Золотая пыль. 45 - Шоумен
Ранее:
40 - «Минус пять трудаков»
41 - Курочкин
42 - «Ботаника»
43 - Письмо
44 - Мухин и Багола
…Я пришел в себя у крыльца в столовую. Письмецо пробрало до основ. Будто шилом проткнули насквозь, сверху вниз, наверно, до прямой кишки. Злиться сил нет. Удар бы не хватил. Никаким ярким воспоминанием не перебить. И я подумал, что обязательно напишу Исё письмо, поблагодарю за внимание к моей персоне, за высокую оценку скромного вклада. В общем, мне есть что сказать, и я тоже ни на что не претендую. Это сделаю позднее. Надо успокоиться и отписать на трезвую голову. Только в этом случае не скажешь лишнего. Да и сама необходимость высказаться, может, окажется не такой уж и… необходимостью.
Но потом я подумал, что крепенького эвенкийского бутуза я бы с удовольствием потетешкал. Мне всегда было забавно смотреть на эвенчат, у коих по зиме розовые, облизанные морозом щечки. Молодец, Исё. Спасибо, Исё. Жены, подруги, любовницы! Пишите письма старателям, морякам дальнего плавания, нефтяникам и всем прочим из когорты странников! Заранее вам спасибо!
— ...Чего ему? — спросил я шныря, когда тот передал мне просьбу Блатного прибыть на командирский мостик. Но шнырь лишь пожал плечами.
Блатной прежде к себе не вызывал и разговоров со мной не вел. Похоже, я устойчиво значусь у него человеком преда... А теперь еще и другом мента-самодура. Словом, опущен жизнью ниже нижнего.
Постучав в струганую дверь рубленного из сырого круглого леса домика, тотчас вошел. И начальник, и гость в хорошем расположении духа, изрядно пьяненькие. Сидят вполне мирно. То ли Серега вообще не «строил» Блатного по поводу режима охраны золота, то ли все обошлось. Но удивило меня другое.
— Ну, здорово, друган! — встал навстречу ментовский полковник в армейской полевой форме с едва различимыми звездами на погонах. — Я все думал: в какой дыре ты затерялся? Но такого, честно, не ожидал. Да отсюда при всем желании не смоешься! Это ж все равно что «крытая». Вам бы полосатые робы, и вы фом… фом… форменные зэка. Правильно говорю, Витька? — воззвал гость к Блатному.
«Витька» уже хорош, а потому в ответ лишь кивнул.
— А я тебе бабу привез, можешь хоть щас ее на этот, как его... ну, известно, клык любви, — друг заботливо усадил меня рядом с темноволосой девчонкой.
— На-астя. Фаскудинов-то ладно, известный сумасшедший. А тебе-то зачем сия гастроль? Или бизнес свой схоронила?.. Как там Пенелопа, Клеопатра, Сюзанна? — уставший, растерзанный посланием Исё, заговорил я со своей недавней «начальницей».
— Я тебе «тринадцатую» привезла. За весь срок! — пьяненько хохотнув, ответила Настя. А девки че... Повыходили замуж и разбежались счастье ковать. А ну его, тот срамной бизнес!
Это была встреча! Дело не в «тринадцатой», дело в сумме обстоятельств. Сегодня сложилась такая сумма, что на моем счете «в банке» она не помещается!
Когда девчонке в пестренькой курточке по приезде на участок помогали спрыгнуть с вездехода, я еще подумал: должно, дочь кого-то из старателей или родственница чья-либо из руководителей артели. Эти любят отправлять своих чад поглазеть на природу, а заодно на дикарей с заросшими мордами. Получается вроде похода в зверинец.
— Наливай! — скомандовал полковник и, выказав известное проворство, девчонка быстренько наполнила бокалы (кружки).
— Меня сегодня уже обслужили по полной... — вякнул я. Однако Фаскудинову нет дела до моего сарказма, он уже не в состоянии вникать.
О том, чтобы в этой глуши мне налила девчонка, еще пять минут назад даже не мог мечтать. Однако посудину отодвинул. Серега поднял на меня глаза и переглянулся с Блатным: мол, ты совсем уже людишек низвел...
— Пей, говорю, — прошипел Блатной.
Они опрокинули содержимое кружек в себя, обоих скосоротило, будто это действительно невкусно.
И потек разговор. Захмелевшие хозяева положения в денежных выражениях не стесняются. Мне же остается удивляться, как это незрелое создание, согласившееся за компанию с придурошным ментом проделать столь дальний и непростой переход, еще и терпит заблатненную, переходящую в сплошной мат, речь. Настюха тут явно в своей тарелке, и даже нет-нет, да и ввинтит в разговор какую-нибудь симпатичную глупость.
— Как отметки за летнюю сессию? — пытаюсь говорить с ней.
— Да ниче, терпимо. Только по экономике наша престарелая Баба-Яга «треху» поставила. Через неделю пересдача. Иначе останусь без «степки». Хоть опять на панель…
— Ну, нельзя так о профессуре. А старики твои знают хоть, что ты в ответственной командировке?
— Им пофигу. — И девчонка принялась по новой наполнять кружки. — Ты, наверно, балдеешь, что я наливаю? Мне мент сказал, что не врубаешься ты по-современному. Оттого проблемы в семье. У нас щас в тусовках последний писк, когда телки по стаканам начисляют. А потом мужиков немытыми имеют. Щас поддам и стриптиз казать начну.
— Это я-то несовременный?! Значит, этот ментюк современный?! — осерчал я. — Ты бы прочитала письмо, которое мне тут подкинули, мы бы посмотрели, кто современней!
— Можешь вон там за занавесочкой, если невтерпеж, — шепнул на ухо Серега, облокотившись через стол своими лапами мне на плечи.
— Неудобно как-то, Серый, — не знаю, как освободиться, поскольку из пасти записного друга артели зловонно несет. Собак они с начальником сырых с хреном жрали, что ли?.. Но друг не унимается.
— Хочешь, выйдем все. Эй! — Паскуда сделал рукой Блатному: мол, выметайся.
— Да не буду я… — обессилев от упорства и дури друга, выдыхаю свое «нет» ему в ухо.
— Ну и дурак ты стал! — не хоронясь, оценил мое нынешнее состояние друг. Фаскудинов поприставал к Блатному. Тот, на удивление, также отказался. Обидевшись, Серега заговорил с человеком безотказным.
— Извините, девушка, в этом зверинце я не смог обеспечить вам разнообразие животных. — Фаскудинов развел свои сильные и длинные руки в стороны, словно бы показывая, какую «рыбу» упустили мы, два одичавших в тайге бича.
А я подумал: чего это Блатной, хороняка, отказывается? Или вправду бегает к Надежде? Как базарная баба подумал. Не понравилась мне скабрезная мысль. Однако продолжил-то я и вовсе...
— …А ему что, — будто законченный сплетник, жалуюсь менту. — Он подвел мужика нашей поварихи к членовредительству. Теперь мужик в больнице, а он трахает его женку.
Мне нездорово: письмо где-то за грудиной разорвало плевру, все органы там внутри перемешались, и я не ведаю, что творю.
Физиономию Блатного перекосило, словно бы его принудили съесть два лимона в один прием. Разумеется, не от кислоты скривился, оттого, что принудили. Это ж бабай. Хозяин рывком поднялся с довольно глубокого деревянного, на манер качалки, кресла и выглянул за дверь.
— Эй, позови шныря! — рявкнул начальник.
Мы еще сколько-то посидели, Настюха в очередной раз разлила по кружкам.
— А чего бабе без мужика быть? Считаю, Витька прав. Ты прав, Витька, — пьяно сообщил полковник милиции бывшему уголовнику и зачем-то с силой стал крутить тому ухо, очевидно, рассчитывая завести, спровоцировать на драку. Витьке массаж не понравился, и он нервно отмахнулся.
— Шныря сюда! — еще раз гавкнул от двери в сторону столовой Блатной. Шнырь прибежал и, согнувшись в позе готовности совершить любой подвиг ради любимого шефа, застыл у двери снаружи. Успел ли он пересапнуть, подготовиться, ведь ночь обещала стать феерической?.. Для начала предстояло совершить подвиг первого уровня, невысокого.
— Ну-ка, ты, жертва, сгоняй да принеси мне змею, пока еще светло. — Шнырь округлил глаза. Он всего ожидал, но только не этого. Прикажи Блатной по новой истопить баньку — это понятно, без бани Блатной уснуть не может, и он тотчас истопил бы; прикажи принести или приготовить какой-либо еды — тоже без проблем. В провизионке все есть, да и Надька подшустрит, если что. Наконец, прикажи привести молодого бульдозериста, умеющего хорошо лабать на гитаре и петь любимую Блатного «Ну, я откинулся, какой базар-вокзал...» или «В общежитьи у нас завсегда этот джаз» — несложно. Все это понятно. К придури Блатного привык вполне. Выполнил, пересапнул это дело — и жди новой вводной. Но чтоб змею...
Я и сам готовлюсь к худшему. Оно и правда, уморить змеей — верный путь со мной разобраться. Даже не надо ничего такого делать. Перед физиономией поводи — и так обложусь, что всем участком не вытряхнешь. Допрыгался. Я стал в душе молить, чтобы как можно дальше уползли все змеи из нашего лесного колка. И чтоб до самого Таджикистана ни одной из них не было в виду. Надеюсь также, что шнырь, наконец, взбрыкнет и выполнять команду откажется. Не тут-то было. Через какие-то десять минут, уже упало за сопку солнце, шнырь появился с ведром, в котором под тряпкой бесится пойманная им змея. Она предпринимает нервные попытки выбраться, однако шнырь, отчаянно боясь гада, точными и выверенными щипками, рывками, стряхивает ее на дно, заставляя рептилию оставаться в плену.
Шнырь, довольный, что ему не приказано проделать с пленницей какой-либо фокус — дури у Блатного хватит, — скоренько скрылся за дверью. Мол, шнырь-бедолага принес, а вы хоть целуйтесь с этой мерзостью.
— Ну, я говорил, Витек, что в принципе одобряю действия по этому... по осеменению, — извинительно продублировал Паскуда уже сказанное, дав понять, что участвовать в шоу со змеей пока не готов.
Однако его участия и не потребовалось. Блатной угловатым движением крупного и сильного человека извлек из ведра змею и несколько секунд удерживал ее, не давая соскользнуть на пол. Странно, змея не ударила его, хотя плененные и рассерженные ядовитые щитомордники кротостью нрава никогда не отличались. Тогда Блатной пару раз ударил ею, извивающейся, о край стола и продолжал удерживать меж пальцев. И вот тогда, окончательно запаниковав, рептилия резко выбросила вперед голову и надела широко раскрытую пасть на мизинец мучителя. В гробовой тишине, перебиваемой лишь звуками, сопровождавшими манипуляции с пресмыкающимся Блатного, послышалось нечто схожее с чавканьем. Едва слышно. Несколько раз, будто внутри у гада клокотало и хлюпало. Челюсти, насколько это было возможно, сомкнулись. Пристально наблюдавшая за свершением действа Настя взвизгнула и кинулась из домика прочь. Для верности Блатной на пяток секунд придержал извивающееся существо в том же положении (наверно, змея извергла в него все, чем обладала в эту минуту), затем стянул челюсти рептилии с пальца, обломав хрупкие зубы и дал рептилии спешно убраться. Взяв со стола острозаточенный тесак, коим хозяин балка только что открывал банку рыбных консервов в томате, начальник чиркнул им по крайней пораженной фаланге мизинца и принялся отсасывать появившуюся тотчас кровь. Собрав во рту сгусток, смачно сплюнул на мои башмаки и вновь припал к пальцу. Спюнул туда же. Тем временем, освободившись и сколько-то пометавшись у печи, змея нашла щель и проворно бежала с шального праздника жизни.
Я вытер со лба пот и взял бутылку, чтоб разлить.
— Ну ты, Борисыч, редкостного таланта шоумен, — выдохнул я, и дробь бьющегося о край стакана горлышка выдала высокую степень моего волнения.
У начальника отдела по борьбе с оргпреступностью нервишки крепче, и Паскуда в свою очередь потребовал принести еще одну змею, чтобы на спор откусить рептилии голову: «Сначала хвост, затем голову, а там и всю ее сжую, только майонезом помажу… ниче без майонеза не жру…». Фаскудинов даже пошарил глазами, ища, куда запропастилась первая. А потом выглянул за входную дверь и крикнул:
— Эй, на барже, шнырюгана ко мне шугани!
— Здесь я командую, — осадил мента Блатной. — Что, вспотеть изволили, Драматург? — ухмыльнувшись, ненавидя, полюбопытствовал Борисыч, бросив на меня короткий, уже трезвый, взгляд исподлобья. Затем, выглянув за дверь, рявкнул звучно и сочно:
— Шнырь! Где шнырь?! Опять увалился пересапнуть! Шнырю скажите, чтобы баньку подшевелил. Через двадцать минут париться пойду! И еще скажи, чтоб девку вернули взад. Знаю я эту бичву беспонтовую! Девку надо мамке вернуть здоровую.
— Борисыч… — обратился я к Блатному так, как все обращались. Прежде я его никак не называл. За глаза — Блатным, а лично старался не величать. Я ведь его презирал. — Борисыч, пока топтал зону, часто приходилось совершать такие чудеса? — спросил я начальника, когда мы втроем шли в баню.
— Ты думаешь, я шел на зону устанавливать порядки? Да, шел, можно сказать, сознательно. А можно так и не говорить. Это всё Совдепия! — и Блатной задумался, продолжать ли дальше.
— Мне было шестнадцать… — снизошел до меня Борисыч, — …когда один козел на бульдозере переехал через моего пьяного батю. Батя, конечно, кирял сильно, но человек-то был хороший. Никому зла не делал. Руки золотые. У меня от него и пятой части талантов нету. Простой, нормальный, сильно пьющий советский тракторист. Ладно бы, переехал его тот мужик, схоронили батю, да и все. Но у мужика баба работала в сельпе. Она и уболтала — за спальный гарнитур — нашего председателя сельсовета, чтобы поговорил со следаком, и дело повернулось так, будто бульдозерист был трезвый. Да к тому же вроде батю моего никто не давил, а сам он по пьяному делу в той канаве захлебнулся рвотой. Бухарик, мол, и три копейки цена жизни его. «Без проблем», — сказала власть. Ладно, схоронили отца в закрытом гробу. Но и тут бы хрен с этим всем бардаком Совдепии. Как ни страшно без отца остаться, но мы же не кавказцы, чтобы непременно зуб за зуб. Только дальше стало уже совсем фигово, — неспешно продолжил Блатной, когда в предбаннике сбросили барахлишко и взяли по венику. — Мамка моя сильно горевала. Долго. А потом помаленьку стала выпивать, да все больше, больше. А и добрые люди помогали: коли мамке на водку деньги надо — коврами, мебелью, постельным бельем да посудой брали. В общем, не отказывали несчастной бабе... Каждый день в доме мужики ужинают, завтракают, водка рекой. А нам с братьями нечего жрать.
Мамку жалко, но не будешь же на нее орать. А на мужиков я был сильно злой. В школе стали пальцем тыкать: мол, вон смотри, идет сын шлюхи и алкоголички. Каждому в глаз не зарядишь. Хоть и старался не прощать. И потом в доме как набьется этой дряни: и городские тут, и местные. Быстро прознали, что у нас притон. Я как-то пришел вечером из сарая, управлялся там, а в доме уже шалман. И этот, что батю переехал, раздухарился и говорит матери: чего это у тебя, шалава, закусить нечем, а ну-ка, скажи своему ублюдку, чтобы курицу из сарая принес! Мать приказала сбегать, а я не послушался. И тогда она мне по морде заехала что было бабских сил. Такой, знаешь, лютый взгляд! Отчаянная ненависть, будто не родненький сын я ей и во всем, во всем… во всей этой… — Рассказчик зажмурился, и его скосоротило, будто все давешние картины вдруг вживую возникли перед ним здесь и сейчас. — …во всей этой… виноват, — замотал в отчаянии головой из стороны в сторону Блатной. — Что тут скажешь? Пьяная женщина — страшнее паровоза на кривых рельсах: никогда наперед не знаешь, куда съедет. Я забрал младших братьев — и через всю деревню к тетке. Мороз был, Леху, младшего, застудил, хоть вроде и укутал своей фуфайкой. Он легочник до сих пор. На лечение да на курорты в межсезонье вожу, по здоровью с тех пор ни на что не годный.
Отвел я братьев, а сам вернулся. Слил с мотоцикла два литра бензина, да и поджег дом этого козла. Мало бензину было: только веранда и сгорела. Назавтра, видать, он расчухал, в чем дело, и прилетает к нам разбираться. Опять бухой. Сначала мамка меня била, а потом этот. Потом все, кто был в доме, пинали. Это было вечером, очнулся я только под утро. Весь в крови. Гляжу, кругом вповалку лежат, непонятно, кто на ком. Мамка с этим... мусолится. Откинулся довольный, на меня исподлобья глянул, ухмыльнулся. «Ну че, ублюдок, — говорит, — славно я тебя поучил?» — «Нормально… — говорю. — Только ты мне, баю, в башке две дырки сделал, а я те сделаю четыре».
Как он подкинулся! Схватил со стола вилку, истерика с ним, и орет: давай, мля, бей, гаденыш! Я повернулся и ушел. Я хотел, чтоб был трезвый, чтобы понимал. Иначе какое это наказание? А вот утром, когда выходил из хаты на работу, тут я его вилами на горелой веранде к двери и пришил. Знаешь, висит и глядит на меня живыми глазами вменяемого человека... Взгляд сначала такой ясный, затем стал мутнеть, мутнеть… Смотрим друг на друга не мигая. Удачно проткнул: полчаса висел на вилах приколотый, будто селедка на вилке. Приехал участковый да снял. До сих пор доволен той своей работой. Мало чего с тех пор сделал лучше. Всё мелочь какая-то...
Блатной плеснул из ковша на камни и стал ошалело хлестать себя по животу, по спине. Приказал хлестать и мне. И я сделал, как он хотел. Затем мы остывали на веранде, где рассказчик неспешно продолжил:
— …Потом пошел к магазину, дождался его бабу и говорю: «Забери своего». Мне хотелось перед тюрьмой посмотреть ей в глаза. Понимаешь, я не знаю, что такое счастье, но с момента, когда тот стал извиваться под вилами и харкать кровью, вплоть до минуты, когда я посмотрел бабе в глазенки, мне было по-настоящему хорошо. Состояние эйфории. Понимаешь? Казалось, первый свой взрослый поступок я совершил правильно. Но лучше б не ходил тогда к магазину. Это была измученная жизнью, высохшая баба. Муж-пьяница, гулена, да еще и убийца — чего уж хорошего. В общем, сам себе счастье и испортил...
Шнырь мечется у печи, и в металлической трубе пламя воет, будто молодой волк на луну. Но Блатной недоволен и на шныря рычит. В бане мы не пили: Борисыч не дал, чтоб не осквернять святыню.
…Шарахающийся по бане голый полковник то и дело натыкается на пирамиды тазов, они с грохотом рассыпаются. В итоге его увели шнырь и Ди, да в группе поддержки виляющая хвостами гвардия толстеньких беспокойных щенков.
— А ты че, Витька, до сих пор еще не сдох? — уходя, бросил через плечо пьянющий Фаскудинов.
— Мне недосуг, мент, — отмахнулся Блатной, будто спросил не полковник милиции, а Чугунок. — На мне участок, план. Друган твой Драматург потребует зарплату, а как я ему отвечу, если сдохну?
Мы медленно идем из бани. Начальник, как обычно, бредет, уронив голову долу, укутав шею полотенцем. Молчим. Странно, мы не стали с этим человеком — за целый вечер с водкой и достаточно откровенным его повествованием о себе — хоть немного ближе. И я не удивился, увидев, как Блатной, столь же мерно ставя ступню в большого размера кирзовом сапоге, направился к вагончику Надежды. «Бульдозеры бы делать из этих людей, не было б крепче бульдозерей». Пятистопный ямб. Или хорей? Сеате было б слабо написать строки лучше.
— …Геночка, а змейка не вернется? — разлепив веки, спросил меня возлежавший на шконке Блатного ангел в трикотажных штанах.
— Нечего делать ей тут без зубов-то, — попытался я успокоить ангела. — Теперь несчастной змейке и мышь не проглотить.
Но ангел, почуяв мою слабину, запорхал крыльями, и зажурчал ручеек разговора. Мы говорили, как близкие.
— …Какие планы?.. Пойми, Геночка, мне ведь тоже нужен тихий омут, чтоб в нем черти водились: муж, пацан, девочка и еще что-нибудь.
В какой-то момент мне даже подумалось, а может... Но заворочался Серега, и я отмел идею. Подкинется, возопит: мол, я вам, сукам, подсунул девчонку, так вы хари воротили, а теперь накось выкуси! И я отправился к себе в балок.
Ди с мелкотой все еще где-то шастает, в бочке торчит только мордаха одного из щенков — рыжего с пепельным. Я его уже выделил из других. За привязанность к родному дому. И еще, он столь забавно возлежит в бочке, стараясь ее не покидать, будто говорит: «С этим ненадежным народом только отлучись: когда вернешься, уже может и не оказаться столь удобного местечка». При этом щенок словно бы заваливается на бочок и подпирает голову одной лапой. Диогеном прозвал его. Я даже удостоверился на предмет пола. Пацан. Значит, Диоген. Масть изменится. Может, он станет пепельным. Ведь каким волчарой был его дед! — по сию пору перед глазами. Но что Диоген — это точно.
— …Ну как там китаец? — уже в балке шепотом вдруг спросил меня Рубероид.
— Какой китаец? — не понял я. — Ах, этот, которого Касьяша Курочкин зашиб... Бо?
— А почему Бо? — задал Рубероид новый вопрос.
— У китайцев список фамилий не такой уж большой, может, всего какая-то тысяча. Зато имен… как червей в земле. Слепил себе из двух иероглифов имя — и носи, гордись! — шепчу Рубероиду через проход, разделяющий наши койки. — Скажем, Бо Свинцовая Нога...
— А почему… нога? — собрав кожу на лбу в гармошку, сосредоточенно ковыряясь обросшим указательным пальцем в заросшем волосом ухе, спросил Рубероид.
— А почему — Бо? — спросил я навстречу.
— Дык…
Мне так хотелось перед сном подумать про Исё. Унимая Рубероида, я проговорил:
— Китайца Курочкин отпустил за золотой доллар. А наутро путники вчетвером отправились на север, — как мог успокоил я соседа по нарам. — Китайца звали Вэн Бо. Бо — имя такое.
Засыпая, думаю про обитателей Куликана. Ольга так премило, сказал бы даже кокетливо, коверкала русский язык этими ошибками и плывущей куда-то интонацией. А какие случались у нее ударения в словах, когда кувыркались на жестком топчане. А на печи с изразцами! Исёо-о-о.
Если б кто мог подсмотреть выражение моей физиономии, решил бы, что я на ночь курнул «планчика». Но не балуюсь я дурилой. Просто доволен, что живу и случаются в моей жизни встречи с задушевными людьми. Пусть бы попробовала в эту минуту подвалить ко мне АХ, или эта, не к ночи будет сказано, Чумичка… уж точно огребла бы горюшка. Вплоть до увольнения.
Далее:
46 - Горит баня
47 - Засланец
48 - Прохор Калязин
49 - Телефонный разговор
50 - Через Амур
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.