Золотая пыль. 40 - «Минус пять трудаков»
Ранее:
35 - «Вор в законе»
36 - «Террорист»
37 - Грибная болезнь
38 - Совдепия
39 - «Золотая лихорадка»
— ...Почему «как бич?!» — обижается Рубероид на мой нервный и несправедливый, на его взгляд, расклад про его житуху, про то что пренебрегает элементарной гигиеной. — И что такое «бич»? Бич — простой нормальный человек, не кержак, может, чуток отвлекся не туда, засуетился, отстал от своего корабля и ждет, когда тот вернется. Бич не ворует, ничего уголовного, просто ждет...
После моего вчерашнего недержания, когда неожиданно даже для себя начал пересказывать «книгу», я крепко призадумался. И спросил себя: а чего, собственно, раздухарился-то?! Вообще говоря, я не столь открытая система, не столь раскрепощенный и внутренне публичный человек, чтобы пускаться в групповые опасные плавания... Каким боком мне это потом вылезет? Станут еще подначивать. Мужикам только дай повод!
До сей поры я старался придерживаться устоявшегося порядка. А вдруг я своей болтовней внесу некий переполох, стану в их глазах пижоном: «Приехал человек преда на сезон развеяться». Есть, наконец, и такая штука, как зависть, нередко перерастающая в неприязнь, потом в злобу и даже в ненависть. Надо ли тормошить этот бесконечно уставший народ? Да и мне самому оно надо? Такую ли задачу ставил себе? Я не нахожу устраивающего меня ответа.
— Генка, млять! Не учи дедушку кашлять!
Мы на полигоне в мониторке, на столе открытая банка «консервы», чаек доброй гущины в заварнике, кипяток в насмерть закопченном чайнике. И Рубероид отметает мои призывы к продолжению работы. Ему хочется поболтать. Он стоит рядом и, в другой ситуации сказал бы, домогается. А я едва успеваю промывать подаваемый на стол грунт. Терпеливо жду, когда у Володи мазутного кончатся темы для болтовни. Но он достает из запасников еще и еще. А бульдозер в это время тарахтит рядом. «По закону» я вроде должен гнать эту публику, не давать засиживаться в мониторке больше двадцати минут на обеде и десяти — во время так называемого чая, дважды в смену.
— ...Говорят, медкомиссию пройти надо. Ну, я, значит, пошел к невропатологу, а тот на выезде. Терапевт не принимает, говорит, надо к невропатологу. Назавтра пришел — та же история. Через неделю прихожу — опять нету. Еще через неделю прихожу: оказалось, невропатолог помер. Хорошо хоть помер! Терапевт вместо покойного наконец меня принял и выдал справку...
Я знал, что это добром не кончится. Неожиданно появившись из-за терриконов, нагрянул Блатной. Нам с Рубероидом начальник с ходу слупил по пять «трудаков». За что бабай снял пять трудодней, я, убей меня, не могу понять. Оказывается, один бульдозер на полигоне в течение получаса не работал (!). Рубероид еще как-то пытается оправдываться, а мне варианта для отступления никакого. «Что б ты скис, Володька. Из-за тебя я пять дней бесплатно отработал на предовых родственников!» — мысленно ругаю Рубероида.
— Борисыч, дык я все животом маюся, прямо не знаю, чего и делать, — без особой надежды пронять начальника поскуливает Рубероид.
«А-а, жалко, сука, пять трудаков?! А мне не жалко? Мне бы зарплаты за пять рабочих дней хватило доехать до Благовещенска и по дороге споить соседей! Если задушевные попадутся. И еще бы осталось на такси до хаты доехать. Я мог бы нанять две «таксы», как делают это прожженные старатели по приезде домой: на одном грешное тело, на другом — майдан. Падла!» Рубероид стал мне вдруг ненавистен. Я наблюдаю, как мазутный борется за трудаки с начальником участка: «У меня дрисня, Борисыч», — все ниже и ниже опускается Рубероид. Кажется, вот еще совсем немного, и Володя пристроится делать начальнику особо художественный минет. А Борисыч, сильно сочувствуя, достал из кармана презерватив и положил на ладонь оторопевшего бульдозериста.
— На вот. Лечись, Володя! Способ приема? А класть под язык до полного рассасывания. Учти: проверю, как прошел курс и подействовало ли средство, — злобно, однако же и с лукавиной в глубоко посаженых глазах, поднял к небу палец начальник.
Блатной сделал пару глотков густого чая, а остаток горького пойла выплеснул на носки моих густо смазанных солидолом сапог. Должно, чтобы я прочуствовал всю глубину и степень драматизма ситуации. Я и сам понимаю, что виноват.
— От старательского чая не еб... и не кончаю, — пропел Максимыч, когда заглянул в мониторку после ухода начальника. И тоже налил себе чайку. Ему можно отлучиться — он академик. А счастлив он оттого, что Блатной накрутил нам с Рубероидом хвосты. Читай: отхватил кус от наших будущих зарплат.
— Сколько? — спросил Максимыч.
— Пять трудаков срубил, зараза, — ответил я, озверело вращая руль жлыги.
— Нормальный ход, — выказав особенное свое удовольствие, Максимыч отхлебнул из кружки. — Так держать! Чем больше с вас слупят, тем больше по итогам сезона я получу!
И удалился к своему бульдозеру. Теперь я и его ненавижу.
Следом, подав на стол пару раз, спрыгнул с бульдозера и сбежал с высоты дорожки к мониторке Рубероид.
— Век живи, век учись, попивая чаек с маргарином. Так и жисть пролетит, и умрешь ты дубина дубиной! — демонстративно продекламировал Рубероид вослед начальнику и покрутил указательным пальцем у виска. — Да подавись ты этими трудаками! Прибудет у тебя от этого, что ли? — спрашивает Рубероид пыль за сапогами Блатного. — Мой батя таких гадов шкворнем учил. Возьмет шкворень — и вдоль вонищща! — Руба пару раз отхлебнул из кружки, пульнул длинной тощей струей чай в сторону промывочного стола, и зачем-то спросил меня: — И где эта протокольная морда взяла гондон?
Но на этом программа дня спятивших гениев не завершилась. На полигон пожаловал горняк. Взяв лоток, Берков пошел смотреть, сколько еще надо «драть» клыками бульдозеров скалу, самый низ блока, где золота уже почти не оставалось, но и бросить добро тоже нельзя, это не по старательским правилам. Проверил, а потом стал балагурить, стараясь перекричать работающие неподалеку дизели, качающие воду для промывочного прибора.
Следом прибежал шнырь. Мы с ним пересекаемся нечасто, хотя в столь узком кругу на маленьком участке обойти общением кого-то невозможно. Было. Разик на него «наехала» Ди, так что мне пришлось ее оттаскивать. Но там было поделом: вздумал шнырь играть с беременной женщиной в дам — не дам. Шнырь был принужден-таки бросить собаке мосол, но перестал быть ее поклонником.
— …Вот, — сунул мне в физиономию тетрадный лист шнырь, — начальник, мля, баял — иди к Драматургу-Баяну, чтобы указал, где запятые расставить! Совсем уже сдурел. Издевается, гнобит, будто на зоне мы, — пожаловался парень. — Пересапнуть некогда.
Это поэтический опыт шныря. «Товарищи друзья на доски класть нельзя. Гузно держите прямо — валите только в яму». Я в поэзии, прозе и массе иных областей искусства не особенно силен. Я ведь на историческом русский сдавал раза с пятого-шестого, измором брал преподавателей, поскольку все равно собирался работать на телевидении. Посему кое-где подсказал, скорее наугад, чем понимая, и подбодрил парня, словно бы мы были на заседании литературного объединения:
— Стих качественный. На туалете хочешь написать, что ли?
— Угу. Да я просто так — прибалдеть. Чтобы мужикам в сортир веселее ходить. Да и свинство это прекратить: совсем культур-мультур нету, жлобье одно! Без женщин они тут целкость потеряли, что ли? Все мимо очка делают!
— Да ты не волнуйся, у начальника самого классов восемь да двухмесячные курсишки горных мастеров, «холостой выстрел» называются, в межсезонье. Не больно грамотный, — успокаиваю шныря. Тому, наверное, не очень-то хочется возвращаться в поселок, где Блатной обязательно найдет работу. Поэтому мальчишка принялся толковать о том, о сем. У меня же от общения со спятившими поэтами голова идет кругом. Но и не выгонишь — первый раз толком общаемся. И я терплю, хотя от плотной работы ноет выя, а распрямиться некогда.
Напоследок в качестве благодарности, что ли, шнырь поделился со мной «свежей новостью»:
— Блатной к Надьке клин бьет. Уже две ночи отдежурил у нее в вагончике. Чугунка-то нету. Днем сегодня подкатывал. А куда она, дурочка, денется? Начальник изволили отхарить! — заговорщически скривился шнырь. И тяжко вздохнул: — Захочет, и меня отымеет, — поделился опасениями хлопец. — Ладно, пойду это дело пересапну.
Лучше бы он мне про Надьку не говорил. При моем-то богатом воображении! Я едва доработал смену.
— Шо, изовсэм вжэ оборз, студэнт! — вскинулся на меня возмущенный Захарчук при передаче вахты, когда я, толком ничего не объяснив, словно на крыльях, улетел в поселок.
Я четко представлял себе, что надо делать. Всё многократно нарисовал в воображении. Поэтому, не медля ни минуты, взял в токарке метровый шестигранный прут и с решимостью, словно бы речь шла о чести и достоинстве моей Сеаты, направился к бане. Перемкнуло. В это время обычно Блатной балуется молодым парком.
Убивать его я себе не рисовал. Но там уж как получится, как карта ляжет. Я даже прикинул: если кончу Блатного да немного подсобит Фаскудинов, то, может, все обойдется «пятушкой». «Пять лет за проволкой отторчу, так хоть буду знать, что людям добро сделал!» …Которым — из людей?
Широко шагая, минул ремонтную площадку, вошел на веранду, потом с шумом и грохотом ввалился в предбанник, открыл дверь моечного. Вот он, сидит вполоборота ко входу — король участка, Калигула местного розлива, млять! Я абсолютно готов к самому худшему, и решимость во мне кипит, будто смола: крушить, лить на эту ненавистную голову смолу... Мало было б горшка с горячей кашей, одетого мной на голову того узбека! Вошел, смотрю, колотит озноб.
— …Эй, кто там! Драматург?! Ну-ка, сходи, пошуруди этой палкой в печке. Что-то стремный шнырь окончательно нюх потерял! — жестко, но спокойно, без нажима, проговорил мне напарившийся и теперь из двух веников собиравший один побольше Блатной. И наконец, обернушись, впервые за месяцы взглянул мне прямо в глаза. Долго, бесконечно и пронзительно долго...
Выйдя из моечного, истерично бросил «шкворень» в стопку старых, измазученных от постоянной стирки в них рабочей одежды, тазов. Прут грякнул и улетел в угол помещения. Черт меня побери, если в глазах Блатного была хоть малость, за которую с чистой совестью его нужно убить! Но меня все еще колотит, и в коленях предательская слабость.
Долго не мог понять: отчего в бане кровь-то не пролилась?
Глупо отрицать, что я кардинально пересмотрел свое отношение к человеку. В силу несносности натуры со мной такое случается не столь уж часто. Однако в других случаях я хоть как-то умею объяснить себе причину, договориться с собой. Тут же нет. Прямо-таки мистика! Как этот человек в считаные миги сумел прочитать меня, сориентироваться, найти нужные слова, нужный тон, как он сумел взять нужную ноту?! Смогу ли я когда-нибудь объяснить себе это? Едва ли. Может, он такой же рядовой сумасшедший, как и я. Просто немного другой. Но это же не повод. Вовек неискупимый грех — «мочить» своих.
Стал ли я презирать себя после того случая? Скорее нет, чем да. Я всего лишь обычный рядовой человек, и с чего бы мне вообще выступать прокурором. Да, не бегал от пьяных компаний по темным улицам, не боялся ходить с девчонками по удаленным и окраинным районам города и не старался угадывать по глазам местной шпаны — будут ли они меня «месить», либо нет. Но там другое. У Блатного за плечами иной жизненный опыт, другое его качество, иная степень оплаченности.
Вечером Максимыч вновь потребовал читать ботанику. И странное дело, я без споров разрешился. Скорее хотелось перебить эти стыдные мысли про Блатного. Да и упредить приход Ч. Их, визитов с нравоучениями и неприкрытым глумлением, желаю менее всего.
Далее:
41 - Курочкин
42 - «Ботаника»
43 - Письмо
44 - Мухин и Багола
45 - Шоумен
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.