Золотая пыль. 08 - Куликан
Ранее:
05 - Ни в бога, ни в чёрта
06 - Синдром трёх «Б»
07 - Внутренний будильник
08 - «Живанул дважды»
Поезд — будто незадачливый и свободный от обязательств что-либо охранять пес — останавливается отлить и поерошить слежалую шерсть у всякого пня. А когда все-таки довез мое потерявшее здоровый тонус обмякшее тело до Куликана, я уже был никакой. Хорошо еще, Фаскудинов заранее подсуетился и меня встретил местный участковый, нежно взяв встречаемого под локоть и перегрузив половину меня на себя большого и сильного. Поначалу сдуру пытался с урядником биться, пугал удостоверением, полагая, что тащит меня в кутузку. Но красная книжица не выручила, громко дыша, мент куда-то меня тащит. Я меняю тактику, иду на мировую, пытаюсь откупиться бутылкой. Веду себя как последняя скотина. Добрый мусорок все стерпел. А я недоумеваю: а чего это он меня не отдубасил резиновой палкой, что висит на поясе и мешает ему двигаться с полутрупом на спине? Видит бог: я заслуживаю. Опять же по слухам, в этих краях милицейские лютые.
За небольшое время, пока местный апостол правопорядка вез меня до Верхнего Куликана, чуть протрезвел. Возможно, от неожиданно хорошего обхождения. Я даже стал делать попытки что-то узнавать про тамошний народ. Мол, я, паря, на работе, челаэк известный, а работа у меня — злить людей вопросами. Я убеждаю, как мне представляется, все лучше и лучше. Но служивый, вошь ему на пупок, тонкую иронию не воспринимает, молчит. Возможно, спазмы случились на нервной почве? Это бывает. В особенности, когда есть повод почесать руки о такую вот заезжую дрянь, да никак не можно. В душе искренне сочувствую служивому.
Спрашиваю у ментика имя: слышь, мол, обратно буду ехать, может, пидорачу про тя сварганю. Однако слава менту ни к чему, в своей неприязни ко мне последователен, и пришлось заткнуться.
Безымянный честно довез до места и сдал тамошней мэрше, пятидесятилетней угрюмой бабе, некрасивой метиске.
— Про Костю будете кино делать? — заметно досадуя из-за ранней побудки, спросила власть.
— Про мужика, замучившего свою женку, — уточняю я.
— А кто из вас, аспидов, не мучит нашу сестру?! — с известным чувством проговорила женщина. И мне она тотчас показалась более продвинутой, чем представлялось поначалу. Я сказал об этом:
— Слышь, атаманша, у тя, как у тургеневской женщины, все еще впереди, однако почестняку предостерегу от иллюзий: все мы золото лишь в районе пяток, а в остальном — железо низкой сортности, дюраль и чугун, чугун, чугун.
Однако мэрша от темы удаляться не стала.
— Значит, правильно Куликан гудит — про Костю сымать. Только и не гробил он Розу вовсе, не мучил и со свету не сживал, как выражаетесь. Надо знать Костю. Это ж ангел во плоти. Да и не жена она Косте, а невесть что. Почитай, у всех стойбенных мужиков такие бабы. А где других-то взять? Hету их, — развела атаманша руками и оглянулась, будто чего-то без надежды на успех ища.
— Какие такие? — прошу уточнить.
Хозяйка поставила чайник на электрическую плиту и попыталась ввести в курс дела.
— …А где других-то баб взять? Нету нынче, чобы по своей воле в тайгу пошли. Это все одно что добровольно в тюрьму, — делится женщина соображениями. — Вам, горожанам, кажется, будто тайга — это свежий воздух, грибы да ягоды... А комары?! А мороз!? А дрова, печь-буржуйка, варка, вонючая мездра, шкурки да заготовки на зиму?! Стойбенная баба не разгибаясь вкалывает, не меньше бабы на дойке...
Не пойму: то ли мэрша оправдывает Костю, то ли слышу всегдашнюю полную скепсиса песню стойбенной женщины-брошенки?
История эвенка Кости Яковлева на самом деле оказалась не столь «жареной», чтобы рассчитывать слепить телешедевр. На пидорачу, несомненно, тянет. Но не больше. Вон и следствие захлебнулось. Между тем эвенк шарахается по тайге как ни в чем не бывало. Словом, на зуб акуле электронной журналистики положить нечего. Хотя от меня ничего путнего теперь и не ждут.
Оказалось, Константин Павлович Яковлев — старший из Павловичей — почти безвылазно живет в среднем течении речушки Куликан. В станционном Куликане появляется чрезвычайно редко, только при крайней нужде. Зимой добраться проще — где берегом по снегу, хорошо присыпавшему кочку, где по льду. Летом по суше куда сложнее. Зато есть река. Он старается не ездить в поселок. Разве скука иногда выгонит из тайги или непреодолимое желание откушать водочки.
Ближайшее стойбище — среднего брата — в полусотне верст выше по реке. У самого истока. Алексей Павлович там живет вместе с симпатичной Раисой. С женой аборигену повезло. Другие стойбенные эвенки создавали семьи с женщинами, коих прибивает «облико морале» к станционным поселкам. Через Куликанскую спецкомендатуру их прошло немало.
Добрейшие и бесконечно терпеливые эвенки разбирают упавших женщин по стойбищам, учат их выделывать шкуры, шить верхнюю одежду и унты. В общем, всему стойбенному укладу жизни. Косте повезло меньше, чем Алексею. До недавнего времени оставался бобылем. Впрочем, двум другим родным братьям повезло еще меньше: их скосила главная болезнь эвенков — туберкулез. Поскольку, отправляясь в тайгу, аборигены привыкли одеваться необременительно, то на скоростных вездеходах «Буран» неизменно выстывают. А ведь в удаленных таежных укроминах к каждому доктора не приставишь.
Словно бы мор прошел: гибнут от пневмонии, туберкулеза.
Теперь о главном. История оказалась столь незатейливой, что я не раз мысленно попенял Сереге за его сердечность. Подогнал, собака, сенсацию.
Не так давно в Куликан приехала кореянка, — как оказалось, разыскивала свою сестру, работающую на дальнем участке старательской артели. Местные доброхоты, принявшие женщину за одну из тех самых, решили подложить ее Косте. Кореянке обещали, что Костя доставит куда надо. Костя, который по-русски ни бельмеса, и доставил. Куда ему надо. К себе на зимовье. Возможно, подумал, что наконец-то по разнарядке и ему перепало. Женщина вскоре поняла, что произошло. А Костя, как настоящий джентльмен, выдержав некоторую паузу — покуда не прочувствовал, что пора, — стал настойчиво домогаться. Подозреваю, жучара делал это не шибко интеллигентно, да и где ему было нахвататься хоть верхушек интеллигентских, церемонности да приемов и уловок? Иной прохиндей вон на одном не выдерживающем никакой критики приемчике обдурит сто женщин, а другому не дано. Обшибочка природы. Словом, женщина отчаялась и в итоге наложила на себя руки. Повесилась.
Такая история. Я в отчаянии. Обещал ведь честно отработать командировочные. То есть не пить и привезти хотя бы пару-тройку материалов про лесоразработчиков да «на жареху» заявленный материал про аборигена-душегуба. И что теперь делать? Чертов эвенк по-русски говорит едва. Чего тут можно нарыть и откуда начинать — от забора и до обеда, что ли? О Костю, подумалось мне, не одну лопату сломаешь, покуда своего добьешься.
Мэрша, поскольку она вроде теперь за «четвертую власть» в моем лице в ответе, предостерегла, чтоб не поддавался на уговоры Кости сбегать за бутылкой. Поскольку пьяный эвенк, оказывается, шибко дурной и все время требует, чтобы его называли Костя-охотовед. А кто несогласный, того запросто может пырнуть ножичком или из ружья пристрелить.
— Ёный из мелкашки уток влет сшибает, не зная промаха, — предупреждает метиска. — Так что шанец у вас едва ли будет, коли что. А ить еще следствие идет. Потому и держат его на станции пока, не пускают домой. Но он на все забил. Вы уж не усугубляйте, — по-матерински просит меня куликанская власть. Хорошая женщинка, толковая. Оттого и не спорю, и обещаю ей всего по ею же составленному списку. А как же.
Положим, уговаривать сбегать за бутылкой не надо, — прикидываю я, — бутылка всегда при мне. А как иначе с людями разговоры вести? И я отправился искать рубленку, где мог остановиться Костя-охотовед.
— …Чина принес?! — с этими словами, схватившись крепкими пальцами за петлю на моем командировочном тулупе, набросился на меня первый же встреченный мной эвенк, чем ввел в ступор. Эвенк — должно, на верочку — тряханул меня еще разок, и шапка полетела на пол. Лютый бес! Я уже настолько привык ничего хорошего от этой жизни не ждать, что, казалось, всегда и ко всему готов. Но чтобы так — с порога по морде!..
— Ты чего, мужик? — шарахнулся я от эвенка.
— Чина давай! — жестко потребовал чертов абориген.
— Водки, что ли? — паникуя, ищу у хозяйки дома подтверждения своей догадке.
— Да не волнуйтесь вы… — поспешила успокоить случайного гостя молодая женщина, назвавшаяся хозяйкой. — Просто дядя думает, что это вы должны принести ему шину на бензопилу. А это не вы, а совсем другой. Тот рыжий и страшной до жути был, а вы, вона, красавчик и брунет весь из себя. Вы тут ни при чем и ни с какого боку, — теперь уже враспевочку, умиротворяюще воркует миленькая бабенка. Тем и остановила агрессора. А затем дала знать эвенку, что, по крайней мере, шины от меня ждать нечего. «Другой придет», — показывает жестами и тараторит на абракадабре из местного и русского девчонка. Эвенк оставил меня в покое и как-то даже немного сник, потерял ко мне интерес. Это он зря. Ведь я не просто так, и не один, а с «шилом». Однако глаза аборигена просят: мол, ты, мужик, извини, не надо бы мне тебя так, не тебе я отдал шкурку соболька взамен на обещание купить в городе шину для бензопилы. В мире, вишь, брат, то, что прежде называлось нормальными человеческими отношениями, нонеча рухнуло, оттого-то не объявляется тот презренный сокжой, обещавший шину.
Мне показалось, шина Косте нужнее даже, наверное, солнца. И то правда: листвянку он может свалить и впотьмах. Но попробуй-ка возьми ее без шины! Не топором же махать. Нынче эвенки дурную работу не празднуют: технический прогресс во благо человека, и нечего дурить, отказываясь от блага. Они лишнего не сделают, когда есть вариант спроворить работу с помощью железного друга.
— Костя-охотовед — хорошо! — громко сообщаю эвенку, словно бы от громкости мой эвенкийский станет хоть сколь-нибудь лучше. А потом достал из сумки бутылку водки. По громкости и торжественности произнесения мои слова, должно, смахивали на призыв «Мир, Труд, Май!». Глупо, конечно. Но Костя согласился. Кто же с постулатом спорит? Очевидно, аборигену понравилось, сколь уважительно я его назвал. И мы присели к столу в ту же минуту.
Я пригласил и молодку, однако Костя тотчас характерным движением руки идею отмел. Я понял так: еще рановато ей с аксакалами. Однако же эту версию перепроверил, показав эвенку, что-де водки море. Hу, не море, а полсумки есть. Мне очень хочется, чтобы молодая была рядом. Нужен переводчик и советчик.
Однако жаден Костя до водки! Эдакий стойбенный скуластый изморщиненный вариант Фаскудинова. Такой же упрямый. И дури в глазах одинаково. Разница в малом: один за водку запросто кулаком в физиономию ткнет, а другой ножом по морде чиркнет — сообразить не успеешь, как через рану выгонит кровь: за пару минут амнезия, и сделаешься синий покойник. И тесачок всегда при нем. Спит, его с пояса не снимая.
«Вечно меня занесет то в компанию к дегенератам, то к убийцами или сумасшедшим. Вон Проша Калязин снимает материалы про роддомы, про фольклорные ансамбли, ему и премии. А меня — то в тюрьму, то с «судебниками» трупы обгорелые извлекать, то на поломанных вертолетах летать... Стрингер хренов!» — нервно покачивая головой, разговариваю с собой, пока отмеряю по четыре булька напитка в каждую из выставленных на стол посудин.
Выпив, я сосредоточенно зажевал поганое дешевое питье вареным мясом, но поперхнулся, когда сообразил, чего жру. Закашлялся. Молодая хозяйка догадку подтвердила: мол, едим-то медвежатину.
— А я подумал — изюбрятину, — икнул я и стал искать место, куда бы вернуть съеденное... Но мусорное ведро переполнено. «Вечно им, молодухам, некогда мусор вынести…»
— Дядя Костя привез из тайги разной мясы, но просил сварить медведя, — прощебетала хозяйка.
— Так ли, эдак, а все со свету сживут аборигены… — Зная, сколь часто мрут эвенки через недоваренное мясо медведя, я стал капризничать. И поспешил отмерить в посудины больше, чем в первый раз, желая скорей и крепче ударить по трихинеллезу новой порцией водки.
Как положено, помалу действо за столом превратилось в сборище полоумных. Спирт, из какой бы там безвестной и сомнительной репки его ни гнали, однако действие возымел, и мы захмелели.
Уже хорошо выпили, и я прекратил рефлексировать и плакать в себя по поводу и без него. Мне становится интересно. Я попросил Костю рассказать, какая была эта его кореянка Роза.
— Роза, Роза, — засуетился Костя. Принялся путано, сбивчиво рассказывать. Я понимаю лишь фрагментами.
...Он вез ее от станции по реке на нартах. Куликан еще недостаточно промерз, и дважды упряжка проваливалась в наледь. Эвенк предпринимает попытки изобразить, как он собирал барахло, какие-то вещи приходилось отжимать и класть в мешок. Их прихватывал мороз, и сидеть в нартах Розе становилось неудобно. Костя временами демонстрирует, как визжала Роза, когда нарты проваливались в пазухи под снегом. Выглядит смешно. Однако ему не до смеха. Костя демонстрирует, сколь терпеливо собирал добро и клал его на место. Иногда Роза в отчаянии соскакивала с нарт, чтобы спастись бегством в благословенный, как ей теперь казалось, Куликан. Однако Костя возвращался назад по реке, бормоча, терпеливо усаживал беглянку на нарты, и движение продолжалось. В какой-то момент Роза сбежала вновь. И Костя много сил положил, чтобы «обрезать» ее, будто сокжоя, в направлении бегства и выловить в кочках уже в стороне от русла реки. На этот раз он связал ей руки и бросил на нарты, понимая, что счастье нечаянного обретения не такое уже и счастье. «Да, мол… — Костя как мог старался успокаивать женщину, — …не на Арбат везу, спорить нет смысла, удобств предложу немного. Но и там у нас тоже люди живут. И неплохие люди». Пока вез, Роза отморозила ладони, поскольку, отчаянно протестуя, зубами сорвала шарф, которым были обмотаны связанные сыромятной бечевкой руки.
Вновь проваливались, и снег быстро набухал от воды, бьющей внизу. Ехали они в ноябре, и Куликан лишь неделю как стал.
Картину я принужден дорисовывать, ибо, возможно, эвенк говорил не совсем так, а что-то и совсем не так. Девчонка не всегда старается бредятину пожилого эвенка перевести как должно. Даже когда это наверняка нужно. Я это понимаю и даже прошу ее вернуть Костю к конкретному эпизоду. Но тому мое знание пофигу. Говорит, поскольку пьет. Закончит пить — слова не услышишь. Пьянка без душевного разговора — дело пустое. Я спорю. А Костя разик э-этак люто стрельнул по мне своими бесовскими глубоко посаженными глазами. И, кажется, пошарил рукой — на поясе ли его верный друг. Большой нож (обычно ножи у аборигенов крохотные и непрезентабельные) на месте и ждет команды. «Этот подурней Фаскудинова будет», — в другой раз подумал я.
Но вдруг эвенк закатил глаза, хрюкнул, кхэкнул и вместе с табуреткой уронил себя на пол и жутковато захрапел. Я подумал даже, что так абориген мог бы и убиться. Или эпилептик? Этого мне еще не хватало. Однако Костя зашевелился и запел, нет, забулькал какую-то свою замечательную песню.
Уважаю застольное пение, млею, когда Сеатка поет, люблю, когда бабы выводят на четыре голоса грустную песню-нескладушку, когда вдарят хором и ладно, когда на День Военно-морского флота мужики жахнут «Варяга». Уважаю любую песню, даже если пение случится подстольное. Мне почудилось, будто Костя выдал что-то из нашей попсы в оригинальной обработке, этакое замусоленное эстрадное, в национальной версии. Но потом я подумал: а с какого бы …! Неужто у такого замечательного народа да нет своих песняков? Должны быть! И мы стали выпивать с девчонкой, увлекшись разговором.
Она рассказывает про медицинские свои проблемы, что трудно ей, одной фельдшерке на весь поселок. Положен-де по штату еще и терапевт, а она и фельдшер, и педиатр, и терапевт, и гинеколог, и травматолог, и акушерка. Хотя — кто теперь рожает?
— Не хотят к нам ехать, — сокрушается девчурка, — нету, говорят, у нас горячей воды. А и есть: нагрел в ведре, да и мойся на здоровье.
Хорошо говорим, задушевно. Но тут влетела в хату растрепанная бабенка. Шальная зачастила, забухтела простывшим горлом: какие-то у них с мужиком нескладушки, вроде полоснул себя по венам. И мы бежим через весь Куликан по тревоге. Я тащу следом вызывной чемоданчик. И удивляюсь, как хрупкая девчонка носит его одна. Ведь порой вызывают за день, вечер и ночь не раз и не два.
В хлопотах вроде чуток сроднились с нею. Вернулись и немного выпили. Потом еще раз вызвали, и вновь отправились вместе. Заболел ребенок. Фельдшерка смешно морщит носик и все не может сообразить, какую долю от взрослой инъекции надо вколоть ребенку. Упрекает, что подпоил, что такие задачки по трезвому и не задачки вовсе. Затем, после отбоя тревоги, незлобиво поругала нашего брата писсуариста. Дескать, ездил в Куликан один журналист из местной газеты, долго пытал учительницу про передовой опыт, про новое в педагогике да мелконько в блокнот записывал. Столь любопытно журналюге сделалось, что застрял в поселке на две недели. В итоге даже маленькой статейки не написал в газете. А училка через девять месяцев родила мальчика. Так и живут втроем со своим передовым опытом да сыночком. «Хо-ро-ошень-ка-ай!» — Фельдшерка нежно прижала воображаемого мальчугана к груди и покачала. А папаша хоть бы приехал. Причем местные издеваются: мол, из-за училки в «районке» перестали печатать статьи про Куликан. Мне стало стыдно за незадачливого коллегу. Я уверяю, что, дескать, решительно не такой, и даже совсем-совсем другой. И, случись что, непременно приеду. Но убедил ли я ее?
— …Я приеду! — ору я на кривой, ведущей к дому медички улице поселка. И падаю на вызывной чемоданчик, и качусь под уклон, не умея остановиться. В том же духе обещаю заглянувшей на огонек соседке — симпатичной метиске. Куда ни глянь, все они тут красавицы. Я и гостье без задержки и перехода обещаю много всего. Мы с девчонками балагурим, но веселье становилось все более сонным. Пора уже и отбиваться. Стал присматривать место, куда бы уронить себя да прикемарить. «Мона, к мушику ляку-у? — с надеждой спрашивает у хозяйки гостья. Но та быстренько соседку выпроводила: «…Нефиг в моем доме размножаться…» Я попробовал воспроизвести фразу, сложил губы в трубочку «… к мушику ляку-у…», однако ничего, кроме свиста, не родилось.
Хозяйка постелила у печи. Как «жентльмен», сопротивляюсь. Я ведь моложе Кости и готов скоротать остаток ночи где поплоше, и что надо бы Костю уложить на кровать. Иначе последнее на холодном полу выстудит. Эх, мол, эвенки вы бедовые, не бережете себя, не размножаетесь, а посему тыща вас всего-то и осталась. Глупо говорю. Хроник проклятый. Позже я так часто корил себя за бесстыдный треп.
Как бы то ни было, улеглись. И я уже почти уснул, когда ощутил: меня слегка трясут за ногу.
— Муши-ик, мона ляку-у? — ладошкой, сложенной в лодочку, фельдшерка принялась буровить мне бок.
— Эт хто? — пребывая в полуобморочном состоянии, все же пытаюсь сориентироваться, как делал бы это вконец выбившийся из сил пловец, с надеждой поглядывающий в сторону берега — на сколь с очередным мученическим гребком приблизилась спасительная суша, ведь еще на десяток силенок может и не хватить.
— Это чертова эвенкийка размножаться идет.
— Слышь, мож… не надо, а?
— Исё спрасывать муду, — чуть осерчала хозяюшка, блеснувшая симпатичным юморком. — Костю положила на кровать, а самой на полу, сто ли, ноць колотать? Не бойся, не уморю. Живой к своей вернешься.
Я уже говорил, что в принципе ко всему готов. Поэтому не удивился и в этот раз. Сделав-таки усилие над собой, я разрешил себе спросить замечательную девчонку:
— А мужик твой где? Не припрется разборки устраивать да ножичком меня шинковать?
— Где-где... Оленей иссет! — буркнула хозяюшка и обняла мою руку. Я с удовольствием отметил, что человек-то смутился. Значит, не конченый еще. Это всегда греет.
— Тогда говори, как зовут, — потребовал я. — А то за весь вечер не удосужились познакомиться. Я тя всё «куня» да «куня», но ведь ты не китаянка, правда? Меня? А, зови просто: Скотина, Пьяная Скотина или Животное. Так иногда меня жена обзывает. Не всегда, конечно, так было. Знали мы времена и лучше. Какое животное? Ну, олень. Кстати, жена моя по вечерам в телевизоре. Да-а. Обманываю?! Спорим!
— Меня Ольгой зовут… придурок.
— Не может быть! Вы ко мне от лукавого, девочка! — Как хам, привыкший к вранью благовещенских девчонок, из тех, что подрабатывают на прожитье продажей тела, зачастую придумывающих себе самые экзотические имена, я не поверил. Отчего-то кажется, не может такого быть, и всё. Ольга — это ведь так здорово звучит — тепло и надежно. — Буду звать тебя Исё, — постановил я.
— Зови, коли дундук. А вообще-то я Ольга.
— Имя какое-то не станционное, не таежное, что ли.
— Имя как имя.
А еще подумал: если уж не пристрелил меня мент, и не врезал я дуба от сырой медвежатины, и не полоснул тесаком по физиономии Костя-эвенк, то здесь уж я как-нибудь выживу, разберусь, справлюсь, совладаю.
Впрочем, даже не это главное. Очень уж мне глянулось, как Олюшка сказала: «оленей иссет», в слове «оленей» легонько так ударив на последнем слоге. Да, умная, да, образованная, да, ироничная. Но тутошняя, от природы, настоящая. Исё... Исё, давай исё. Надо ли говорить, что наши отношения стали совсем уж теплыми, общий опыт чаще всего этому способствует. О чем только не болтали на следующее утро и, почитай, весь день в перерывах между вызовами врача на дом к бессовестно болезному населению Куликана. А потом она все испортила: «Ты вот врешь мне, будто жену твою показывают в телевизоре каждый день, новости вроде рассказывает. Но тогда ты знаешь, наверно, журналиста Прохора Калязина. Он у нас тут бывал…»
Прошу я, конечно, знаю. Еще с тех времен, когда тот был основным диктором областного телевидения. Но если рассказывать о Прошке, следует начать вот с чего.
Далее:
10 - Панчер
11 - Миля. Мила
12 - «Наворопутил»
13 - Любаша-душечка
14 - Нечаянная встреча
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.