Информация обновлена: 15 ноября 2017, 13:01

Во своясях. Японцы в городе, интервенция

      (Из воспоминаний Улискова Анатолия Филипповича)
    В сентябре далекого 1918 года в ряде казачьих станиц на Амуре полыхнуло белоказачье гамовское восстание. В амурскую станицу Черняево из Маньчжурии подошли отряды японских интервентов с белогвардейцами. Вместе с черняевскими белоказаками двинулись они по Тыгдинскому тракту в город Зею, самый крупный населенный пункт в Зейском горном округе.
    Немалый интерес у оккупантов вызывала возможность поживиться на золотых приисках, чему способствовала позиция владельцев зейских приисков, надеявшихся с помощью интервентов вернуть свое добро.
    Японцы заняли город Зею в ночь на 21 сентября 1918 года, интервенция продолжалась 512 дней до 14 февраля 1920 г.
    Город охраняли слабые силы местной самообороны, практические не оказавшие сопротивления интервентам.
    Днем 21 сентября по реке к городу снизу подошел пароход «Телеграф» с баржей на буксире, груженной военным имуществом отступавших из города Свободного красногвардейцев .
    На борту парохода были красные матросы отряда Александра Шейко. Подозревая, что японцы и белоказаки уже могли быть в городе, часть отряда высадилась на шипкинском перекате недалеко от города и левым берегом Зеи продолжила пеший поход.
    Интервенты, похоже, уже имели разведданные о приближении парохода и готовились разбить силы красных. Когда пароход подошел в черту города выше городского сада, он был обстрелян с правого берега японцами. Завязался бой.
    Семья деда Улискова в то время проживала в Заречной Слободе и все мы были невольными свидетелями происходящего.
    Дед наш, Иван Борисович заставил всех нас спрятаться в подполье.
    Еще накануне, в конце огорода он соорудил большой схрон – землянку, где спрятал своего коня и говорил, что как только начнется стрельба, он тоже спрячется с конем там. «Незачем по - дурному погибать от пуль» - убеждал он нас. Вскоре началось…
    Партизаны, по-видимому, недооценив силы японцев, решили прорваться на пароходе вверх по реке Зее и уйти подальше в тайгу, но встреченные из засады сильным огнем из винтовок, пулеметов и артиллерии сделать этого не смогли. Правда, пароход « Телеграф» под огнем противника уже миновал пристань и зейский городской сад, где засели главные силы японцев, но был сильно поврежден артиллерийским огнем прямым попаданием в машинное отделение .
    Пароход уткнулся носом в противоположный берег, в районе Заречной Слободы. Баржа тоже затонула у левого берега и была подожжена снарядами японцев.
    Отбиваясь от озверевших японцев, партизаны уходили от горящих пароходов на противоположный берег в тайгу в сторону рч. Пикан.
    Многие погибли еще на пароходе. Часть раненых партизан заживо сгорели вместе с пароходом. Некоторые прыгали в реку и их сносило вниз по течению. Выбравшиеся на берег пытались спрятаться в деревне Заречная Слобода и в окрестностях, куда только могли добраться, но японцы и белогвардейцы в последующие дни устраивали облавы и убивали на месте всех подозрительных, не говоря уж о раненых. (Сто девятнадцать человек захоронены в братской могиле села Заречная Слобода. Ю.Ч.).
    Облавы продолжались до самой зимы. В одной из таких облав погиб старый агроном Иван Михайлович из Пиканского опытного поля.
    Он ехал в Заречную и, увидев появившихся на дороге японских солдат, бросил лошадь с телегой на дороге. Агроном успел убежать на сжатое поле, где стояли суслоны ржи и пытался там спрятаться. Японцы его нашли, заколов штыком тут же, в суслоне.
    Один из раненных партизан ночью пришел к нам. Он как-то сумел до ночи прятаться на том пароходе, прорвался через засаду.
    Ему удалось переплыть ночью на городской берег и огородами прийти к нам в дом, стоявший недалеко от берега. Вначале наши домашние растерялись, но потом мама спрятала его в подполье, на крышку надвинула одним краем большой сундук, на котором спал брат Петр.
    Мама делала раненому перевязки и кормила его. Несколько дней спустя, его переправили к Якову Луговому, который оставался по поручению зейских большевиков в городе, собирая раненных и прятавшихся партизан для отправки их в тайгу.
    Дня через три-четыре после боя, когда, кажется, всё уже успокоилось, не было слышно стрельбы, отец Филипп Иванович решил поехать в Заречную. Взял с собой и меня с братом Петром – надо было копать картошку.
    Мы переехали реку на лодке в верхнем краю города и пришли к дому Усмановых. Там было все открыто и никого не было ни в доме, ни во дворе, ни в огороде. Зашли к одним соседям, к другим – везде было пусто. Оказывается, почти все жители Заречной Слободы убежали в тайгу, как только начался бой. Японские пули и снаряды долетали в деревню и люди спасались бегством.
    Постепенно жители стали возвращаться домой, но японцы и белые продолжали искать партизан. В один из таких дней мой отец ходил за деревню искать коней, которые - то ли сбежали во время боя, то ли были отпущены пастись.
    Коней он не нашел и брел по переулку с уздечками. Подошел к группе женщин, обсуждавших у чьих-то ворот последние новости: к фронтовой обстановке в деревне ее жители уже начали привыкать. В это время с другой стороны подходил японский патруль. На отце была солдатская гимнастерка, в которой он вернулся из армии. Японцы приняли его за партизана и схватили. Тут из толпы женщин бросилась к Филиппу Шура – жена отцовского брата Сергея и очень решительно, заслонив его от патруля, стала кричать, расставив руки в стороны: « Не дам! Это мой мужик! Это не партизан!»
    Растерявшиеся было в начале бабы, опомнились от неожиданности и стали помогать Шуре. Оттеснили патруль и отстояли моего отца . Этим подвигом Шура прославилась на всю деревню, а случай потом долго оставался в памяти не только нашей семьи.
    С приходом японцев, ожила белогвардейщина и ее пособники. Начались аресты, доносы и опять аресты, расправы, расстрелы. Расстреливали попавших в плен партизан. Расстреливали оставшихся активистов Советской власти. Арестовывали сочувствующим большевикам и партизанам.
    Тюрьма была переполнена, а в японской жандармерии, которая располагалась на углу 4-ой улицы (нынешняя Ленинская) и центральной площади шли допросы, пытки, избиения попавших туда людей.
    Был арестован комиссар Петр Малых, а затем его расстрелял у «Крестика» на окраине города( ныне район бывшего молокозавода) . Александра Белоусова зарубили шашками у старого кладбища на острове и сбросили в реку.
    Белоусов и Малых были местными жителями- большевиками и представителями Советской власти в городе Зее. Ныне их именами увековечены улицы в городе Зея.
    В Заречной Слободе белогвардейцы отобрали дом у стариков Вотиных и организовали там свою «жандармерию» - так стали называть жители деревни этот дом.
    Алексей Головченко – первый пособник белых из местных деревенских, подобрал своих дружков, вроде Саньки Корнева и Володьки Шафранца и они стали орудовать в этой «жандармерии».
    Они арестовывали людей по указанию своих начальников и японцев, а иногда и сами. Приводили в «жандармерию», допрашивали с пристрастием и, как правило, пороли нагайками. Так они до полусмерти запороли местного жителя Логинова, который вскоре от побоев помер, оставив сиротами многодетную семью. Допрашивали не только мужиков, но и женщин. Японцы и белогвардейцы добивались выдачи жителями партизан и большевиков: кто и где скрывается в городе, где скрываются в тайге партизаны, кто им помогает.
    Семья Улисковых тоже числилась, как сочувствующая красным.
    Очередь доходила и до них. Намеки и открытые угрозы Саньки Корнева в адрес большой семьи Улисковых наводили страх на домочадцев. Братья Улисковы: Влас, Николай, Владимир и Костя были еще подростками, а сестры - Елена и Алексей – малые дети. Филиппа уже забрали в белую армию. Сергей с семьей жил уже отдельно. Анфиса жила у Михайловых, а мать моя - Ганя еще только привыкала первые месяцы к жизни в чужой семье, жила одиноко и боялась больше всех. Как только стукнет калитка или залает собака, так в страхе бегут они поглядеть в окно: кто идет?
    И вот, однажды дождались. Вечером, уже стемнелось, явился из «жандармерии» посыльный и передал: «Японцы вызывают хозяина Ивана Улискова».
    Делать нечего, ослушаться нельзя. Дед Иван Борисович пошел, провожаемый десятком пар испуганных глаз да причитаниями жены.
    Допрос был долгий и жестокий. Допрашивали в основном русские. Японцы мало вмешивались да они, пожалуй, и не смогли бы эту «работу» сделать лучше своих усердных помощников.
    На вопросы: «Где партизаны? Куда возишь продукты? Где прячешь оружие» и другие , подобные этим - Иван Борисович отвечал отрицательно. Тогда каждый вопрос стали чередовать побоями. Били вначале палками, а потом перешли к нагайкам.
    Назавтра кто-то из знакомых прибежал и сказал матери: « Ивана очень сильно бьют и могут убить».
    Мать собралась и побежала к Корневым. Дома у них был Николай, старший брат Саньки. Она упала перед ним на колени и стала просить заступиться за Ивана. Но Николай ответил: «Что ты тетка Катерина, встань. Я в этом деле не участвую и ничем помочь тебе не могу. Это - гад Санька. Мы с ним в этих делах не товарищи».
    А Саньку не только просить, попадаться на глаза было нельзя. Он бы и тетку Катерину избил.
    Мать, вернувшись ни с чем домой, по совету Киселевых собралась и пошла через Зею по льду в город к Журбиным. Жили Журбины далеко в верхнем краю 4-ой улицы (нынешняя улица Уткина) и доводились сватами Киселевым. Журбины были и сами сочувствующими Советской власти.
    С Улисковыми жили они дружно. Часто бывали у них в гостях, а иногда по субботам приходили в баню попариться. После обязательно заходили в дом закусить солеными груздями и рыжиками да попить хорошего чайку из самовара.
    Журбин как-то сумел с приходом японцев завести с ними знакомство и пользовался каким – то на них влиянием. На это и рассчитывали Киселевы и мать. Она сумела убедить Журбина, что Иван в смертельной опасности и его надо спасать.
    Журбин договорился с нужными людьми среди японцев и в Заречную был послан посыльный с распоряжением освободить Улискова, «так как он не красный».
    После получения приказа японцы Зареченской «жандармерии» распорядились прекратить допрос и отпустить Ивана Улискова. Санька Корнев запротестовал, говоря, что Ивана отпускать нельзя, что он - красный.
    Но приказ был отдан, и Ивана освободили. Мать с ребятами привезли его чуть живого. Лицо было превращено в сплошной синяк, ухо рассечено, глаз разбит, тело исполосовано нагайками.
    Чудом Иван Борисович остался жив, но глухим и слепым на один глаз.

        Максим.
    Где-то в мае месяце 1919 года случилось еще одно крупное происшествие.
    Когда растаял лед на дне и внутренних стенках колодезного сруба, что-то ещё мешало брать воду. Бадья часто ударялась во что-то твердое.
    Вначале думали, что это- лед и зимой не обращали на это внимание. Но лед кругом растаял, а это «что-то» не таяло. Стояла теплая погода. Отец со старшими сыновьями были в поле и мать решила с младшими да с невесткой это «что-то» достать. На веревке был спущен в колодец один из мальчишек. Подали ему багор. Он им обследовал колодец и прокричал оттуда, что это что-то железное, тяжелое – никак не поднять. Тогда ему на веревке спустили крюк- «кошку» , которой ловили в большую воду лес на реке. «Кошкой» он и зацепил «это железное и тяжелое». Вначале вытянули из колодца разведчика, а потом все вместе стали тянуть «это».
    Когда подтянули к краю сруба, то от страха чуть не бросили веревку – это был пулемет «Максим».
    Мать приказала потихоньку отпустить пулемет обратно в воду, а ребятишкам, погрозив пальцем, сказала, чтобы об этом никому ни слова.
    Наученные уже оккупационными порядками ребятишки действительно сумели промолчать. Когда с поля вернулся отец, ночью пулемет достали и отправили в тайгу. Как и куда в семье никто не знал, да и не спрашивали об этом, как никто и не спрашивал, кто его в колодец спрятал.