Золотая пыль. 41 - Курочкин
Ранее:
36 - «Террорист»
37 - Грибная болезнь
38 - Совдепия
39 - «Золотая лихорадка»
40 - «Минус пять трудаков»
— ...Те трое выехали из губернского Благовещенска ввечеру. А назавтра пополудни были уже близ сельца с церковушкой на взгорке, названного в честь землемера Маркова. Они двигались вдоль Амура на север. Маршрут чрезвычайно прост: все время вдоль реки, все время на север. Семьсот верст.
…На берегу протоки Хомутина рослый казак склонился над только что сваленным одним ударом нерослым, однако жилистым китайцем.
— Гляди-ка, один шиволицца, — подивился казак, наклонившись к лежавшему на земле китайцу. — Ить не было такого, штоб после мово удару спиртонос жить вставал! Ну и ну. Старею, верно.
— За что, мил человек, людишек-то решили? — в стиле черного юмора спросил один из тройки подошедших, указав на недвижно лежащие на стерне тела еще двух китайцев.
— На государевой службе мы, — ответил «верно стареющий» казак, косая сажень в плечах. — А вы-то сами кто таки будете? Наши люди живут без причудов, шляпов не носют, — кивнул мужик в сторону задержавшегося на подходе к Маркову американца. — Я вот, к примеру, Касьян Курочкин. Меня до самово городу и в городе, шшитай, всяка собака знат.
— Меня Семеном Огольцовым зовут, — представился вопрошавший по поводу смертоубийства. — А это американец Гэри Кук.
— Я и сам гляжу, што не китаец, иначе бы лежать ему с энтими, — рассудительно и с достоинством проговорил Курочкин.
— Ну, так за что людишек-то… предобрейший Касьяшка, а?.. — прищурив глаз спросил в другой раз Семен.
— А ты сначала покажь «билет», что не враг и не лазутчик, — упрямо гнет свою линию габаритный марковчанин.
«Билет» у Огольцова в порядке.
— Гэри Кук, по профессии горный инженер. У него тоже все нормально, — кивнул Семен в сторону американца. — В России и прежде бывал. С Николаем Павловичем Аносовым в экспедицию на Нерчинск ходил. Слыхал про такого?
— Про Нерчинск знаю, у меня батько из тех местов. А про Амосова нет. Ходют тут всякие, а долю царю-батюшке никто платить не жалат. Как вон те, — махнул Курочкин в сторону лежащих неподалеку.
— Может, кто-то из них еще жив? — предположил суетящийся Семен. — С нами идет доктор. Чуть подостал, — махнул Семен рукой в сторону города. — Он в земской больнице практиковал, кое-какие лекарствия имеет.
— Этим лекарствия ненадобны. Я покамест, слава Господу, в силе.
— Надо бы поглядеть, может, жив кто еще. Люди все-таки.
— Да каки люди — спиртоносы, едино слово.
Однако казак Курочкин не совсем прав. Один «лазутчик», очевидно, жив. Лежа на сухой листве под карагачом, горемыка прерывисто дышит, голова разбита и киснет в луже собственной крови. Подошедший в аккурат доктор принялся хлопотать около с камфарой.
— Чем это вы их? — хлопоча подле раненого, спросил доктор.
— А чем ишшо ево? Беру двоих за шкирку, да ево об ево! Лобом об лоб! Патронов, чай, на них не напасесси. На службе государевой шибко не пожируешь... — ворчит Касьян Курочкин, очевидно недовольный, что приходится оправдываться перед незнакомыми людьми. Но кто их знает: может, от властей инспекция прибыла — вроде лазутчиков — нежданно-негаданно, ходют, высматривают, людишек поспрашают. Потому Касьян осторожен. — Да и энти самые тожа ить нашаго брата жалуют едва ли поболя. Тожа при случае, токмо зевни чуток, пикой ребры проткнут и шасть за реку в свои покати…
Китаец оживает как бы осторожно. На доктора смотрит с надеждой, но рядом топчется огромный, с мордой, густо обросшей темным с проседью волосом, казак. Про Курочкина китаец и прежде слышал. Лучше бы мимо Екатериновки сопками Марково минули, досадует раненый на себя.
Печально знаменитый, злой и беспощадный к спиртоносам, промышляющим незаконной прибрежной торговлей мелким товаром, а также и вонючим китайским питьем — рисовой ханжой, обзываемой спиртом, Курочкин один стоит иной казачьей заставы. Уж сколь раз предпринимались попытки выследить его и затюкать короткими ножичками до смерти. Все без толку: сами возвращались на правый берег с ранеными да убитыми на руках. Сколь раз предпринимались попытки договариваться да платить. Однако Касьян-то охотно идет навстречу: мзду берет — и ханжой, и шлиховым золотом, — но ничего не меняется, как лупил и своих, и китайцев, так и лупит, не щадя ни малых, ни старых. Поговаривают, достается и российским старателям. С кого золотишка в платочек возьмет, а с кого, несговорчивого, и голову снимет.
Причем развязка всегда одна: он бьет оппонентов головами. Так что казачий воевода иной раз, глядя на доставленный на заставу бездыханный бродячий люд, не выдерживает: «Ты, Касьяша, вроде тово вурдалаку, отчего-то все у тебя, кто ночью идут мимо Маркова, — как один есть вражьи лазутчики. Но помни и бойся: однажды проткнут они тебя осиновым колом». Курочкин будто не слышит. А коли не поспевает до ручной расправы битьем, умеет за пятьдесят саженей снять одним выстрелом из берданки. Пули лить он известный мастер: до чего-то сам дошел, а в остальном неграмотный Касьян заставляет женку читать труды знаменитого охотоведа Леонида Павловича Сабанеева, бережно хранит подшивку сабанеевских журналов «Природа и охота».
— Да как же вы их неосторожно-то? — в свою очередь увещевает Курочкина Сергей Субботин, доктор. — Неужто сопротивлялись люто?
— А чево им не сопротивляться-то, доктор, ежели все они про меня знают, и по энту сторону Амура, и по ту? Мне давеча за рублик-то сообчили кое-каки людишки формацию: мол, спиртоносы пойдут ночью мимо Катериновки да Марковки. Я-то сам сбирался на ереке запруду сладить: Амур нынче поддал после дожжей, рыба пошла в протоку. Я и загородки плетены приготовил да сачки, и колотень у меня на берегу справный — рыбу в ем держать, долго не спортицца. Думал, пойдут через реку один-два, как обычно, а оне вона трое. Двоих-то я беру без подмоги, а тут… сам понимашь, надоть поворачивацца. Некода церемоницца. Штоб не утекли. А третий давай брыкаться, ножичек вынула смешна дуришша. Я его и положил энтой вот рукой-то первым. Штоб наверняку. Ежели б без ножичку, да подобру товар сдали, можа и жить бы им всем трем. Я им завсегда баю: ножички не вынимайте, братцы, не надо, и другим передайте, што шибко, до ужасу шибко мирный человек Касьяшка: полезный товар, песок да гроши сдай да и ступай с миром. А коли вынул ножичек — вступат в дело другой закон. А ить у меня детки да баба больна. Никак не можно мне шкуру портить да посля на печи лежать, а детки хныкать будуть: дай, батяня, исти, дай, батяня, одёжну справу — наготу девичию прикрыть. Нынче я и сена мало заготовил. Скосил на Марковском острове, да вода забрала. И рыбы в большую воду мало взял.
— А что с рыбой-то, и тут китаец виноват?
— Прямо беда кака-то, — словно бы оправдывается Курочкин. — Мы-то по Амуру колоть ходили с лодки. Острогой любу рыбу можно взять, да ешшо по темному с лучиною. Но мало нынче. Таймешонка на полпуда да ленков пяток. А ребята у меня солошши, метут все подряд, ничо не разбирают. Аппетит у их хороший… Да ты не сомневайся, очухается битый, — стал ревновать доктора к китайцу Касьян. — Оне против нашего много живучей, будто ротаны или вьюны. Крепкий народ.
— А почему именно тебя ставят встречать людей из-за реки? — любопытствует Субботин.
— Отчего мене назначат на встречь? Да другим мужикам некода. А мне ночем-то делать неча: говорю же, баба у меня хворая, золотник у ей опух. Непригодная для мужика стала баба. Може, посмотрел бы ты, коли дохтур, а? Я ить в долгу не остануся. Да-а. Не сумливайся. У мене и деньги, и пясок имеицца, што хошь.
— А благовещенские доктора глядели? — спросил Сергей Субботин.
— Как жа, глядели. В город Дарью возил. Как яво величать бишь…— скребет огромной пятерней высокий лоб марковчанин, вспоминая прозванье докторово.
— Тогда прости, брат. Доктора в городе хорошие, знаком с некоторыми. Можно было б подсобить, подсобили бы. А мне не с руки зазря гонорар брать, хоть и деньга сейчас не лишняя. Стыдно. Прости.
Касьян смиренно вздохнул, словно бы ничего хорошего и не ждал от встречного доктора. А потом продолжил:
— А в обчем-то, исправник платит одинаково что за живого, что за мертвого — по четыре рубли. Ежели с рыжьем идут да встрену, рыжье положено сдать исправнику. А ежели другой какой товар — велено брать себе, а головы доставлять до месту. Оно четыре рубли и немного. Глядя риска какая имеицца. Хорошо, ежели до городу староста даст подводу да лошаденку. А ежели на своей, така служба самому дороже. Потому мужики и не берутся. Мороки много. А я ейные телы отправляю с оказией, как только дух спустят. Шибко смердят. Духовитый народ. Мужики жа мне деньги привозют: половина от половины. За хлопоты — рупь выходит. И мне хорошо, и им.
— И много идет хищников с золотом? — вступил в разговор американец Гэри.
— Да ты, барин, погляжу, по-нашему гутаришь получшей иных местных, — прищурившись, заметил Касьян. — А бают спутники, будто мерикашка. — Словом, унырнул от ответа.
— Я три года по северу губернии ходил, золото искал вместе с господином Аносовым. Аж на Уду вместе ходили, нахлебались... Ты, лукавый мужик, не сказал мне — откуда хищники золото несут? Покажь, с какой стороны.
— Да разно несут, — вновь попытался уклониться Курочкин. Было видно, золотой интерес он не хочет разменивать ни с кем. Будто остерегается конкурентов. Что ж, резонно.
— Ну, вон оттель несут, — махнул казак в сторону сопок. — С верхнезейских приисков.
— То от Зеи да Уды. Мне нету интересу. Скажи, с севера несут?.. Несут?! — с нажимом в голосе переспросил Гэри.
Однако и это не подействовало. Тогда Гэри достал из кармана серебряный доллар и бросил Касьяну. Проворно поймав монету, лукавый марковчанин сунул ее на пробу в редкозубый рот и выдохнул:
— Смешна деньга-то. Будя Кирилке, младшенькаму, забава пред пацанами похлестацца. — Однако жест американца пришелся Касьяше по душе, и он помягчел. — …Да оттель токмо и несут, барин. Говорят, за Амуром жилу нашли. Пуд пяску вот с энтакими каменьями можно за пока тепло намыть не глядя, — показал Курочкин крайнюю фалангу большого пальца красной, обветренной, потертой, потрескавшейся в крестьянских трудах руки. — Эх, ежели б не баба... — мечтательно и в то же время грустновато выдохнул Курочкин. — Там, говорят, прямо под ногами золото, сверху лежит: бери в совок не глядя.
— Так уж и не глядя. До золота, брат, надобно еще добраться, вскрышу сделать, шурф или штрек пробить, словом, изрядно попотеть. Как вот ты скальпы снимаешь с бедных китайцев, скрадываешь да подбираешься, так и к золоту... Это великая наука, Касьян! По-другому, почитай, не бывает! — заинтересованно разговаривает Гэри с казаком. — И чего это они идут по этому берегу, а не по своему? — прищурившись от солнца, спросил американец.
— Дык, говорят, на том берегу власти лютуют. А тут до самово Благовещенска один я. Я тож не всегда могу встречь выйти. Мне тож до подушки морду покласть охота. А как выйду...
— А как выйдешь, то тебе и незачем на Желтугу идти. Поскольку золото к тебе само в руки плывет. Даром что в девятнадцать раз тяжелее воды. Так и идет само в широко расставленные руки… — съерничал Субботин.
— А как же китайцы тебе про Желтугу рассказывают, коли ты их зараз жизни лишаешь, в какой такой момент? — не унимается американец.
— Дык иногда попадают смирные. И настроении души те горемышны губить другой раз нетути. А так я их бью да за заплот складаю. Опосля разговоры ведем, как расчухаюцца.
Между тем китаец окончательно уверовал, что его оставляют жить, и даже попытался встать. Но тут же упал, видать, много крови потерял да в голове гудит. Доктор приказал лежать, покуда не будет подан знак. Очевидно, хоть что-то да понимает по-русски подданный императора. Мешает говорить рваная рана на щеке.
Наконец, придвинувшись к Огольцову, главному заступнику, китаец стал показывать знаками: мол, не мешало бы вернуть отнятое или уж, во всяком случае, поделиться. Китаец протягивает руку с раскрытой ладонью и пальцем другой руки как бы рисует кружочки на ладони.
— А и не было у нево ничо, — стоит на своем Курочкин. Касьяша махнул рукой, мол, чего слушать нехристя и побрел к дому, увлекая за собой путешественников. Китаец, рассчитывая вернуть хоть часть отобранного золота, настороженно, однако поплелся следом за всеми. «Настырный», — подумалось Субботину. А затем он спросил Курочкина:
— Отчего б не убрать тела куда-нибудь в ледник?
— Ввечеру закопаю. Все одно исправник сказал, щас в казне денег нету. Кода будуть — доставлю до месту тех, шо посвежей будуть да не так смердячи. Или жа со справником акту составлю.
— А у тебя роскошный дом, Касьян, — восторгается «мельник-неудачник» Семен Огольцов. — Не иначе не все рыжье-то исправнику сдаешь, коли такие хоромы.
— Ежели б по-честному, то можно бы и сдавать, — не стал в этот раз лукавить Касьян, теперь уже понимая, что гости идут не в Благовещенск, а аккурат наоборот, к северу, и разговор останется между ними, поскольку назад вернутся не скоро. Да и вернутся ли. Не встретит ли кто на тропе. «Путя да доля у их многотрудны будуть».
— А и сдаю, чобы в острог не уйтить. С властию надобно настороже быть, — совсем уж перестал лукавить Касьян, довольный, что его новый дом оценили. Он приказал бабе накрыть на стол, а пока попросил присесть к жбанчику с квасом.
— Отведайте с дороги, — коротко предложил хозяин и наказал старшему своему пацану задать овсу лошадям. Это уж был верх гостеприимства, и не по-кержацки!
— Так, говоришь, барин, хаживал ты с анжинером Аносовым? — живее и проще заговорил Касьян Курочкин, когда из поданного графина была разлита и выпита хлебная.
— Хаживал. Много хороших для России дел мы с ним совершили. Я-то был что? —всего лишь выпускник Филадельфийского университета, а у доктора Аносова мировое имя! Труды, опять же, писаны по геологии, по изысканиям золота, значит. На восемь языков переведены. У нас в Американских Штатах Аносова хорошо знают. Хоть и разницы меж нами всего десять лет было, однако ж по жизни-то целая пропасть! Нас в университете учили на примерах золотоносных рек Калифорнии, берущих начало не с приморских гор, а с континентальных хребтов. А здесь, в Восточной Сибири, все вроде и не столь же характерно, но и похоже. Те же горы. Прямо Калифорния. Только зимой здесь как-то неуютно. Надеюсь, нынче мы все успеем до зимы.
— Што успеете? — смежив глаза, попросил уточнить Касьян.
— Успеем провести исследования, — уклончиво, будто чуточку мстя, ответил Гэри. — Доктор Аносов слишком много времени отдал изучению надпойменных террас Амура. И золота там не нашел, — продолжил увлеченно рассуждать американец. — Это было понятно сразу. Зря упорствовал Николай Павлович. Зачем так далеко ходить, когда золотоносных речушек хватает и здесь, на Верхнем Амуре. Но доктор Аносов выполнял волю генерал-губернатора Муравьева, а Николай Николаевич слывет человеком весьма волевым и жестким: коли сказал искать в низовьях, значит, так посему и быть! Не могу знать, может, когда-то и будет найдено золото в низовьях, в вулканических горах, только зачем искать, когда есть тут. И много!
— Как много-то, барин? — Касьян, изрядно хвативший из графина, придвинулся ближе к американцу, обдав его густым и сложным букетом запахов. Отчего-то именно Касьян оказался наиболее заинтересованным слушателем горного инженера. Другие уже наслушались: его товарищи мотивированы дальше некуда и мыслями давно на Желтугинском прииске. Впрочем, пока Гэри Кук витает где-то в высоких материях, Касьян просто сидит и «понимает»: перед ним человек большого ума. Не часто встретишь в Марковке такого. Жизнь здесь неспешная, и редкий новый гость вдруг да объявится — из чиновного люда да исправник когда-никогда. И те гутарят через отклячену губу. И всё. Спиртоносы не в счет. Разве что в последнее время суеты стало поболе. А все Желтуга. Странное и манящее словцо. Но вот стоило американцу произнести слово-ключик «много», у Касьяна тотчас раззудилась в коленке нога, и он принялся ее судорожно растирать.
— Там столько золота, что хватит несколько раз заполнить доверху твой огромный дом! Да что там, всю вашу марковскую верстовую улицу можно укрыть тем золотом на аршин! — разгорячившись от выпитого, изрядно присочинил американец. — Только в пятьдесят восьмом году доктор Аносов нашел первую полноценную россыпь в Приамурском крае. На реке Кинлянжак, левом притоке реки Купуры. Правда, россыпь оказалась сильно обводненной, да и чересчур удаленной от судоходных путей. Но, я думаю, там было что-то около трехсот пудов.
— Чистого?! — воскликнул Касьян.
— А то как же! Однако разведку не закончили. Начались повальные болезни у оленей. А лошади, не привыкшие к тайге, в особенности зимой, стали одна за другой падать. Команда изнурилась до крайности и телесно, и духовно. Мы жаждали отдыха и стремились скорее покинуть те, хоть и живописные, а все одно пустыни. В тот же год вернулись сюда — в Албазино. В следующем году я участвовал в экспедиции Аносова на Ольдое. На речке Мадалан мы открыли две промышленные россыпи. Потом меня здесь не было пять лет. А в 1865 году, когда губернатор разрешил в крае частный промысел золота, я вернулся, и мы открыли еще несколько крупных золотоносных площадей. На Янкане, притоке Ольдоя, на Джалинде, притоке Уркана. Там пласты отличаются необыкновенной правильностью и мощностью, что при изобилии вод весьма много способствовало развитию работ в нынешнем масштабе. Но тут я опять уехал домой. Заболела моя старшая дочь. И вот, почитай, что шестнадцать лет здесь не был. Трудно начинать сначала, когда тебе уже сильно за сорок. Но надо. Есть обстоятельства, как говорит мой отец. Желтуга, брат, то еще обстоятельство… Не поучаствуешь — не простишь себе никогда. — Гэри сосредоточился или призадумался на минутку, должно, прикидывая: стоило ли оставлять семью на месяцы, может, даже годы, для реализации насквозь авантюрного плана, созревшего тотчас по прочтении крохотной в несколько строк заметки в «Вашингтон Пост»?
— А чего ж ты не моешь золотишко у себя дома, в Калихворнии? Там, небось, порядку поболе, а людишек отчаянных помене, сколь легшей будя сдюжить? А то ить народец тут лихой. Ладно еще я тебя знаю: можа ешшо и пропустю мимо, коли ни ночием. А вона, говорят, албазинские вообче лютують. Идет старатель с прииску, а его уже местны пасуть: лежит на тропе платочек беленькай — отсыпь, братец, отсыпь, родимай, а то ить все отымут да и голову ишшо сымуть, коли брыкацца вздумашь.
— Ну, народ, Касьян, везде одинаков. Остроги, к примеру, и у нас переполнены… фартовым да лукавым народом. Закон и у нас попирается. А в Калифорнии я золото мыл. Точнее, открывал россыпи. Сколотил кое-какой капитал. Даже открыл в Филадельфии аффинажный завод. Доля у меня в нем. Вот ты, Касьяша, Русь-матушку свою от ворога охраняешь, а я — геолог, понимаешь?! Такова длань судьбы. Россыпи я разведываю.
— Куда уж лютее тебя, Касьян? — кивнув на притихшего и размякшего от выпитого китайца, встрял в разговор Семен. — Золотишко, небось, у горемычного умыкнул?
— Вот те крест, не было у него золотишка. Пущай не брешить, собачий хвост. А то ить… — замахнулся на горемычного китайца Касьян. Тот зажмурился и вжал голову в плечи.
— Ну, я те не барин, да и не пристав. Мне сказать можно, — хмыкнул Сёма.
Но Касьян мудр и осторожен. Посему он резко меняет тему.
— Покуда ты по Америкам ездил, барин, тута в реках золотишка во множестве утекло. И за Амур утекло, и туточки.
— Я знаю, Касьян. Мне Николай Павлович отписывал. Первые прииски сработали, превзойдя все мыслимые прогнозы. На исследованных нами россыпях приисковики брали до ста пудов. А на Васильевском (Соловьевском) — только за 1868 год взяли пятьдесят пудов! Так что не зря мы поработали, и заслуженно граф выхлопотал Аносову пожизненную пенсию да орден Владимира. А я многому у него научился. Жаль, конечно, Николаю Павловичу всегда недостает времени написать капитальный труд на основе самых последних изысканий. Было бы интересно. Но, по крайней мере, его опыт и учение об узлах золотоносности, о закономерности размещения золотоносных россыпей, о причинах неравномерности распределения россыпей по площади как мог я преподавал в университете. И теперь у меня есть свои ученики...
Далее:
42 - «Ботаника»
43 - Письмо
44 - Мухин и Багола
45 - Шоумен
46 - Горит баня
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.