной из премиальных запасов наугощал до невменяемости. Серега меня не узнает. Борисыч и сам хорош, однако начальнику достало воли отправить вездеход с гостями еще засветло. Уехали бы раньше, да пропала Настюха. Ее долго искали плутоватый шнырь и молодые бульдозеристы. Поиски были мучительными. Но потом она вдруг нашлась. Девчонка капризничала и требовала оставить ее на участке. Понравилось, что ли? «Настёна, да разве с таким настроем возможно создать тихий омут? Только если населить его чертями, вроде наших…»
Вездеход тронулся, маленькая Настина грудка выскользнула из блузки и, вздрагивая в ритме движения таежного мустанга по неудобьям, как бы просигналила толпе провожающих: «Мальчики-и, счастливо остава-аться. У вас в жизни все еще может бы-ыть». Гляжу вслед уходящему вездеходу, на Настю, на эти ее темненькие будто синтетические, пластиковые кудряшки, и сердце мое сжалось: какая худенькая, какая беззащитная. Ей бы откормиться на участке хоть с месячишко. Вон Диоген какой упитанный бутуз. Минута — и вездеход растворился в зелени тайги. Потом еще долго те самые, выжившие под прессом Блатного «мальчики», пытливо глядя мне в глаза, спрашивали, не собирается ли мой друг мильтон приехать на участок еще. «…А Настюха?..»
— Только заплачьте мне, суки, что «шланги у вас потекли!» — запоздало предостерег молодежь Блатной. — Посрублю на хрен трудаки! Солидолом у меня будете лечиться! Нету для вас трихополу, нету!
А сам Блатной сорвался в запой. Два дня он не появляется ни на полигоне, ни в столовой. Шнырь и Надежда напеременку носят начальнику харчи в жилуху. Похоже, что даже естественную нужду справляет там же.
Далее:
48 - Прохор Калязин
49 - Телефонный разговор
50 - Через Амур
51 - Прикончить свинью
52 - На вершине республики
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.