Информация обновлена: 13 декабря 2017, 13:01

Во своясях. Зейские колхозы

Ранее:

     Вскоре после наводнения, в начале тридцатых стали организовываться колхозы.
     Один создавался в Заречной слободе, другой в самом городе, в нижнем краю города и назывался он «Путь крестьянина».
     В этот колхоз вступил и дед с семьей. Он стал работать бригадиром- полеводом.
     В это же колхоз вступил и брат деда Сергей Иванович Улисков, где проработал счетоводом почти лет пять. Выйдя из колхоза, Сергей Иванович работал затем в «райтопе»(лесхозе) и впоследствии стал его директором.
     Колхоз объединил часть горожан, занимавшихся сельским хозяйством. Ему были переданы почти все пахотные земли и сенокосы на правом берегу Зеи, ниже города по обе стороны тыгдинского тракта. Колхоз получился большой и крепкий. Было много лошадей,, конных орудий: плугов, борон, сеялок, жаток, сенокосилок и другого инвентаря. Скота было немного.
     Главная усадьба и правление колхоза располагалось в бывших владениях раскулаченного местного богатея Фирсова. Здание правления выходило на Мухинскую улицу, рядом с домом деда Николая. В большом дворе стоял еще пятистенный дом на две половины, были амбары, скотные дворы, сараи, кузница, мастерская и другие помещения. Двор деда свободно соединялся с колхозным двором.
     Колхозные земли отделялись от города поскотиной- жердяной изгородью, которая начиналась от реки, пересекала тыгдинский тракт и уходила вдоль золотогорского тракта в сторону сопок. От дома деда до поскотины было километра два . На тракте у поскотины поставили ворота и сторожку, так что скотина из города не могла проникнуть на поля. Скота в самом городе было много. Только стадо нижней половины Мухинской улицы было не менее 200-3—голов. Не меньше стадо гоняли и с других улиц.
     В двух километрах от поскотины на Истоке располагалась колхозная заимка, где в страдную пору жили бригады на посевной, сенокосе, уборочной. Там же хранилась техника, инвентарь и семена. Живя некоторое время в Зее, мы – ребятишки иногда бывали на этой заимке. зимой колхоз заключал договора с ортанизациями гна перевозку грузов гужевым транспортом. Обозы отправлялись на золотые прииски, в Бомнак.
     Было занятно наблюдать за сборами этих обозов. Обычно несколько дней шла подготовка: ремонтировались в колхозной мастерской сани или изготовлялись новые, шили или ремонтировали сбрую, ковали лошадей.
     Хозяйки готовили в дорогу харчи для своих возчиков: варили щи и супы, морозили их в мисках, морозили молоко, пекли калачи, лепили и морозили обязательно пельмени. Все это потом складывались в сумки или в холщевые мешки и грузилось отдельно от грузов заказчиков.
     Дорога была дальней и долгой. В день обоз проходил тридцать – сорок километров. На реке на дневных переходах располагались зимовья, где постоянно жили зимовщики.
     Здесь на постой и останавливались обозы после дневного перехода, чтобы отдохнуть, накормить лошадей, поужинать и поспать. Тут то и шли в ход намороженные кружками щи и молоко. Один такой кружок растапливали на огне и ужин готов. Хлеб мороженный рубили топорами.
     Дорога на Бомнак длилась три – четыре недели в оба конца и была довольно трудной. Собственно дороги, как таковой и не было. Путь прокладывался по реке. На замерзшей реке всяких препятствий достаточно бывает: сугробы и торосы, наледи и полыньи.
     Поэтому и в обозе, и на зимовьях были запасные оглобли, гужи, завертки, супони, чересседельники и всякие необходимые в дальней дороге предметы и снаряжение.
     Колонна обоза с расписными дугами, с колокольчиками выглядела красиво и нарядно. На передних санях на дуге красовалась надпись: колхоз «Путь крестьянина».
     К вечеру обоз загружался и ночевал прямо на колхозном дворе. Рано утром на следующий день выезжали в путь. Провожали его как в далекое и опасное путешествие.
     Возвращались возчики примерно через месяц, уставшие, почерневшие от зимнего загара и злых ветров, некоторые с обмороженными лицами, но радостные, повеселевшие – все-таки домой вернулись.
     Не менее интересной была подготовка и выезд в поле весной на посевную. Устраивался смотр готовности лошадей и крестьянской утвари (тракторов в ту пору в Зее еще не было). Обычно это совпадало с майскими праздниками. Как на парад выстраивались лошади, запряженные в плуги или в бороны, сеялки, культиваторы.
     Председатель колхоза и члены правления придирчиво осматривали колхозный «парад». В тот же день или наутро следующего дня весело и с песнями вся эта кавалькада выезжала в поле и уже не возвращалась до «победы».
     Не частые в нашей жизни эти картины колхозной жизни учили нас многому, а главное –труду и любви к родной земле.
     И снова в поход… ???
     Через несколько дней по приезду в Зею отец Улисков Филипп Николаевич получил новое направление Зейского Райкома ВКП(б) на работу в управление строительства БАМа на должность заместителя начальника управления. Контора этого учреждения находилась в бывшей городской гостинице на Мухинской, между кинотеатром и почтой. Это было длинное деревянное одноэтажное здание с множеством кабинетов. Кабинет отца располагался в самом конце коридора, окна его выходили в Комсомольский переулок и я, иногда вечером, когда отец долго не приходил на ужин , шел звать его домой. Стучал легонько в окно, а отец, узнав меня, приветливо махал мне рукой, дескать – заходи!
     Я пробирался по длинному коридору - вахтеры меня уже знали,- и, заходя в отцовский кабинет старался присесть на кожаном диване, дожидаясь, когда отец допишет последнюю бумагу. Наконец, он поднимался , складывал свои папки, прятал их в ящик стола или в сейф и мы выходили. Чувствовалось, что уходили мы последними, коридор был уже пуст, кабинеты закрыты, а вахтер, принимая ключ, всегда говорил: «До свидания, Филипп Иванович! Что-то долгонько задержался, да и посыльного прислали.»
     Отец попрощался и мы шли домой. Он был всегда серьезен и малоразговорчив и, как нам казалось, строгим и суровым человеком. Детей вниманием он не баловал, занимался нами мало, особенно с младшими. Я же, по-видимому, оттого что с ранних лет начал ходить с ним на рыбалку и охоту, был ему ближе. Мы его побаивались, но я чувствовал себя в его обществе спокойно и надежно, как за каменной стеной. Он ни разу меня не отругал, не наказал, хотя, на мой взгляд, мне это полагалось.
     С матерью мы были гораздо ближе. Мы были с ней постоянно, часто досаждали и озорничали, поэтому от нее нам перепадало - и словами, и ремнем.
     К этому времени мы уже переехали от деда в дом Бакшаевых на улице Ленина, где нам дали квартиру. До работы отца хода было минут десять, отец ходил обычно пешком, но у него была и служебная «американка» - легкая двухколесная рессорная коляска на резиновом ходу, запряженная лошадью. Положен был по штату и кучер. Шла она легко и бесшумно. Легковых машин в то время в городе не было.
     В доме Бакшаевых в конце лета 1932 года мне, десятилетнему мальчишке довелось столкнуться с НКВД. Старик Бакшаев был арестован по доносу, якобы, за золото.
     В доме был уже не одиножды обыск. И однажды во двор явилось несколько человек в форме НКВД и несколько гражданских с лопатами. Они прошли в глубь двора и стали копать в сарае, помещениях для скота, в амбаре. Через несколько дней это повторилось, но уже снаружи помещений. Землю прокалывали специальными шомполами. Работали подолгу .
     В то время все обитатели дома притихли, стараясь меньше ходить, говорить в полголоса. На ребятишек шикали, если те затевали возню, показывая в сторону энкаведешников, стараясь не выдать свое любопытство. Ребятишки и те присмирели, не подходя близко.
     В этой таинственной бесцеремонности энкаведешников было что-то внушающее страх и силу власти не только взрослым, но и детям.