Информация обновлена: 03 декабря 2017, 08:31

Во своясях. Дамбуки 1928-30

Ранее:

     Поселок Дамбуки стоял на берегу Зеи в ста верстах выше города Зея.
     Около поселка несколько небольших золотых приисков с числом жителей по 30-40 человек. Выше по Зее в тридцати верстах располагался маленький поселок Потехино, а в двустах верстах выше -Бомнак, самый верхний поселок на реке Зея.
     По тайге кочевали орочены (эвенки).
     В Дамбуках жителей в ту пору было не более 200-300 человек. На берегу-пристань со складами, филиал Зейской конторы «Союззолото», магазин - золотоскупка и кооператив со своей конторой и магазином.
     В то время слово «кооперация» заключало в себе большой смысл. Для вытеснения из торговли частников, для снабжения населения товарами, для закупок у населения сырья, особенно, пушнины у орочен, да и не только у орочен, создавалась в Дамбуках кооперация.
     Отец вошел в состав правления , а затем в 1930 году председателем Зейско-Учурского райпотребсоюза в Бомнаке.
     Помню, приехали мы с пристани на телеге поздним вечером, уже было темно, в какой-то большой дом. В этом доме нам отвели одну комнату в 20 квадратов. Когда вошли в комнату, меня поразил сильный запах лекарства. Горела керосиновая лампа. А на кровати лежал забинтованный с ног до головы человек и стонал. Его тут же забрали, вынесли на носилках и на той же телеге отвезли на пароход, чтобы отправить в зейскую больницу.
     Как мы потом узнали, это был орочен, которого дня за два до нашего приезда задрал медведь чуть не до смерти.
     Дело было так: Семья этого орочена (жена и трое детей) кочевали по тайге и наткнулись на свежие следы медведя. Орочен отправил жену с детьми и оленями на новое место стоянки, а сам пошел по следу и быстро настиг зверя. Он выстрелил, он неудачно и только ранил медведя. Раненый зверь бросился на охотника и смял его. Охотник даже не успел достать свой нож, как медведь содрал ему скальп с головы, покусал ему лицо, вырвал один глаз и порвал руку. Охотник потерял сознание, но и раненый медведь свалился рядом. Ночью от холода охотник очнулся и вспомнил, что произошло. Подумал, а где же медведь.? Стал шевелиться и ногой резко дрыгнул. Медведь оказался рядом, схватил охотника за пятку и оторвал ее. Обувь у орочена была летняя – мягкие олочи, как тапочки из лосиной кожи.
     Охотник опять впал в беспамятство. Раненный смертельно медведь тоже не смог ничего сделать.
     Рано утром жена охотника разыскала мужа и обнаружила рядом с окровавленным , в беспамятстве охотника мертвого медведя.
     Через несколько лет мы видели этого орочена в Бомнаке. Он поправился, но хромал, волосы на его голове росли отдельными пучками, а лицо было обезображено шрамами. Он так же, как все по-прежнему кочевал по тайге и занимался охотой.
     Дом, в котором мы стали жить, был очень хороший, большой, деревянный дом, где размещалась контора кооператива, магазин и было еще 6-7 комнат. Одну комнату занимали мы, дети. Нас было трое. Две комнаты занимала семья счетовода кооператива Коломина Георгия Спиридоновича с четырьмя детьми, а три комнаты занимала хозяйка дома Желонина Парасковья Станиславовна с пятью детьми. Самый младший из них – был Санька, мой ровесник и четыре более старшие дочери. С двух сторон дома, выходящих во двор, была широкая веранда, не которой мы, ребятишки играли в непогоду и даже устраивали беготню – веранда была невероятно длинная. С веранды шли три крыльца во двор и одно - парадное на улицу. В магазин вход был отдельный, с улицы. В самом доме кухни не было. Она размещалась во дворе в отдельном доме. В просторном дворе стояли два больших деревянных склада, где хранились товары магазина кооператива и разные хозяйственные надстройки.
     Хозяин дома был зажиточным человеком и раньше служил каким – то не мелким служащим у золотопромышленников. И, хотя еще три года назад он умер, но жена его с детьми в конце 1930 года или начале 1931 года была выслана в Бомнак, как раскулаченная, где мы с ними потом встретились снова.
     Вскоре в кооператив прибыл из Зеи новый ответработник – Овдиенко Семен Михайлович с семьей. У них с женой Надеждой Сергеевной в ту пору была одна девочка, звали ее Тамара. Они заняли нашу комнату, а нас перевели в комнату побольше, уплотнив семью хозяйки.
     Первые месяцы мы осваивали наше новое жилье. Все было новым и интересным, особенно магазин. Мы с Николаем познакомились с продавцами и иногда заходили в магазин с «тыла» из большого широкого коридора- веранды, куда выходили двери и магазина, и конторы, и нашей комнаты , и небольшого складского помещения.
     Продавец магазина Галчинский иногда угощал нас конфетами, а когда не было посетителей, беседовал с нами. Магазин был просторный, с красиво разложенными и расставленными товарами – продовольственными и промышленными. Нам было интересно наблюдать, как весело и с прибаутками работали продавцы.
     В коридоре у входа в контору на стене висел телефон – замысловатая деревянная коробка с рукояткой, двойным звонком и висевшей сбоку трубкой. Мы долго приглядывались к этому загадочному аппарату, по которому почему-то редко кто говорил и , наконец попробовали снять трубку, подставив ящик и послушать ее. В трубке был слышен голос - кто-то вызывал Слобожанина, а потом они долго говорили.
     Мы уже знали, что Слобожанин- это заведующий метеостанцией, которая располагалась на другом берегу Зеи и довольно далеко от поселка. Самого Слобожанина мы тоже видели. Он бывал у нас, в магазине и в конторе.
     Прибежали мы к матери и стали рассказывать, как Слобожанин разговаривал кем-то из поселка. Она нас нестрого припугнула, что снимать трубку нельзя – заругают. Но нас эта говорящая трубка тянула к себе. Мы, хоть и с опаской, но иногда снимали ее и слушали, как говорят по проводам.
     Познакомились мы, а потом и подружились с ребятишками – обитателями нашего большого дома: Санькой Желониным, Аркашкой Коломиным, которые были мне ровесниками, а также с Коломиными Людой, Галей и Юркой. На новый год хозяйка дома Парасковья Станиславовна устроила для всех детей дома, своих и чужих, хорошую елку. Освободили одну комнату, поставили большую красивую елку до самого потолка. Елка была украшена игрушками, конфетами, свечами. Старшие дочери хозяйки Оля, Галя, Нина, Шура занимались с нами хороводом, пели песни, рассказывали стихи, устраивали игры. Потом было угощение и подарки. Все дети получили подарки, которые вначале лежали под елкой, а топом хозяйка стала дарить их детям. Мне досталась игрушка – лошадка, запряженная в красную коляску. Эта лошадка и сейчас, через 55 лет после той елки, стоит у меня перед глазами.
     Вскоре после елки, я заболел. Мне показалось, я даже был уверен, что заболел оттого, что…объелся конфет. Любил я два сорта конфет: одни - шоколадные в обертках, другие – карамель, тоже в обертках. Карамельки были круглые, продолговатые, в середине красный стерженек сладко- кисловатый на вкус, а сверху помадка розовая, сладкая. Они назывались –барбарис. Накануне днем я съел много этих конфет, а вечером заболел. Болел я долго и тяжело. Когда поправился, то эти конфеты больше не ел и даже боялся их. И всем говорил, что болел я от конфет, на сам деле оказывается, я болел корью. За мной следом заболели и брат и сестра.
     В Дамбуках был только медпункт с фельдшером. Это фельдшер часто бывал у нас и был добрым знакомым нашей семьи. Особенно он подружился с моим братом Николаем и звал его почему-то Микояном. Обычно заходил и еще в коридоре громким голосом спрашивал: « Ну, где тут Микоян? Как он себя чувствует? Что сегодня натворил»? И начинал с ним балагурить.
     Наш Микоян был озорной мальчишка и с ним часто случались забавные происшествия.
     Как-то летом, мы с приятелями убежали в конец нашего большого двора и забрались на высокий забор из накатника. За забором текла речка Могот. Она разлилась от дождей и стала заливать улицу, которая шла вдоль реки. Мы с забора смотрели на разлившийся Могот и тут наш Микоян свалился с забора, упав прямо в реку. Он стал бултыхаться в воде, но у забора было мелко. Какой-то прохожий подобрал его и подал нам его через забор. Мы испуганные побежали домой сушить Николая.
     А однажды он, торопясь играть, подавился за обедом пластиком жареной картошки. Этот круглый пластик, видимо, был плохо прожарен и застрял в горле. Он замахал руками, выскочил из-за стола и, было видно, что он задыхается. Мать быстро вскочила, открыла ему пошире рот, заглянула и пальцем протолкнула картошку. Он проглотил ее и ожил. Слезы сыпались горошинами у него из глаз. Он заорал, но все вздохнули с облегчением, увидев, что все обошлось.
     По приезду в Дамбуки, наши родители близко сошлись с семьей Галчинских.
     Глава семьи Галчинский (имя я уже не помню) работал продавцом в кооперативном магазине и был дружен с моим отцом. Его жена Нина Ивановна работала учительницей в местной школе и подружилась с нашей мамой. У них был свой домик из трех комнат и большой кухни-столовой.
     Люди были дружелюбные и гостеприимные. Мы часто бывали у них, а иногда проводили время вместе целыми днями. В их семье, как и у нас, росли трое детей – наших ровесников: Лида, Гутя и Ленька. Хозяйничала в доме их бабушка – очень добрая и заботливая. Дружили мы до самого отъезда, да и потом, когда жили уже в Зее, Галчинские бывали у нас, по приезду в город. Сам Галчинский рано умер еще до войны, а Нина Ивановна приезжала к нам и после войны.
     С матерью мы побывали и в лавке китайца по прозвищу Лапша. Ходили за какими - то покупками. Лапша принимал нас хорошо – показывал лавку, подбирал нужный маме товар, а потом пригласил в квартиру, которая была тут же, при лавке и угостил. Познакомились с его женой – русской женщиной и детьми. Отца они считали, видимо, своим коллегой по торговле и опасным конкурентом. Бывал Лапша в магазине кооператива, знаком с продавщицами. Но уже на следующий год его раскулачили и куда-то выслали.
     Однажды глубокой осенью 1029 года случилось происшествие. Приехавшие в Дамбуки орочены рассказали, что в тайге появился чужой человек. С тревогой говорили, что это нехороший человек. Уже давно живет в тайге, но с людьми не встречается, старается быть незаметным, скрываясь в глухих местах. Стали теряться олени. Живет в голубой палатке, они его и обнаружили.
     Доложили кому следует и получили указание задержать и привезти его в поселок.
     Орочены захватили его сонным и привезли в Дамбуки. Он оказался тоже ороченом, появился с Охотского побережья из района Чумикана. Говорили, что был замешан в сотрудничестве белогвардейцами генерала Попеляева, которые ещё в 1923 году занимали Охотск, Аян и другие поселки на побережье. Видимо, когда следствие добралось до него, он убежал в тайгу подальше от своего района. Пока ожидали оказию, чтобы отправить его в Зею, он сидел под вооруженной охраной в сельсовете, так как милиции в Дамбуках тогда не было. Он попытался бежать, захватив винтовку у охранника, но сбежать не успел. При задержании он открыл огонь, но сам был застрелен.
     Летом мать с соседками иногда ходила по ягоды. Первой ягодой было жимолость. Из нее варили на зиму очень вкусное варенье. Оно считалось дефицитным лакомством и подавали его на стол только по праздникам. Затем шла голубика, красная смородина, морошка, а под осень собирали черемуху, которую сушили на зиму. Заключительным аккордом была брусника и грибы осенью.
     Весной и осенью в сезон охоты отец с сослуживцами ходили на уток и, почти, всегда приносили по пять – десять птиц, а то и больше. Мы с нетерпением ждали отца с охоты. Встречали его. Он отдавал нам свою котомку и мы вынимали добычу. Осенью все утки выглядели почти одинаково по расцветке оперения – серые. Различают их в это время только по размерам. Но охотники по чуть заметным признакам различают их и по видам.
     Весной утки все красивые, особенно селезни. Их легко различить по оперению. Мы раскладывали добычу рядком, расправляли помятые в дороге перья, поглаживали их, а отец объяснял, как называется утка. Самыми крупными утками были кряква и серые. Затем шли косатые, шилохвость, свиязь, чернеть морская, и красноголовая, крохали, лутки. А маленькими считались квохтуны или чирки японские, чирки – свистунки и чирки - трескунки.
     Как правило, с охоты приходили охотники почти по пояс мокрыми, особенно сырой было обувь. Ходили в ту пору на охоту в ичигах или в простых сапогах. Резиновой обуви не было. Осенью отец надевал олочи - легкую эвенкийскую обувь, сшитую из оленьих или сохатиных лап. Он переодевался, умывался и завтракал, а мы в это время разбирали добычу и играли. Потом мать начинала теребить уток. Жесткие перья выбрасывались, а мягкое перо и пух собиралось на подушки. Все подушки и перины в доме были сделаны их утиного пера рукам матери. Нас теребить уток еще не допускали, отец это считал не мужским занятием и вся работа по уткам была уделом матери. когда уток было много, часть их раздавали соседям, у кого не было своих охотников – иначе матери было трудно с ними справиться. Из выпотрошенных уток мать всегда готовила только вторые блюда. Утки целиком или нарезанные крупными кусками обжаривались, а затем в глубокой жаровне тушились в соусе с целой картошкой. Нам всем это нравилось. С супа их диких уток у нас никогда не готовили.
     В Дамбуках состоялась и моя первая поездка с отцом на рыбалку и охоту, которые впоследствии в Бомнаке и Зее стали моим большим увлечением, даже страстью.
     Эта страсть и привела меня в двенадцать лет к ревматизму.
     В свободное от работы время, что бывало редко, отец ездил на лодке ловить рыбу сетями. Я часто просился, он меня не брал, по малолетству.
     Но вот, поздней весной 1930 года, в конце мая он согласился взять меня и в конце дня мы поехали « к Слобожанину» вверх по Зее, недалеко от поселка. Там поставили сетки на ночь. Рано утром на следующий день до шести утра сети надо было снять – такой уж был порядок, сети на день никогда не оставляли. С восходом солнца мы поехали. Ночи еще были холодными, утки и гуси уже пролетели на север. Днем было тепло. Отец, как всегда, взял ружье. Отец, стоя на корме лодки, толкал ее шестом вверх по течению. Она быстро шла вперед . Я сидел посреди лодки, глазея по сторонам, но больше смотрел на берег, вдоль которого мы двигались. Поездка эта была моей первой, все было внове и интересно.
     Лодка быстро продвигалась вдоль берега небольшими толчками при отталкивании шестом, но не вихляла носом, а шла ровно. По приподнятому с носа днищу мерно постукивали мелкие волны. Это меня убаюкивало, но тут я заметил убегающего по береговой гальке куличка – перевозчика. При приближении лодки он не выдерживал, и с криком срывался. Низко летел над водой и снова садился у воды на гальку, нервно потряхивая своим изящно стремительным телом. Как только лодка приближалась, он снова срывался с тревожным криком. Трясогузки, что-то искавшие у воды в мелких камушках, как куличок тоже торопились нас обогнать, сопровождая нас своими криками.
     На берегу лежали еще не растаявшие толстые, метра по полтора льдины, вытолкнутые ледоходом далеко на берег. Лед таял и тонкие, длинные сосульки отваливались от краев льдин и со стеклянным звоном разбивались, падая на камни. На крутом берегу уже зеленели кусты, местами набирала цвет черемуха. Дальше от берега по реке стелился туман. Было прохладно и сыро. Чтобы согреться, можно бы погрести веслами - предложил я отцу. Весла лежали тут же на бортах лодки, вставленные в уключины и готовые к делу. Отец ответил, что при движении против течения веслами не работают – все равно будет мешать близость берега, а дальше от берега выше скорость течения и глубина – шестом будет работать труднее. – «Терпи, казак, недалеко осталось»!
     Вскоре мы добрались до каменистой косы, уходившей от берега к середине реки.
     Коса прикрывали небольшой заливчик от быстрого течения. Здесь и стояли наши сети.
     Когда стали снимать первую, я по его команде, помогал веслами отцу удерживать лодку нужном положении, что у меня плохо получалось – я только больше мешал ему и он отдал команду мне: «Не греби, суши весла»!
     Я сложил весла и смотрел, как отец молча собирает сеть, вытаскивая ее из воды за поплавки и ждал, когда же появится рыба. Рыбы не было, сеть оказалась пустой, а я, к тому же, сильно озяб, когда держал голыми руками холодные весла. Дул свежий ветерок и я признался отцу, что замерз - нет больше терпения. Отец сложил сеть в лодку, растер мои руки своими большими ладонями. Стало теплей.
     Вдруг в тумане послышались крики черных гусей, напоминавшие скрип немазаной телеги. За этот скрип, казал потом мне отец, этих китайских гусей так и зовут – «телегами». Они всегда летят на север позднее всех уток и гусей в самом конце мая и начале июня небольшими табунами по тридцать- сорок штук низко над водой., крича на лету.
     Отец быстро схватил ружье и стоя приготовился стрелять, глядя в сторону летящих гусей. Я тоже смотрел в туман и увидел, как появляются «телеги». Они летели низко над водой недалеко от нас. Раздался выстрел над моей головой и один гусь упал в воду. Его сразу понесло течение и отец, сев за весла, поплыл за ним. Подобрав гуся и передав мне, отец стал с силой грести веслами, стараясь быстрее выбраться с течения, за мысок каменистой косы, где ещё остались сети. Я стал рассматривать гуся, держа его на коленях. Я уже не замерз, руки мои не ныли от холода, а горели, как и весь я, от возбуждения . Меня охватила какая-то дрожь, но не от холода, а от чего-то мне непонятного и приятного.
     Мы быстро собрали оставшиеся две сети. В них еще трепыхалось несколько сигов и ленков. Довольные добычей, мы вернулись домой рано, когда все наши домашние ещё спали.
     С этой первой поездки и зародилась моя непреходящая страсть к охоте. Вскоре семья переехала в село Бомнак, где я этой страстью заразился окончательно.
     После этой поездки, узнав, что я там замерз, мать не стала больше пускать меня на рыбалку, а отец перестал откликаться на мои просьбы взять меня с собой.
     Больше в Дамбуках я не бывал на охоте или рыбалке.
     В конце лета 1929 года к нам в Дамбуки приехала погостить наша прабабушка Дарья Асанова. Прожила недолго, так как сообщили, что умер скоропостижно прадед Александр Степанович Асанов. Было ему уже 95 лет. Как рассказывали потом соседи, дед был бодрым и здоровым, занимался по хозяйству. В свой последний день еще с утра его видели соседи. После обеда он не показывался во дворе и, когда его отсутствие встревожило соседей, его обнаружили в сенях. Видимо, дед упал и умер сразу.
     В том же году у нас появилась домработница Лиина Михалева.
     Её большая семья Михалевых жила в Заречной Слободе, отца у них уже не было. Жили они бедно, особенно после наводнения. Отец и мать знали их семью, как односельчан. Загнанная тяжелым материальным положением в нужду, ее бабушка решила пристроить 18 летнюю Лиину к китайцу, приехавшему из Дамбуков в Зею по каким-то делам.
     Он согласился взять ее и привез в Дамбуки. А жил он вместе с другим, уже старым китайцем.
     Когда Лиина оказалась их доме, старик понял, что хочет его молодой квартирант и, улучшив момент, в первый же день объяснил плачущей Лине, что будет лучше, если она сбежит.
     «Его люди шибко худо! Твоя надо скоро, скоро уходи»!- пояснил старик китаец.
     Подсказал, чтобы она ушла к соседям – русским. Растерявшаяся и отчаявшаяся Лиина схватила свой узелок и перебежала к соседям. Соседи взяли ее под защиту и, узнав, что она из Заречки, привели ее домой к нам.
     Отец, выслушав историю, оставил Лиину у себя. Так она стал жить в нашей семье, помогая матери по хозяйству, став домработницей. В те времена, при существующей безработице это было общепринято. С нами же в следующем году она переехала в Бомнак, через год вышла замуж за Александра Парыгина и стала жить своей семьей.
     С нашей матерью они очень дружили. Когда у Лиины появился первенец, его назвали Генкой, как моего младшего брата, появившегося в апреле 1930 года. Нас теперь стало четверо детей.
     Лиина часто бывала у нас. Когда мы переехали после 1935 года в Зею, по приезду в город она всегда гостила у нас.
     С приходом в наш дом Лиины матери стало легче управляться с домашними делами. Отец нагрузил мать неотложной работой в кооперативе.
     В то время не хватало палаток для обеспечения орочен. В чумах они перестали жить. Им понравились палатки с железными печками. По-видимому, это было удобней и легче, чем чум из тяжелых оленьих шкур с очагом посредине. Палатка - легче, ее проще собирать и быстрее ставить, При кочевке она занимала меньше места, особенно летом, когда нужно перевозить имущество вьючно на оленях. Небольшая жестяная печка с комплектом труб, служила не один год. Летом ей не пользовались, а зимой она не только обогревала жилище, но на ней был постоянно горячий чайник. Пищу орочены готовили и зимой и летом на костре. Палатки хватало года на три. А если над ней ставился полог, то значительно дольше, если палатки не сгорали. Случаи такие бывали частенько, самое важное, что это происходило моментально. Обитатели, как правило, не страдали.
     За шитье палаток мало кто брался из жителей поселка, а готовых в магазин поступало недостаточно. Вот отец и уговорил мать взяться за шитьё палаток, а шить она умела и машинка швейная ножная у нас была в доме - она досталась маме по наследстве от матери её.
     Отец принес из магазина несколько кусков специальной палаточной бязи стального цвета, нарисовал на листе раскрой. Повесил этот эскиз на стенку около машинки и работа началась. Работа была трудная и не сразу все пошло нормально.
     Широкие и грубые полотнища бязи надо было сшивать «домиком», со стенками и крышей. Главная трудность была - сделать правильный вход в палатку и окно – карман для вывода дымовой трубы в переднюю стенку. Вначале не получалось.
     На помощь пришла Парасковья Станиславовна, которая хорошо умела шить.
     Вечерами собирались у машинки мать, отец, Парасковья Станиславовна, Лиина и они «творили». Мы – ребятишки вертелись тут же.
     Долго шили первую палатку. Наконец она была готова. Её поставили во дворе. Проверили, кое –что поправили и дело пошло. Приходилось матери моей потом шить и другие вещи для орочен: ватные одеяла, ватники, но главным было – палатки.
     В Бомнаке эта работа продолжалась. Дома иногда собиралось бязи в кусках до 400-500 метров, которые превращались в палатки. Научились потом шить и другие жители поселка. Проблема палаток была решена.
     Небольшую палатку мать сшила и для нашей семьи. Мы ей пользовались на охоте, но это уже было в Бомнаке.
     Последнюю дамбукинскую зиму меня начали готовить к школе. Почти каждый зимний день один - два часа я занимался. Учил буквы и цифры. Учился их писать и читать букварь. Мне купили тетради в косую клетку. В них я писал бесчисленное множество палочек и крючков, из которых впоследствии должны были составляться буквы. Мать была строгой учительницей и требовала, чтобы я писал не только палочки, крючочки и нолики, но и делал это красиво. Я мучился, дело доходило до слез, но скидок на моё - «не могу», не было.
     Поэтому, когда я осенью 1931 года пошел в школу, то многое уже умел и через полугодие я стал заниматься со вторым классом.
     Весной 1930 года произошли изменения и в службе отца.
     Для лучшей организации работы с местным туземным население, его обеспечения и приобщения к новой жизни был из Зейского района выделен новый Зейско –Учурский район с центром в Бомнаке. По площади это район составил примерно половину Зейского арйона. Но и эта половина была огромная. С запада на восток, от реки Унаха до Брянты до верховьев реки Мая было 400 километров. С севера от Станового хребта до реки Урка и озера Огорон – километров 200. Вся верхняя Зея от поселка Потехино до истоков Зеи с притоками Брянтой и Унахой, Утугоем, Мульмугой, Сугджаром и Током, Купури, Аргой, Урканом и множеством других рек и речушек вошли в новый район. По тайге в бассейнах этих рек кочевал орочены. В то время их еще называли туземцами. И район назывался туземным. Был создан после съезда туземный райисполком – ТузРик. Председателем был избран орочен, а заместителем – русский Рубцов.
     Райком партии ВКП(б) возглавил секретарь Торпищев. Кооператив стал называться «райинтегралсоюз Орочен». Председателем избрали Улискова Филиппа Николаевича. Заместителями его стали: по заготовкам - Кобылкин Николай Иванович; по торговле – Овдиенко Семен Михайлович. Главным бухгалтером – Усынин Иван Михайлович.
     В правлении работали: Коломин Георгий Спиридонович, Соловьев, Шепилов, Артюшенко.
     Русских поселков в новом районе было всего три: столица - Бомнак с населением 150-200 человек; Потехино – человек 50-60; и небольшой прииск Николаевский, выше Бомнака. Орочены в поселках не жили, кочуя со своими оленями по всему обширному дикому району.
     Кроме трех поселков на реке Зее вверх от Потехино до Бомнака было несколько зимовий : Емельянова, Доровских, Доенинское… На этих зимовьях жило по одной семье.
     5 июня 1930 года, когда вода в реке после весеннего паводка была еще высокой, наша семья первым пароходом выехала из Дамбуков на новое место жительства в поселок Бомнак.