Золотая пыль. 15 - «Сенокос»
Ранее:
10 - Панчер
11 - Миля. Мила
12 - «Наворопутил»
13 - Любаша-душечка
14 - Нечаянная встреча
…Совхоз закончил заготовку сена, и отец дал людям несколько дней на косовицу для подворий. Наши неудобья самые дальние, на Остожинских озерах. Их, сказывали, назвали в честь купца Остожина, который якобы в двадцать втором году, перед уходом за кордон, где-то в ближних озерах затопил лодку с золотом, которое был не в состоянии вывезти на правый берег Амура полностью — в Харбин или даже в Цицикар. Я нырял, лодку нашел, только золота не обнаружил, а лишь несколько оловянных царских монет да кое-какая утварь. Водица — бррр… снизу бьют ключи. Зубы от той воды ломит и тело перестает слушаться. Помнится, мечтал: вырасту, выучусь на инженера, пригоню сюда экскаватор, сброшу из озера воду и подниму клад. Двадцать пять процентов стоимости клада — мои. Я уже тогда прикидывал, куда потрачу деньги. Хотелось Альке, сестренке, купить квартиру в Лондоне. Она все мечтала в туманном Альбионе пожить. Практичный малый был. Куда все подевалось…
…И вот сенокос. Заготовку мы ведем совместно еще с пятью семьями, главным образом соседями и друзьями отца. Обычно действо проходит на душевном подъеме, поскольку технику отец загоняет лучшую, механизаторы технике под стать, лучшие, трава на «остожах» в середине июля по пояс. А метать стога призывают нас, старших школьников. У мужиков в отцовской команде взрослые дети, такие же, как я, старшеклассники. Нас много, родители наши, почитай, ровесники, помогают и девчонки, с которыми, когда родители в селе, в копнах мы устраиваем дискотеки. Ничего взрослого: так, целуемся до одури. Я — с Ленкой Закурдаевой, Костя, друг, — с Танюхой Ионовой, застенчивый Сашка Плетнев — на шухере. Затем меняемся. И вот в один не прекрасный (а впрочем, вполне и прекрасный, чего уж) момент пошел дождь, а это означало, что пару-тройку дней косить и убирать сено в стога будет нельзя. Отец мужиков отправил в село на ремонт техники перед жатвой, баб — кого по крестьянским заботам, кого вернул в колхоз на работу, поварихой на таборе назначил тетю Зину Ионову. Да еще меня оставил, на вид самого самостоятельного и высокого из ровесников, чтобы отгонял медведей да волков от тети Зины. Тетушка Зина — статная женщина и в лучших формах, аппетитная. Это вам не Танюха, глупая одноклассница — доска доской, которая, стоит ее поцеловать глубоко взасос, теряет контроль над собой и начинает смешно колобродить ручонками, так что становится щекотно и смешно. Однако тетя Зина женщина серьезная, и ничего такого несенокосного я себе не мог позволить думать. Пока вырубаю тальниковые черенки для граблей, шкурю их и выставляю на просушку, Зинаида в перерывах между моросью и настоящим дождем, в окнах между тучами, в плаще собирает землянику для киселя и пирогов. Справляет и другую приготовительную работу по кухне, поскольку, когда будем пять дней ураганить на косовице, никого отвлекать на быт уже будет нельзя. Иногда тетя пытается заговорить со мной. Вроде ни о чем таком: мол, помог бы Танюхе в выпускных классах по математике да химии, а то не поступить ей в педагогический, да и аттестат будет слабоват. Я, разумеется, обещаю. И на всякий случай стараюсь поменьше смотреть на декольте ее красивого синего платья, отчаянно выгоревшего на солнце, но оттого еще более делавшего тетю привлекательной. Слова «манкая» еще не знал. Не то чтобы боюсь тетушку, являющуюся моей дальней-дальней седьмая вода на киселе родственницей. Просто больно уж суров у нее мужик. Ионов. По имени его редко кликали. Хромой мужик со смоляными волосами и пышными, а-ля комкор Фрунзе, усами, наполовину седыми, вид имеет суровый. Не знаю, каков он в роли завгара, но мужики обычно сторонятся его. Друзей у Ионова нет, стало быть, много времени остается на семью, и, похоже, тетушке с ним живется непросто. А кому просто? Разве просто живется с моим отцом матушке? Один роман с главбухшей чего стоит: вся деревня, да что там, весь район на ушах стоит — центральная тема: Ларионов повез любовницу на бюро райкома и на три дня будто сгинул; Ларионов повез главбухшу в Сочи на курсы повышения квалификации; Ларионов отправил мужика главбухши на курсы усовершенствования в Белоруссию, а сам…; Ларионов то, Ларионов се. В деревне руководитель сельхозпредприятия — главная мишень для сплетен и пересудов. А такой руководитель, как мой отец, который сам умеет организовать повод для досужих разговоров да слюнявых пересудов, — тем более. Это же кладезь, сокровище для сплетниц. Ионов — антипод моего отца: никаких компрометирующих слухов. Светоч. «Хоть на божничку», — обронила мама, когда еще ходил в первый класс. Поэтому я всегда удивлялся, когда видел его голого в бане. Раз на божничку, должен носить нательный крестик. А крестика нет. Между тем сложен человек здорово, на зависть нам, пацанам, да и многим обрюзгшим мужичкам: сильное тело, мускулистые руки, внушительная длань. Тем более странно, что Иона как-то нервически припадает на одну ногу и всякое движение сопровождается гримасами мученика. Казалось, такой крепкий мужик, а не может справиться, побороть недуг, распрямиться и ходить, как мой отец, как другие сельские мужики. Думаю, будь у моего бати такая хандра, он бы не гримасничал. Отработал стоически день, чтоб никто не подумал, что вожак стал не тот, дома упал замертво, а утром воскрес, как Феникс, и на работу снова огурцом. Надо знать моего батю. Утес! В аварию Ионов попал еще на практике, будучи студентом. Тетя Зина, окончив фельдшерский техникум, приехала в село по распределению. Покрутила-повертела местными парнями трактористами да водителями и благоразумно вышла замуж за Ионова: «Хочь и хроменькой, а с высшим образованьем, можа кода дирехтором станеть, дык буду первая леди в колхози; а и не стану леди, все одно не в убытке: мужик толковый, не пьеть, бывшие вон ухажеры все как один спились, водку хлебают, как быки помои, и дома чудят вона как». Первой леди тетя Зина не стала, поскольку мой отец прочно сидел в кресле директора, но порой давал понять Ионову, что он, Ионов, прочно второй и, случись что с ним, Ларионовым, Иоша возглавит… Вся эта ситуация неприятно, будто ревматизм, лизала сердце амбициозного Ионова, подъедала нервную систему, что было заметно. Потому и тетушке Зине непросто. Это же деревня, ничего ни от кого не спрячешь, если ты не директор Ларионов, которому молва-сука что сестра родная, он и на этом даже умудряется манипулировать людьми. Знаковый кадр. Отца шибко уважаю.
…Шкурю черенки, тетя Зина варит земляничный кисель, сидим в вагончике, дуем на парок от кружки, пьем кисель, неспешно болтаем про ученические неуспехи дочери: я на своем топчане у обеденного стола, тетушка Зина на своем по другую сторону стола.
— Можа, стопочку, Гена, а то киселя попил, а пузо-то холодно, а? — предложила тетя Зина. А слушать ее, касаться — одно удовольствие. Я люблю ощущения, когда она в амбулатории делает болючую прививку: упрется всем телом, как шахтер-стахановец отбойным молотком в породу, и лепешка груди расплывется на моей спине. И это ее задушевное воркование «потерпи, родненькой» кого хошь с ума сведет. Делился соображениями с пацанами — у них те же ощущения. А сейчас… Смотрю в ее голубые глаза, чуточку диссонирующие с жирной кожей лица, мой взгляд самочинно соскользнул на вырез голубого платья и уперся в сдобные булки. Я не могу оторваться и лихорадочно прикидываю, что бы такое сделать, сказать, чтобы меня самого отвлекло от этого зрелища. И ничего не могу придумать — чтобы достойно, чтобы не подумала чего. А то еще расскажет Ионову, как я судорожно глотал слюну и не мог справиться с волнением. Засмеет деревня проклятая.
— Не-а, батя не разрешает водку, говорит, пивка иногда можно, ну винца сухого…—не очень уверенно обороняюсь от тетиного к себе расположения. Думаю, махни я тогда стопку-другую да свались на лавку — и ничего бы не случилось. Мне б хватило, я тогда не пил, боялся тяжелой отцовской руки. Он может. Хоть я и отличник, и в ансамбле школьном пою «Подмосковные вечера» и «Кучерява румяна — поглядите на меня», и официально отцова главная стратегическая надежда. Подвыпив, он даже как-то обронил совсем уж крамольное. «А чо, Геня, отправлю в сельхозвуз на экономиста. Окончишь, поставлю сразу директором. Хоть буду знать, что батино гузно при отступлении родная душа прикроет. Иоша… тот сразу посадит, да и есть за чо. Злой на меня за евойную... А ты свой, не сдашь отца. Э-эх, хоть контору пали! Я, сынка, и говорю главбухше: давай-де красного петуха пустим, иначе тюрьма — мать родна…» От этих батиных слов у меня спина инеем покрылась и тотчас расхотелось на экономфак.
— …А ты присядь-ко с моёй стороны, вона как забрасыват воду через фортку, не смущайся, родненькой, — чуточку насмешливо проворковала Ионова. Я присел, как сказала тетя Зина, поскольку спина действительно ловила отдельные капли разбивавшихся о стекло струй.
— Можа, все-таки водочки? — очевидно, в последний раз предложила тетя, поскольку дальше должно было произойти новое действо, ибо я уже не мог заставить себя убрать глупый свой взгляд с ее декольте. И произошло. Зина по-матерински запустила свои пальцы мне в выгоревшие вихры, не стриженные с марта, плотно, уверенно, но и бережно обхватила ладонями голову и уронила ее туда, куда был направлен взгляд. Такого запаха немытой пару-тройку дней зрелой женщины, к коему примешан запах раздавленной земляники, сырого сена, травы, сваленной, но не успевшей до конца высохнуть, и к этому вдобавок запах только что выпитой ею водки… Нет, такой запах в букете доселе мне был неведом. Я готов был задохнуться там, между горячими хлебами, но она выручила. Однако стоило мне пару раз хватить кислорода, как тетушка впилась в мои губы своими. А когда я стал колотиться в судорогах от недостатка воздуха, Зинаида отпрянула, взглянула глаза в глаза, шмыгнула распаренным большим носом и неожиданно пригвоздила: «Вижу, вижу, счастьюшко в твоих поросячьих папенькиных глазенках. Ух вы, кобели драные!..» И вновь припала в долгом поцелуе так, что я в другой раз стал терять сознание. Ну и мастерицы же они, Ионовы. Танюха, дочурка, интегральная дурочка, та может и до запаха крови, до трещин на истерзанных губах. Но Зинаида куда талантливей. Она женщина. Какая женщина! Обидно было одно — про поросячьи глаза. В деревне все говорили: похож-то я на маму, а от отца во мне ничегошеньки нет. И даже не угадывается. Да и вообще, говорили, будто я чертовски красив. И девчонки, и матушка, и бабушка Анна. Вон и физичка-практикантка, озорная белокожая толстушка, иногда окликала меня, если увлекался разговорами на уроке, сравнивала с популярным киноактером. «Эй, человечек! Эй, Ален Делон в «Бассейне»! А ну-ка, прекращай заигрывать с девочками…» Так и звали меня в Душковской школе до момента, когда перебрались в город, — «Делон в бассейне». Эх, роковая окрашенная в шатенку физичка! Вот кто мог дать мне развернутый опыт. «…Тут нельзя, я на практике, — вздохнула роковая глубоко. — Представляешь, какую характеристику мне наваяет ваша придурошная директриса?! Милости просим к нам в пединститут, обещаю всё!»
…Прошли дожди, уверенно выкатилось солнце, стало невыносимо парить. Бригада приехала через три дня. Ребята стали выгружаться из машины с будкой в кузове, прыгая с лестницы, притороченной к заднему борту. Высоко. Дядя Витя Козин поторапливает: мои одноклассники смешно валятся с лестницы в траву и хохочут. За рулем Ионов, рядом с ним отец. Ионов выпал из кабины, поднялся, распрямился и зашагал, слегка корчась от боли, — шкряб-шкряб-шкряб нервно вывернутой наружу травмированной ногой, — по стерне. Наклонился, схватил рукой скошенную в валик траву, потер, помял, деловито крякнул, блаженно потянулся — «будет, мол, всем нам сено». Будет тебе сено, Иона, будет. Подошел отец, бросил на меня взгляд, плотно сблизился со мной, так что я трусь предплечьем о его вздымающийся от одышки живот. Не умея скрыть непонятного волнения, неуверенно тяну руку для приветствия. Впервые увидел отца таким — чужим, что ли? Вместо теплого «ну, здравствуй, мол, сынок, надежа моя, как службу-матушку нес», узурпатор схватил меня за воротник футболки и зашипел так, что пострашнее аспида будет:
— Слышь, ты, герой жатвы, а ну вали в деревню, чтобы через секунду духу твоего тут не было!
— А как же сено косить, бать? — возражаю неуверенно. Однако отец в другой раз зло крутанул в кулаке воротник футболки и, очевидно, хотел чуток шибануть о кузов. Я прочувствовал и удивился: оказывается, возражения мои здесь и сейчас не принимаются. Теперь мне и самому показалось, что лучше будет валить, поскольку отец был как всегда убедителен.
— Ты уже накосил сена столько, что, боюсь, до пердежу обожрутся коровы. Дома на мордяку посмотри… косаря твою мать!
Я не стал спорить: в деревню так в деревню. С батей даже крепкие мужики не спорят, рука больно тяжелая. Мне просто странно было, ведь в прошлой жизни (до нынешнего сенокоса) отец выказывал абсолютное расположение, считалось, что я служу примером для моей любимой, но все же слегка шухерной сестренки, родившей в неполных семнадцать. А тут такое разочарование.
— …Сынок, у тебя не температура ли? — обеспокоенная матушка запустила теплую ладошку в вихры, приложилась губами ко лбу. — Да нет вроде, — выдохнула мама. — Устал, сынок?
— Устал, мама, — прижавшись к матушке, поцеловал ее ниже уха. А в зеркале себя не нашел. Нет, скорее всего, это был я, но какой-то другой, с кругами под глазами, как доведенный до ручки раб на рисовом поле. Тот, другой, ошалело и вместе с тем мученически глядит на меня и шмыгает, гоняя сопли туда-сюда, в точности как делает это распаренным неблагородным носом тетя Зина.
Далее:
16 - «Пидорача»
17 - «Царица-кобра»
18 - «Злобная Карлица»
19 - Охота
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.