Золотая пыль. 38 - Совдепия
Ранее:
33 - Письмо жене
34 - Нашествие тварей
35 - «Вор в законе»
36 - «Террорист»
37 - Грибная болезнь
…Беда Чугунка состоит в глупой уверенности, что, пусть и битый, сезон он доработает. Однако для этого решающее значение имеет лишь одно: того же должен хотеть Блатной. А бабай не хочет. Как ни старается Надя угодить начальнику, предупреждая его прихоти (все ли?), как ни старается Чугунок перестраиваться и подстраиваться, ничего не помогает. Возможно, убаюкивало Чугунка то обстоятельство, что хоть и регулярно битый, однако четыре месяца отработал. А ведь сколь безнадежным казалось дело поначалу?! Я не раз слышал реплики начальника по поводу сработанного Чугунком.
— Когда, ну когда закончится эта совдепия!? Заваренная труба не должна течь! Пусть мне хоть кто-нибудь расскажет: как нужно печь нормальными сухими электродами, чтобы ссала труба!? — не впервые высказал на публику спорное суждение Блатной.
Но Чугунок не хочет делиться своими профессиональными секретами, и ему по-прежнему достается по голове и ребрам.
Изготовленный нож не добавил Чугунку уверенности: Блатного запугать невозможно. И теперь Чугунок принялся баловаться змеями. Я живо себе представлял, сколь опасна гадюка. Мне прежде думалось, от укуса гадюки или щитомордника, другого местного ядовитого гада у нормального человека просто не останется шансов. Случись где-то в пригороде, введут в больничке сыворотку, отлежишься и через недельку ты опять огурец. Но вокруг тайга. А начальник не станет вызывать вертолет, поскольку расходы лягут на артель. Блатной у преда ничего не просит принципиально, оставаясь при этом как бы неподуказным, свободным, насколько это вообще возможно в полувоенной организации, где центр — это всё.
...Змей Чугунок таскает с собой всюду. Одна живет у него в большом накладном кармане грубой робы из шинельного сукна, другая где-то в вагончике, который они делят с Надей на двоих. Я просто не нахожу себе места: какое же сокровище эта женщина, и сколь велико, словно облако во все небо, ее терпение. Оно мне представляется неизбывным! Ее отношение к мужу на протяжении месяцев остается столь ровным, что иных из нас, созерцателей, просто бесит: досталась же чудаку женщина! Что там думают себе эти, на небе, занятые распределением по справедливости? Гоняют облака туда-сюда и за делами земными, очевидно, не наблюдают, иначе бы...
И вот эти гады. К моему животному страху, копившемуся десятилетиями на физическом неприятии ползучих тварей, прибавилась паника. Чугунок полюбил нас подначивать. То засунет змею в трубу, которую берется проваривать, и пресмыкающееся в панике вылетает — насколько вообще это слово применимо к змеям — с другой стороны трубы вместе со снопом горячих брызг. То он вдруг подсунет змейку кому-то в сапог. На этом однажды попался Рубероид. Мазутный Володя двое суток нервически скреб заскорузлыми пальцами изъеденную грибком кожу, будто стал жертвой укуса. Хотя это пустое. Прокусить Володину ороговевшую подошву, больше похожую на копыто крупного животного, едва ли смог бы и какой-либо из четвероногих хищников.
Кто-то даже побил Чугунка, но признался, что удовольствия не получил. Больно уж ущербное, даже убогое существо этот Чугунок. Мы совсем уж решили на него не злиться, понимая, кому адресовано его отчаянное увлечение. Однако очередная жертва игрищ — измученный глупыми манипуляциями восьмидесятисантиметровый щитомордник — оставил свои зубы на руке мучителя.
Перед тем мы совсем уж перестали сомневаться, что своим цирковым змеям перед демонстрацией на публике Чугунок просто удаляет ядовитые зубы. А коли так, то и риска никакого. Хотя гад, он и есть гад. Противно. В обратном убеждать бессмысленно. Здесь вам не передача «В мире животных». Рядовым старателям участка одного на всех питона — Блатного — хватает с лихом.
— Что за шоу без риска! — разочарованно галдели мы. С другой стороны посмотреть: ну не дурак же, на самом-то деле, так рисковать. Однако нет, дурак. Он оказался еще глупее, чем предполагали.
И вот лежит Чугунок в столовой на лавке и потерянно смотрит в потолок. Взгляд у него столь отсутствующий, что даже, явись в эту минуту председатель артели и пообещай за страдания компенсацию, эквивалентную стоимости импортного бульдозера, он не нашел бы сил поблагодарить. Это ж насколько устал человек, коли не являет признаков борьбы за жизнь? Около него суетится только Надя, меняет водочный компресс на руке мужа и беспрестанно плачет.
— Сделайте же что-нибудь! — молит она, обращаясь к нам, любопытствующим. Ближние присутствующие начинают бестолково суетиться, продираться наружу, а с улицы напирают. И всяк, высунув голову из-за плеч стоящих плотно и бестолково, шепотом спрашивает: ну как там он, еще не врезал дуба? Словно бы в случае утвердительного ответа делить Hадьку, разыгрывать ее в лотерею, следовало бы не откладывая. А там уж кому как повезет. Чугунка не жалеют.
Это тем более стало походить на похороны, на стояние у гроба, на суровое и скорбное молчание перед отправкой на погост, что входящие принялись ломить шапки. Не рано ли радуетесь, суки!
Чугунок, находящийся в центре всеобщего внимания, постанывает. Вот уже зашелся кашлем, будто у него начала идти горлом кровь. Он сплевывает, слюна стекает из угла рта на пол. Но крови в слюне нет. Жертву укуса это заметно расстраивает. Пришел в столовку Блатной. Утер взмокший на уличной жаре лоб тыльной стороной руки, промакнул руку в районе бокового кармана рабочей куртки. Неспешно подошел к амбразуре. Взял кружку. Сделал большой глоток. Кхэкнул. Глядя исподлобья, оценил ситуацию. Однако скоро ему надоели причитания Надежды, и он скомандовал:
— Так, шнырь, где шнырь! Эй ты, последствие первородного греха, возьми-ка топор и «отхреначь» этому циркачу руку по самую голову, чтобы отек не распространялся выше. Может, хоть полчеловека удастся спасти!
Шнырь, будучи парнягой по жизни вертким, редким прохиндеем и шалопаем, сейчас, однако, вид имеет растерянный. Незлобно ворча: вечно, мол, вся грязная работа мне, он понуро отправился за инструментом. Вернувшись, поигрывая свежезаточенным топором, переспросил, сколь отрубать.
— По яйца! — скомандовал Блатной, внеся существенную поправку. — Детей делать не сможет, а жить будет! Вид у шныря столь отсутствующий, столь бессовестно пофигистский, он так неуверенно прикидывает, где оттяпать, и столь угловато изготовился, что Чугунок сразу усомнился: этот ни в жизнь не отрубит как надо. Укушенный немедля сиганул с лавки, взвизгнул и потребовал «честной медицины». У шныря отлегло от души. Он, простой парень из Малороссии, вдумчивый и рассудительный, в духе Блатного утер пот со лба, вышел на крыльцо столовой и пробормотал: «Утром комарей полно, в обед жара, день как год, пойду пересапну». И свалил. Никто не видел, где у него логово, но мордяка-то постоянно красная, заспанная. И то правда: на восстановление нервов времени ему требуется больше нашего, ведь все время на нерве, постоянно рядом с Блатным. Мы вон от начальника на полигоне прячемся, а каково ему, шнырю, в тылу?
До станции напрямую по топям Чугунка на всепроходимом «болотнике», бульдозере с широченными гусеницами, увез Рубероид. И угораздило же меня перед тем оказаться рядом.
— Будь другом… — мученически и жалостно, аж до душевной рвоты, попросил меня укушенный, — присмотри, чтоб тут никто не обижал Надежду.
Мне бы послать его куда подальше, но я промолчал. Видимо, по причине застарелой болезни, даже скорее комплекса в отношении страждущих и убогих: не могу отказать, и все тут.
Я бы, конечно, присмотрел за такой (!) женщиной. Любой бы присмотрел. Во всех возможных ракурсах. Hо когда вот так поручено умирающим, может, это последнее его желание, — вроде грешно... Тут никакая виагра не поднимает настроения. Особенно если человек совестлив. Да и с Надькой еще договориться надо. А я не был уверен, что смогу. Это же вторая работа. С одной-то валишься после жаркого дня на мониторе замертво.
Это было как раз в пересменку. Поэтому, живо обсуждая происшедшее, мы с Максимычем отправились в баню попариться. Блатной по устоявшейся привычке в это время — хоть часы по нему проверяй — уже там и заканчивает метелить себя веничком. Потом, распаренный, с раскисшими липкими листами березы на теле вышел в предбанник и упал на строганую лавку. Мы с Максимычем парильщики не очень, да и за целый день напарились на тридцатиградусной жаре, потому, слегка побаловавшись своими веничками, попадали на лавку в предбаннике.
— Вот скажи мне, Максимыч, положа руку на потные яйца, когда закончится эта совдепия?! — «задушевно» спросил скосоротившийся начальник распростертого на лавке ветерана.
Лыков смутился, посопел немного, решая непростую для себя задачу — как бы поточнее попасть в ответ. Затем провозгласил:
— Я уже давно говорю: надо делать как раньше, чтобы начальник участка сам набирал команду на сезон, — сколь возможно, старается не терять лица Максимыч.
— Я ведь не хотел брать этого линялого обтерханного пуделя! — Сложив пятерню в уголовно-процессуальную штуку, подкинувшись, в волнении Блатной стал ею жестикулировать у физиономии Максимыча. — Я еще на базе его проверил. Hи одного нормального шва! Встречаются обучаемые системы: немного помучится человечек, и глядишь, у него начинает получаться. Вон, как чертов Драматург. Hо этот же… Такая талантливая бездарь, что даже я ничего не могу поделать! Так нет же, пред настаивает: бери, и все тут! В ультимативной форме. Он, видите ли, троюродный племянник свояка. Коммуняки гребаные! К разделу собственности успели, потому ближе к кормушке были, а дела ни хрена не разумеют! Вот это и есть совдепия, когда людям лишь бы соблюсти видимость приличия и никого не обидеть. Работала тумановская система старания десятилетиями нормально. А было в артелях как?! Старики собрались на пересменке на заправке и постановляют: ты, Чугунок, нам не подходишь, а работать за тебя мы не можем, ибо у нас семьи… а хоть и не семьи, но у каждого свой глыбокий карман. Чугунок молча собирается — и пошел по распадку. Был неписаный внутренний артельский закон?! Был!
Мне не хотелось поддерживать беседу, а потому, пополоскавшись под душем, я ушел. Быть может, Блатной обратил на это внимание, однако, видит Бог, не стремился к демонстрации. Да и слушателей оставалось довольно, их даже прибывало. Ушел еще вот почему. В предбаннике на лавку рядом со мной присела мой ангел-хранитель. Сидит, смотрит на голых мужиков и посапывает в две дырки. Я обмер. А потом ее бесстыдство взбесило. Быстро одевшись, выбежал из бани, бреду по тропинке, нашарил в кармане куртки сухую макаронину и нервно грызу, как грыз весь день на мониторе вместо семечек, и в голове крутится глупая мысль: интересно, что ест эта тощая потаскуха? Спросить? А ее и нет. Будто и не было. Неужели осталась в бане с мужиками?
Удивительное единение коллектива на фоне беды, постигшей двоих, — знак недобрый, хотя и нашенский. Мы в родном Отечестве временами кучкуемся, остро желая пошарахаться с транспарантами: «Долой такого-то за неправильные уши!» Мне это никогда не нравилось. На весь этот шабаш мной навинчена «головка от торпеды», у меня от подобной философии «вижубуй», словом, полнейшее неприятие.
Но я видел, как Чугунку разбарабанило руку и как прощалась с ним жена. Будто навсегда. Да какой бы он ни был... Интеллигентские штучки? Если это и есть Совдепия, я за такую Совдепию.
Вернувшийся из бани Максимыч со слов Блатного рассказал, будто Семеныча, перед войной сосланного в эти края и подвизавшегося в геологии, змеюки трижды кусали. Ничего, жив остался. «Его через змеиный иммунитет и тиф не взял. Здоров репрессированный! Семьдесят лет, а бутылку водки из рук не вырвешь».
Теперь о моей подруге. Ди последние дни носит свое потомство все тяжелее. Как женщине зрелой, ей процесс этот сильно надоел: никакой новизны и сплошное мучение. Все чаще она выказывает свое раздражение и в отношении вислоухих, и в отношении более-менее приличных псов. Встретив меня из бани и по устоявшейся привычке провожая до столовой, Диана спонтанно налетела на безнадзорно пасущихся участковых свиней, злобно оттаскала крупного кабана за ухо. Извернувшись, тот боднул собаку рылом, а потом, ворча и скорбно хрюкая, понес окровавленное ухо к сараю.
— Ты бы до сроку не грызла их. А то ведь австралийских сумчатых поели, вся надежда теперь на этих, — пытаюсь урезонить Ди. Уверен, она не захотела меня понять. До сих пор вразумление словом проходило впустую, и свиньи сплошь ходят покусанные.
Выйдя из столовой, скормил псюхе большую говяжью котлету. Диана последовала за мной в балок и, пристроив отвислый живот под моими нарами, тяжело и густо задышала. Не ведаю, корит ли она себя за опрометчивость: мол, подставила убожеству, и вот носи теперь, дура. Но, видать, и впрямь, жизнь стала ей не в радость.
Ди в очередной раз стала мамой накануне дня Военно-морского флота. Ей понравилась жизнь у меня под нарами. Правда, Захарчук сразу предупредил: мухи не сплять, цуценята скулять, собака на усих гавчыть, на смену прихожу, як побита псина...
Ди вместе с потомством пристроил на постой в большой деревянной бочке из-под селедки. Это матери не понравилось, дух от бочки тяжелый, как ее ни мыл ни полоскал. Однако есть и плюсы. Будучи народной любимицей, лайка имеет больше возможностей подхарчиться. Ей, кормящей, требуется усиленное питание. Бочку притулил к опилковой завалинке столовой, прямо у входа.
Странно. Полегчав, матерь перестала нервничать. Даже с рискнувшими заглянуть к ней на огонек свиньями кормилица теперь общается не столь жестоко, как прежде. Позволила себе прогуляться и с вислоухими, не столь злобно огрызаясь на аутсайдеров, тех, кому во время течки не отломилось и которые совершенно впустую все еще устремлены хоть как-то догнать природу.
Щенки родились разными: видать, разномастная банда оттянулась всласть. Hо ведь и дама вела себя на редкость легкомысленно. О, вопль женщин всей земли!
В июле мы несколько раз намыли по два и больше килограммов, за что Блатной выдавал на прибор по две бутылки водки. Порядок такой, накрепко вживленный отдельной строкой в неписаные старательские правила. Я отказывался в пользу Захарчука. Его заслуги в общем успехе очевиднее. Учитель!
...Что делает с людьми таежный воздух! У меня отличное настроение. Главный источник его, конечно же, Ди и мои крестники, ее потомство. Но не только. Я обрел устойчивое равновесие в голове, да и во всем организме, какого не знал давно. Эта почти забытая по ощущению ясность в голове... Все же нынешнее занятие, дубовая, по сути, работа, стало хорошим разгрузчиком. Три месяца не выпивать — это для меня дорогого стоит и доселе дело невиданное. Если бы не спонтанные визиты АХ, а затем мои ночные метания в полубреду, жизнь можно было б считать сносной. Как избавиться от этой мучительницы? На этот раз принялась докучать мне тем, что вот-де Сеата записала получасовую передачу с олигархом. Вырядилась черт-те во что: сиськи из декольте вываливаются, сама намазана, как макака. Ну смотрел я эту пидорачу. Да ничего там похожего на флирт! Однако после разговора с Чумичкой точно не уснуть. В душе ропщу: зачем провоцировать человека, который ничего не может поделать! Я привязан к стойлу, как бык-производитель, в потенциале которого до выяснения имеются некоторые сомнения. Выпустят на волю, в загон, в поле, тогда — да, тогда покуражимся и докажем, на что способны. Словом, без толку роптать по поводу спонтанных нерегулярных визитов Ч. Товарища назначили, товарищ работает, помогает как может. И в этот раз тоже я договорился с собой. В предлагаемых обстоятельствах так легче жить.
Поэтому, когда Максимыч в очередной раз призвал меня «читать ботанику», я не стал отказываться и начал этот сериал как бог на душу положит. Думалось, может, это меня отвлечет. Иначе жизнь становится невыносимой. Я уже прикинул, сориентировался: выходит, пока я чем-то плотно занят, АХ не приходит, словно боится недополучить внимания либо не хочет мешать. Сегодня первое августа. Вечером в бане Максимыч намекнул про «ботанику», и я сдался. Этим вечером я ботанил именно Максимычу. Другие обитатели балка отнеслись к моему рассказу сдержаннее и, занимаясь всяк своим, отвлекались на ботанику урывками.
Далее:
39 - «Золотая лихорадка»
40 - «Минус пять трудаков»
41 - Курочкин
42 - «Ботаника»
43 - Письмо
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.