Золотая пыль. 14 - Нечаянная встреча
Ранее:
09 - Куликан
10 - Панчер
11 - Миля. Мила
12 - «Наворопутил»
13 - Любаша-душечка
Познакомились мы с Людмилой-Милой при необычных обстоятельствах. Посреди зимы с Серегой охотились в южном районе области. Снег по пояс. С дороги не свернуть. Нам повезло, добыли изюбря, извозились в крови, пока лишали жизни тяжелораненого быка — пришлось горло допиливать тупым тесаком, поскольку известный своей отчаянной живучестью зверь долго не соглашался уходить. Однако закрывать последнюю лицензию не хотелось. Закрыл — значит, поезжай домой. А мы планировали покататься, вдруг да повезет добыть еще что-то и не попасться охотинспекции. Добыть не случилось, а на инспекцию нарвались. Инспекцией оказалась Людмила. Она, вся такая космическая, глубоко о чем-то нам, землянам, неведомом глубоко задумавшаяся, отрешенно брела навстречу по краю таежной дороги. Справа у нее болтались ментовская палка-кормилица и офицерский грубой кожи планшет на сыромятном ремешке, слева на поясе в брезентовой за столетие истертой до проплешин кобуре ревнаган, под форменной шапкой копна отчаянно рыжих волос. Шлепала она, похоже, уже давно и чертовски устала. Однако само это явление посреди тайги было столь странным, что проехать мимо мы не могли. Да и не смогли бы. Поскольку странное существо, это чудо с Меркурия, стоило нашей машине поравняться с нею, вскинуло палку, потребовав от нас именно остановиться.
— Уважаемые товарищи браконьеры, инспектор заказника Людмила Балясина, прошу предъявить документы, — подняла женщина на нас красные от усталости и недосыпа глаза и в волнении захлопала ресницами.
Паскуда, приготовившийся позаигрывать, постебаться, онемел. Но затем его будто прорвало.
— Да с чего ты взяла, мать, что мы браконьеры?! — Серегина мордяка тотчас налилась краснотой ментовского справедливого негодования.
— Объясняю… — неспешно принялась растолковывать нам, дремучим, уставшая охотоведша. — С утра я уже составила три протокола: у всех одно — незакрытая лицензия. У вас закрыта?
— Да чтоб я сдох, если не закрыта! — все еще справедливо негодовал Фаскудинов. Но, вспомнив про свою незакрытую лицензию, принялся устанавливать поправочный коэффициент: — …Нет, мать, но…
— В таком случае, — ни полтона выше не добавило в голосе уставшее таежное государево око, — уважаемые товарищи браконьеры, автомобиль к досмотру. К досмотру, — улыбаясь перекошенным ртом, попросила Людмила в другой раз и посуровела. Та еще гримаса: приснится, можно и под себя надуть. На капоте машины стала оформлять протоколы.
Надо ли говорить, что азартного Фаскудинова это чудо с революционным наганом в брезентовой кобуре зацепило за основы. «…Что для пахаря слаще сахара?» — кивнув на склонившуюся над бланком протокола Людмилу, сделал Паскуда сальный намек, стоя ровно позади инспекторши и делая характерный жест обеими руками. На грех, та услышала, и Сергей вскоре жестоко пожалел о своих жлобских понтах.
Фаскудинов в этот период праздновал свой пятый развод. А Мила недавно прогнала своего. Словом, оставшиеся два дня до окончательного закрытия зимнего сезона охоты на копытных мы обмывали выполнение годового плана по количеству составленных протоколов. Ей в аккурат двух и не хватало. Варили шулемку из изюбриного мяса, крутили мясорубку, жарили котлеты, кололи дрова на заимке охотинспекторов заказника, где и жила со своими сорванцами инспектор Людмила, дипломированный психолог: «А где еще работать в этой дыре?» И никакого намека на взаимность. Серега ходил за нею следом будто пришибленный, бородой тряс, хвостом мел — все без толку, ничего похожего на блицкриг. Словом, немножко мстила: как ни крути, психолог. Зато Паскуда быстро нашел общий язык с пацанами, ведь их мозг пока не затемнен высшим образованием: вместе снаряжали патроны, готовили капканы на зайцев. Тем и взял. Даже я, пофигист, в какой-то момент понял: Сергеем точка поворота уже пройдена, быть новому браку. Так и случилось. Помотавшись с полгодика на заимку, Фаскудинов заявил:
—…Почему без цветов? Знаешь, Милочка, далековато сюда ездить, всё на бензин уходит. Айда вместе с хлопцами ко мне.
Не могу не вспомнить и о собственном малодушии. О постыдном. Как бы ни была мне по-человечески симпатична Мила, однако я до последнего надеялся, что Серега поматросит, да и бросит. Некоторые моменты их взаимоотношений косвенно указывали на то. Иногда, казалось, он лишь ждал момента, когда в эту игру включусь я, как это бывало не раз, скажу что-нибудь этакое мудрое, он привычно повздыхает, похватается за сердце, сожрет пару горстей пилюль: «Ну вот, я так и думал, что ничего не получится» — и проект развалится. Разумеется, переживая за судьбу друга, как самый умный из нас двоих, в какой-то момент я включил форсаж и стал настырно учить его уму-разуму: «Серёг, зачем? Дело даже не в «прицепе», ибо дети, несомненно, цветы нашей жизни. Сам ведь говорил: баба — вещь длительного пользования. А представь себе: женщине тридцать пять лет, то есть минимум семнадцать лет непрерывных полетов с сучка на сучок. Половина сознательной жизни. У нее уже все было и все состоялось. Не осталось только сил и нервов. И вообще, бери двадцатилетнюю. У такой хотя бы нет за плечами столь внушительного рюкзака впечатлений, не с кем сравнивать, а значит, в этой связи, истязая себя, гонять масло в головенке по кругу единственной извилины: «…тот хуже в этом смысле, а этот хуже первого в смысле том, третий, седьмой и одиннадцатый — вообще записные сволочи…» А еще лучше — воспитай пятнадцатилетнюю. Вози ее в школу по утрам. Почаще вынимай из кобуры пистолет: мы тебя, мол, с Макаровым, сукиного кота… если, не дай Бог, сосед по парте станет распускать ручонки, хватать растущую грудку. Выигрышно демонстрируй кулак ее прыщавым одноклассникам, он у тебя убедительный. К обеду подвози бутерброды с ветчиной и подогретое молоко в термосе. После шестого урока встречай, вези домой и сдавай отцу под роспись. И никаких ей танцулек, и классных часов по вечерам. Зачем? А затем, чтобы в первую брачную ночь, перед тем как лечь с нею на семейное ложе, трясущимися от вожделения руками через голову ты снял бы с отчаянно юной и прехорошенькой женушки минуту назад ею надетую невозможно белую, как первый снег, рубашечку из самого лучшего узбекского хлопка, дабы не запачкать ее кровью. Чтобы назавтра, счастливая, твоя благоверная бережно положила рубашечку на дно сундука, где хранятся самые ценные семейные реликвии, а через двадцать лет передала рубашечку дочери или невестке, а еще через двадцать та передаст уже своей дочери или невестке. И тогда закончатся в мире святотатство и бардак…» Хотелось еще рассказать о подготовке девочки к взрослой жизни, о причастии, о психологических тестах, но дружбан так удачно рубанул меня левой по печени, что я долго катался по снегу, судорожно хватая перекошенным ртом морозный воздух, скуля и воя. Склонившись надо мной, Паскуда даже не посочувствовал, более того, сделал губами характерное движение так, что, показалось, приготовился плюнуть мне в физиономию. Но передумал. Вместо этого уронил на прощание странную сентенцию:
— Слышь, ты, хмырина. Сеатка твоя, может, и Нефертити — «пришла та, которая красивая», равная мужу, царю Египта Аменхотепу Четвертому. Да сам ты не Аменхотеп, а заурядный хмырь.
Акт презрения и неприятия моего интеллектуального верховенства (прежде это не оспаривалось) привел к мысли, что Серега вполне способен принимать самостоятельные решения. А нечаянно пришедшая мысль об этом окончательно избавила меня от хлопот в связи с устройством личной жизни друга. Это меня разгрузило, высвободив время для устройства жизни собственной. «Бог с ним и его аномальной любовью. Жизнь дала ему шанец. Шанс. Но не рецепт верного решения…» — рассуждал я, морщась от боли, потирая правый бок. И снег подо мной протаял до земли.
Так и живем. А эвенкийка Ольга мне бает о каком-то Проше Калязине. Какой там Проша! И кто такой Проша? Людмила… Мила — это да! Столь талантливо увести в стойло породистого быка, да так, что он свято верит, будто это его собственное решение, и мычит ровно так, как ему внушают, — дорогого стоит.
Нас с Ольгой разбудил Костя. Он загремел посудой, принявшись шумно пожирать холодную медвежатину, противно чиркая ножом по дну чугунной сковороды, так что сводит скулы. Устал пьянствовать в одиночку и, похоже, неэкспансивно требует моего участия, но я не сдаюсь. Я шепотом спросил хозяюшку: мол, насколько дядюшка зависит от водочки.
— Насколько лай Бим привязан к забору, настолько и дядя Костя к водке, — отмахнулась та. Что же, исчерпывающе. Я спустился с печи и глянул в окно, но Бима не увидел — свалил покувыркаться с местными лайками.
Да, Костя почитай безвылазно живет на малой родине, в стойбище. А там в киоск за паленой водкой не сгоняешь. Иногда побалуют случайные гости, чаще всего — охотники из города, или с метеостанции кто забредет пообщаться. Пару раз за зиму приезжает поезд из госпромхоза — собирать у промысловиков добытую пушнину.
О другом я у моей хозяйки не спросил. Когда энергия позднего, по-зимнему медленного рассвета растопила блики комнаты, я рассмотрел лицо хозяйки и сказал себе: «Боже праведный! Что же такое всего за одну ночь я сделал с тобой, милый мой плосколицый человечек?!» Но она, умная, как бы считав сказанное гостем для внутреннего пользования прямо с неровностей измятой физиономии, ответствовала просто:
— Лат-на-а. — И, снисходительно махнув ручкой, добавила: — Не о чем говорить. Лишь бы не обвинял меня позднее, мол, вот-де пропал, сгинул еще один Одиссей из-за коварства куликанских сирен.
Мы скучно позавтракали. Однако я больше думаю не о еде или выпивке, а о том, как буду усаживать Костю перед камерой. Едва ли станет он растекаться по древу, даже явись ему сам эвенкийский бог или, там, богиня охоты Диана топлесс. И тогда я стал «работать» с Ольгой. Для начала, разлив по стаканчикам водочку, я стал с нею знакомиться.
— Ты уж прости горбатого, так случилось, с тобою мы не знакомились. Все Костя да Костя... — Меня Геной зовут, фамилия Ларионов. Да ты, наверно, знаешь меня. Телевизор смотришь ведь?
— А у нас область не показывает. Только первый федеральный. Но плохо. Я тебя запомнила, когда мы с девчонками на третьем курсе ходили день рождения отмечать в ресторан «Амур». Ты там шибко пьяненький был. Девчонок наших лапал, стол повалил. Но девчонки не поддались. Был еще с тобой один амбал. Такой — с синюшной мордой. Все отгонял милиционеров, когда те приходили за тобой по вызову администратора.
— Так это ж Паскуда! — радостно сообщил я. — А жениться я не обещал? — с надеждой спрашиваю вновь.
— Не обещал. Только сердился. Говорил, пожалеете, мол, по распределению разъедетесь по улусам, и вспомнить нечего будет, а я-де весь из себя Ален Делон в телевизоре. Мы не шибко поверили, мало ли кто клеится, да и язык без костей. Но, в общем, так оно и получилось. Некоторые пожалели и прокляли свои девичьи дурь и блажь «сохраниться во что бы то ни стало для единственного».
— Ты прости, — пытаюсь молвить в развитие темы, — с той поры, как видела меня в кабаке, я стал заметно лучше. Заме-е-этно лучше, — озадаченно скребу пальцами хорошо обросшую щеку и вру. — Хочешь, Оль, сегодня я реабилитируюсь, это будет твоя лучшая ночь! Правда. Одну приличную ночь я, сорокалетний перестарок, пока еще могу подарить, даже в нынешнем разобранном состоянии!
— Лучше мобилизуй силенки да сделай про наш Куликан хорошую передачу. А то ведь все ваши бессовестные: пропьянствуют, мужиков споят, девок перепортят, а потом абы как — пятое через десятое. А на выходе в чистом виде брехня. Нет, это я не про тебя. Ты у нас в первый раз. Про других я, — тяжко вздохнула Ольга. — Мне то что, все уж давно спорчено.
Возникла длинная пауза. Я все жду, что после уничтожающих Ольгиных слов появятся признаки аутсайдера, лузера, я уже приготовился мучиться, страдать, сгорать от стыда. Но что-то не явились в этот раз признаки. Чтобы разрядить ситуацию, поскоморошествовал:
— Знаешь, журналистика во многом похожа на секс: и там и там прошлое почти не важно, нужно выдать результат здесь и сейчас. А если серьезно… — Я задумался, сосредоточенно поскреб щетину в другой раз. — Если честно, журналистика похожа вот на что. Ты снял за пятьсот американских рублей квартиру, въехал с семьей, живешь по соседству с благополучными людьми и прилагаешь немало сил, делая вид, что ты такой же благополучный, равный им. Но ведь это хоть и малое, а прегрешение перед самим собой. Это блеф. Правильно ты заметила: брехня. У тебя нет своей квартиры сегодня, не будет ее завтра и потом не будет. Поскольку ты все время платишь пять сотен законному владельцу «квадратов». Лучше уж купить никому не нужный кусок земли на склоне сопки, вырыть землянку, проделать в потолке отверстие для трубы и жить, никому не будучи должным ежечасно, ежедневно, всегда. Представляешь, с утреца выполз из берлоги наружу, тебе солнышко в мордуленцию светит ласково; ты жмуришься, счастливый, и пошел собирать валежник для печи. А физиономия у тебя прокопченная, поскольку топишь, почитай, по-черному, хата в дыму, выйдешь в город — от тебя народ шарахается. Нормально шарахается — как от тех, что промышляют по мусорным бакам. Но внутри ты знаешь, что свободен: ты в любой момент можешь вернуться в свою землянку, к тебе не придет хозяин: плати, мол, «пятихатку», а в противном случае проваливай. Словом, уверен на все сто: гораздо правильней и лучше смотреть на мир из собственной землянки, чем из чужого дворца.
— Ну а потом что? Я поняла про твою землянку. Принято. А что потом? — с любопытством и недоверием смотрит на меня Исё.
— А что потом?.. — прикидываю я. — Затем роешь под опалубку траншею — так, чтобы сесть на пески. Готовишь каркасик из арматуры. В три нитки. Свариваешь его по путю. Необязательно насмерть, накрепко. В бетоне все равно. Лучше скрепить арматуру вязальной проволокой. Старики наши так делали. Когда собираешь каркас сваркой, металл теряет прочность. А проволокой самое то, — увлеченно даю я расклад аборигенке, будто сегодня же собираюсь начать строительство на окраине Куликана.
— А потом?.. — с надеждой смотрит на меня фельдшерица. Будто, дойдя до определенного этапа строительства, без повода взбрыкнув, дальше проводить работы Одиссей отказался. Но я и не думал отступать. Одиссей не сдулся. Ничего такого.
— …Потом? Экая ты въедливая. Чую, с тобой спокойно и лениво не поживешь. Не Сеата. Ну… на следующем этапе собираешь каркас, устанавливаешь опалубку, укрепляешь ее, это все просто. Дальше? Подгоняешь миксер и заливаешь. Так я Сереге заимку строил. Нет на Куликане миксера? Значит, собираешь друзей, товарищей, соседей, алкашей, готовых за стакан шарашить, всем по лопате-«комсомолочке» — и ну шуровать бетон в корыте. Сто тридцать корыт — и фундамент для дома в сто двадцать «квадратов» готов. Через три дня начинай кладку кирпича. Нету кирпича в Куликане? Да что ты будешь делать, лес выпилили, кирпича нет… Кажется, Оль, все против нас. Тогда собираем брусовой сруб в охряпку. Это еще проще устройства фундамента. Как? Да что ты заладила — как да как?! Знаешь, Ольча, я чегой-то сегодня на строительстве нашей с тобой жилухи ухайдокался. Срубом давай займемся завтра.
— И вправду, прошлой ночью ты много потрудился, отдохни… — Ольга отмахнулась от моего трепа запросто, скорчив кислую мину, словно бы сорвала с подсохшей раны старый пластырь. Она будто говорила: да о чем разговор? Мало кому за неполные сутки удается столько совершить, а случилось немного поработать во имя будущего, гляди-ка, и руки у него заболели, и спина не разгибается. Умная, не желая скандалить, в свою очередь мудро сменила тему: — А расскажи о своей первой любви.
— О какой такой первой? — я смутился. «Может, рассказать о первом взрослом опыте? Это было в год моего пятнадцатилетия».
Далее:
15 - «Сенокос»
16 - «Пидорача»
17 - «Царица-кобра»
18 - «Злобная Карлица»
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.