Золотая пыль. 10 - Панчер
Ранее:
06 - Синдром трёх «Б»
07 - Внутренний будильник
08 - «Живанул дважды»
09 - Куликан
Как ни крути, по всему выходит, я — панчер. И это обстоятельство в известном смысле мой плен и свобода. Однако расскажу по порядку. Когда отец перевез нас в областной центр, довелось пару лет походить на секцию бокса. Я заметно отставал от других в технике, поскольку пришел на три-пять лет позднее. Тренер — Степаныч — ни в какую не хотел меня брать, и достал я его настырностью, будучи Овном, то есть бараном. Помню тот разговор в деталях.
«…Ну чо! — изрыгал мимо противно откляченной губы тренер. — Небось пришел верхушек похватать, чтобы потом смелее по пенсионерским да бабьим карманам шуровать? — начал Степаныч слишком уж издалека. Мне запев тренера не понравился. Степаныч это почувствовал, и смягчил позицию: — Ладно, крестьянин. Беру только из уважения к происхождению. И вот еще что: ежели будешь в ринге так же настырно биться, как ломишься ко мне на тренировки, может, что-то из тебя и получится, — заключил наставник молодых и разрешил прийти на следующее занятие. Словом, вели-икий мудрильо, даром что без диплома. О нем ходит множество легенд. В том числе и похожая на правду, стоит лишь посмотреть на его в отметинах от участия в великих баталиях физиономию. Бают, в свое время Степаныч держал северную половину города в страхе. Южную держал не менее легендарный мастер спорта. Оттуда, видать, и знание жизни. Хотя меня вычислил безошибочно. В моих планах как раз-таки и было: скоротечный спецкурс и — на улицу. К тому времени уже изрядно поднабралось должников: кому плюху, кому две, а кого и убить не жалко. «…Вот ты, Ларионыч, — с фамильярного захода мог Степаныч начать молоть о каких-то житейских делах и тем подкупал, — всё болтаешь про мое не высшее образование? А «корка» мне и не нужна. Зачем мне диплом, у меня интуиция шибче, чем у выпускника университета Патриса Лумумбы, пол? Я вас, подлецов, наскрозь вижу».
А чтоб не задавал неудобных вопросов, Степаныч сразу же бросил меня на спарринги с Димой Коровиным. Дима редкий умница. Студент исторического факультета. Потенциально, наверно, краснодипломник. А еще красавчик, балагур. Словом, любимец почтенной публики. В институте за ним девчонки ходили стаями, словно парнокопытная животина во время течки за доминирующим самцом.
Теперь об этих стократ проклятых мной спаррингах с Димой. Мы в одном весе, однако он в боксе уже аспирант на предзащите, а я не перешагнул даже и начальной ступени общеобразовательной школы. Что это жестокий вариант ликбеза, стало понятно с первой Диминой плюхи: показав слева, Корова качнул меня вправо, а пока я судорожно пытался успеть за его перчатками, он талантливо въехал мне в лобешник. Я присел. Не от боли. От досады. Надо было что-то делать, а не понятно, что. Сижу на корточках, прикрывши голову перчатками, а в ней непривычный гул. Словом, башка принципиально отказывается думать, когда по ней беспрестанно молотят. Дима уже был чемпионом зоны, да и на России дошел до финала, где уступил по очкам будущему чемпиону Европы среди юниоров. Звучало обычно так, будто Дима уже как минимум третий в этой самой Европе.
И вот месит Корова меня раз за разом — вместо груши. По ней, кожаной, набитой песком, а потому безмолвной, молотить скучно: не вякает, не всхлипывает, не валится, не обижается и не таит зла. А тут какое-никакое общение. Мне, конечно, следовало держаться. Секция бокса такая штука… Жизнь в стае, в прайде вообще сложна и опасна. Но горе отверженному. У него шансов нет. Поначалу мне мешала природная субординация: как же, напротив меня третий в Европе! Это Париж, Лондон, Берлин, Стокгольм и так дальше. А он третий. Поэтому, каждый раз входя в ринг, я уже не столько боялся, что Димон тотчас пустит мне кровь, сколько элементарно оттягивал момент, понимая всей гусиной кожей, что надо выжить, не подохнуть уже сейчас. Я ведь еще даже с ровесницами не нацеловался вволю, и мне до икоты хотелось жить. Между тем переставал понимать алгебру, хотя до занятий в секции математика была моей сильнейшей дисциплиной. Я сын школьной, а затем и вузовской математички. А ведь предстояло поступать в вуз. Словом, мечту стать экономистом, как хотелось отцу, пришлось оставить. А на общешкольных линейках меня все чаще полоскали наравне с проклятыми и всеми покинутыми двоечниками. Особо было не за что, полоскали от отчаяния, что теряют потенциального медалиста. Чего уж такого хотели от меня городские учителя, не ведаю до сих пор. Мечту о медвузе, как хотелось матушке, также пришлось оставить, у них там латынь, масса специальных терминов и названий, одни гистология и фармакология чего стоят. Медвуз после коровинских экзекуций мне не потянуть. Оставался исторический факультет. История наука неточная, в нашей стране очевидно эволюционирует или трагично деградирует в зависимости от того, кто у кормила власти. Вот это мое — в моем теперешнем состоянии. Я отчаянно бился с Димой. И это нравилось и самому Диме, и Степанычу. Поговаривали, такого придурка в спаррингах у них еще не было. Со мной Коровин начал мощно прогрессировать и прибавлять. Остатками ресурса подкорки я прикидывал: может, все-таки сдюжу, не завтра умру? Еще лучше бы продержаться до послезавтра, а там, глядишь, до субботы дотяну, до соревнований. С другими мне было легче рубиться: по сути, те же хуторяне из районов области да приезжие из соседних регионов. Пришла суббота. И тут мне помог Степаныч, дотоле добрым словом за долгие месяцы по моему адресу даже не обмолвившийся. Одни эвфемизмы.
…Первый бой на соревнованиях я кое-как выиграл «по очкам». На второй, с хабаровчанином, вышел чуть менее закомплексованным. И выиграл уверенней. «Ты включай левую, у тя, навозный крестьянин, хорошая колотушка слева, — крутил своей волосатой ладошкой у моей побитой мордяки недипломированный, но заслуженный тренер Степаныч. — Если попадешь куда надо, можешь свалить». Я приободрился. Ночь не спал, все думал, мечтал, как пойду на награждении получать медаль. Казалось, я должен вести себя сдержанно: мол, что там ваша медаль, у меня их… еще столько будет! Но Лариоше недостало травмированного ума накануне посмотреть сетку соревнований в своем весе. В четвертьфинале я выходил на Диму. А это неминуемая гибель. Как водится, нудное протяжное отпевание. Могила. Букеты дешевых, прибабахнутых морозцем гвоздик. Прощальные речи о том, что в жизни я был не так уж и плох. Надгробный камень. Словом, медаляки мне расхотелось задолго до момента, когда вполз в ринг. Ну а Димон в порядке. Он чисто и красиво выиграл по очкам оба предыдущих своих поединка, и, говорят, ему корячился очередной приз лучшего технаря турнира. Подпрыгивает в углу напротив, снисходительно поглядывает на меня. Гонг. Дима пошел вперед, бросив мне всегдашнее: «Ну шо, деревня Бздушки, порезвимся!» За мои родные Душки мне обидно до слез. Но аргументов против Димы явно недостает. И я стал приспосабливаться, как-то уклоняться: где-то подставлю перчатки, плечо, спину, где-то увернусь, захвачу руку, войду в клинч и все время с надрывом, с характерным клекотом, идущим из глубин, сцепившись руками, дышу оппоненту прямо в ухо. Только бы устоять.
— Ну и где твоя левая, крестушок, где левая, придурок? — наклонившись к моему уху вякнул Степаныч обидное во втором перерыве. В первом он обслуживал Димона, по-моему, так ничего тому и не сказав, поскольку события развивались по известному сценарию и наш с Димой общий тренер откровенно скучал. На медаль я уже не рассчитывал, а вот приз «антибокс» заслуживал вполне. Между тем воли к сопротивлению не утратил.
Гонг. Вышли на третий раунд, оставалось выстоять три минутки, бились мы уже по-взрослому. Диме все ясно. Про мои Бздушки говорить нет смысла. В перерыве он демонстративно зевнул, прикрыв рот перчаткой. «…А подавился б ты своей английской перчаткой, третий в Европе!» — злился я на Диму по поводу демонстрации скуки. Это он зря, поскольку за два раунда пару раз плотненько правой по его ребрам я все-таки приложился. Между тем моей программой-минимум остается неамбициозное: лишь бы не лечь позорно, чтобы носилки да нашатырь. Потом на секции не появляйся: засмеют, затретируют. И еще одно. Впервые пришла посмотреть на меня моя первая любовь, Изольда Лазарева. Она потом вышла замуж за военного. «…За курсанта? Что ты, Геночка, за готового лейтенанта! Мы с ним уезжаем на Камчатку: гейзеры, «Три Брата», ну, ты понимаешь…» — с издевкой трепала Изочка мои вихры и искрилась счастьем. Но это позже. А незадолго до боя мы гуляли с ней по набережной, и как на грех попался навстречу Димон, ведомый под белы рученьки стайкой счастливых хохотушек — дурочек-первокурсниц того же исторического. «Инфернальная дамочка», — цинично приговорил мою любовь и нахально хмыкнул в ухо Димон. Мне оставалось думать, что оценку Изочки он произвел с позиции знания конкретно данного предмета моего обожания. «И тут успел. Сука! А у меня пока ни одного результативного подхода к объекту вожделения…» — в отчаянии стенал я, и вечер был испорчен. В те времена я только что узнал из литературы, что инфернальная — значит роковая. Это, кажется, у Жорж Санд. Но возможно, и у кого-то из англичан. Сказать «роковая» на английский манер, все равно что портового грузчика с маниакальным упорством называть такелажником. Какая разница, джентльмены?! Так что сейчас я бился в числе прочего и за попранную честь моей подружайки. За инфернальную он должен был огрести. Однако я не понимал, что такое должен сотворить, изобрести, чтобы Корова огреб. И вот на замечательных карих глазах моей инферно Дима низводит меня все ниже и ниже. Но. Когда мой ненавистный соперник окончательно уверовал в то, что я мясо с душком, падаль, я ввинтил ему слева, вложив в удар все, что осталось во мне после семи минут чистого времени массированной бомбежки. А в придачу боднул чугунным лбом. Дима не то чтобы лег, но судорожно всхлипнул, спиной эдак вяло, неазартно спружинил на канатах. И готов был прилечь. Тем временем капля крови побежала из разбитой брови. Конечно, требовалось чуточку помочь упасть. Но добавить было нечем. Выдохся. В обороне обычно выматываешься гораздо больше, чем в атаке. И потом эмоции упаднические не лучшие. А в спорте на эмоциях зачастую и совершаются подвиги. Собственно, я не рассчитывал, что можно сделать еще что-то: маленькая передышка — и за то спасибо. Однако рефери все увидел. Открыл счет. Затем отправил Диму в угол, чтобы врач попытался унять кровь, и вскоре готов был дать команду продолжить бой. За эти тридцать секунд, а может, минуту сил прилило, и я понял, что за оставшееся время могу вложиться еще раз. А почему бы и нет? А не получится, тогда уж пусть восставший из пепла Димон месит меня сколь будет угодно вплоть до гонга. «Бокс!» Дима пошел вперед, но как-то без прежнего счастья в глазах и прыти. Про нокдаун, про то, как он скоренько приводит к экзистенциализму, можно говорить долго. Но не сейчас. Нокдаун — это всего лишь один удар, это коротенький шажок Димы в сторону от победы, и только. Поэтому ему важно сохранить добытое за первые семь с половиной минут боя — и тогда виктория. А победителей не судят. На бытовом уровне это так. Хотя в боксе иной отсчет. В боксе множество нюансов, как в жизни. Он и есть сама жизнь. Словом, Дима пошел на меня, я на него. Но теперь он больше мечтал сохранить добытое ранее, что легко читалось в его глазах. А это всегда чревато, легко можно раскрутиться на плюху. Как лев ни старается сохранить для себя и для прайда добытую антилопу, но многочисленная стая гиен наверняка заставит его отступить. На исходе поединка я неплохо рубанул Димона еще раз. Опять слева. Рефери хотел было открыть счет, но Степаныч из-за канатов как-то панически — резковато для большого грузного мужика — мимо противно оттопыренной губы запричитал в адрес рефери:
— Боря, Боренька, останови! Диму снимаю. Нам к России еще готовиться, а этот малахольный, глядишь, бровь еще больше расшибет, и вся подготовка коту под хвост!
Мне отдали победу. Окрыленный, да еще на глазах тотчас полюбившей бокс Изочки, в полуфинале я в первом же раунде левой свалил неплохого парня из Якутска. Накануне якут свой победный бой закончил раньше нашей с Димой пары. Ему было понятно, с кем предстояло сразиться в следующем бою: не со мной же, крестьянином, а с третьим в Европе. И якут ушел в раздевалку. За свое ротозейство он и огреб от меня горюшко. А вот соперник по финалу видел и бой Благовещенск — Душки, и мой полуфинал с якутом. И принял меры. Что ж, при хорошей подготовке и грамотном ведении боя это было несложно. Но. Видел мой полуфинальный бой с якутом и Дима. В кулуарах рассказывали, будто Корова все недоумевал: откуда, мол, у бздушка взялась такая плюха слева, жаль, дураку досталась. Слышать пересказ мне было приятно. А финал я отдал. Сделав акцент, поставив все на единственный удар, который должен решить дело, я, как и положено лобастому и бестолковому овнюку, проходил за приморцем все три раунда, наполучал по тыкве не меньше, чем огребал от Димы за неделю спаррингов, и помог своему визави к золотой медали присовокупить еще и приз первого технаря турнира. Гематома под правым глазом была такой, что я только левым видел соперника, когда после гонга, приобняв, он успокаивал меня: «…Ничего-ничего, со всяким случается, мы все через это прошли». А я в ответ глупо улыбался: «Да-да, конечно», не понимая, как так можно вести бой, что левая мортира все время метала валуны мимо цели. А Степаныч меня откровенно ненавидел: «Крестьянин! Понимаешь, ты мне в душу огромную кучу навалил, Дима у него выиграл пять из пяти, потому что голова, млять. Голова! А ты мля…» — гулко бил по плешивой своей башке шестьдесят второго размера Степаныч. Мне было бесконечно стыдно.
Эти события имели свое — с налетом драматизма — развитие. Надо ли говорить, что Степаныч чаяния, надежды и «творческие планы» связывал с Димой, все не нашедшие выхода в юности и взрослой жизни амбиции и тщеславие — только в связи с успехами Коровина. И успехи были. Дима прочно вошел в юношескую сборную страны, затем в молодежную. Следом во взрослую. И поехал на Олимпийские игры. Однако там на чуть-чуть уступил в первом же бою такому же «игровику», каким являлся сам. И вернулся бесславно. Я смотрел тот бой по телевизору. Меня от нервного потрясения подбрасывало на лавке в ленинской комнате, где смотрел телевизор. Лодка стояла у пирса. Правдами и неправдами старался не пропустить бои турнира в Диминой категории. Волновался в предвкушении зрелища и отчаянно болел за Корову. После фиаско сопереживал Диме так, будто меня самого побили, как беспризорную собаку: весь поход лежал на шконке в кубрике или в заведовании и тупо пялился в потолок. В моем сердце не осталось обиды ни на Диму, ни на Степаныча. Впрочем, все крупные успехи и поражения Коровина случились уже без Степаныча. Димон так и не простил тому ничтоже сумняшеся брошенное в мой адрес откровение на исходе того злополучного, выигранного мной у Димы боя: «Ну крестьянин, ну панчер! Мля буду, панчер! Чем вам не Игорек Высоцкий!» Всего несколько вырвавшихся наружу слов. И его самый талантливый ученик, обидевшись, ушел к другому тренеру. Всего одна фраза, одна наполненная искренностью и любовью к избранному раз и навсегда виду спорта сентенция.
Дима был если не олицетворением, то образцом тогдашнего любительского бокса. А в середине семидесятых считалось так: боксер должен быть умным, техничным, изобретательным. Акцентированный удар — хорошо, если он есть, а если нет — не беда. Ума у Димы палата: в интервью звиздел любо-дорого послушать. Техника превосходная: гора призов за красоту бокса. Он был блестящим боксером «игрового направления». Однако на почти уже вершине — на Олимпийских играх — что-то у него не задалось. Что? Я считаю так: в весе 75 кэгэ у мастера кожаной перчатки должна быть добрая колотушка, позволяющая хотя бы через раз, через бой, аккуратненько свалить соперника в ринге на пол. Как средневес Вячеслав Лемешев. Чтобы кровушка, чтобы удаль и силушка ощущались, чтобы боялись, и чтобы млел от счастья зритель. Возможно, так считал и Степаныч и полагали другие, кто тогда после боя с Димоном, скосоротившись от эйфории и вылупив глаза, зачумленные от созерцания неожиданно яркого зрелища в третьем раунде, бросая слюной, орали мне с трибуны прямо в физиономию, похожую на сырую отбивную: «Ну ты даешь, панчерюга: так урыть Димона!» Им нравился именно такой бокс. Тогда в СССР необычайно популярен был боксер-тяжеловес из Магадана Игорь Высоцкий. Лишь ему одному удалось дважды нокаутировать бесспорно лучшего боксера среди любителей кубинца Теофило Стивенсона. Однако руководство сборной команды страны решило отправить на Олимпийские игры другого боксера, который панчером уж точно не являлся, но при благоприятном стечении обстоятельств вполне способен был дойти до финала, до Стивенсона. А «серебро» — это уже хоть слегка и удешевленный, но успех. На Играх этот расчет оправдался. Высоцкий же грешил тем, что мог недооценить соперника или, к примеру, у немотивированного Игоря отчего-то могла «не включиться» правая, и тогда он, уступив «игровику», вылетал задолго до распределения медалей. До Стивенсона, который его остерегался. И не напрасно остерегался.
Я понимал, что на Олимпийские игры мне не попасть, слишком много упущено времени, мне элементарно не хватало боксерской грамотности, а потому и крупных планов не строил. Достаточно того, что шпана в парке, через который я был принужден ежедневно ходить в школу и обратно, перестала цеплять. Мое маленькое тщеславие устраивало уже то, что теперь хулиганье да отморозки с ножичками-выкидухами первыми подавали руку, а еще ласкал слух этот комплиментарный шепоток мне вослед — из их шпаняцкого междусобойчика: «Ну че, видели, как наш Генок свалил Димона на турнире? В следующий раз «десятку» поставлю на Лариошу. Или брошу курить дурилу». Хоть на самом деле и не свалил я Диму Коровина, всего лишь зашатал, а все же приятно. А еще я понимал, что слева у меня серьезная штука. Хоть чем-то жирно подчеркнута моя неочевидная исключительность. А то ведь что жил, что не жил человек — и памяти о тебе никакой. Если, конечно, ты не Хеопс, построивший величайшую из пирамид. Впрочем, левую я не пускал в дело зря, разве в виде исключения и только во имя установления святой справедливости.
Далее:
11 - Миля. Мила
12 - «Наворопутил»
13 - Любаша-душечка
14 - Нечаянная встреча
15 - «Сенокос»
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.