Информация обновлена: 15 ноября 2017, 13:01

Во своясях. По воспоминаниям матери

Ранее:

     . (по воспоминаниям матери- Агафьи Ник? )
        Месяца через полтора нашей совместной жизни, в марте 1919 года Филиппа забрали в белую армию.
        Накануне их отправки в Тыгду, поздно вечером к нам в дом явился Санька Карнев с напарником. Он, как представитель местной власти, частенько проверял неблагонадежных. Ходили по деревне, и японские патрули, но русские ходили чаще и проверяли строже.
        На это раз Санька предупредил Филиппа, чтобы не вздумал бежать и завтра во-время явился на сборный пункт. Вел он себя, как всегда, развязно, грубо. Был крепко выпивший. Я сидела на кухне и что-то писала карандашом. Его пьяная назидательная речь злила меня. Вдруг он потребовал дать ему карандаш - что-то он вздумал написать. Я швырнула карандаш в темный угол кухни и сказала: «Иди и бери!» Он взорвался, заругался и замахнулся ударить меня нагайкой. Но стоявший рядом напарник схватил нагайку и не дал ударить. Потом напарник его силой вытолкал из избы. Санька ругался, угрожал всем нам, но ушел.
        После отъезда Филиппа в армию началась моя трудная жизнь солдатки в большой семье свекра и свекрови.
        Вскоре после моего замужества, мать с отцом и братом Петром переехали жить в Заречную слободу, чтобы быть поближе ко мне. Там же жила и мамина сестра Агния Усманова с семьей.
        Дед (Улисков) остался в городе один. Ему трудно было одному и он женился, взяв старушку лет на двадцать его моложе, а ему в ту пору было восемьдесят пять. Он все еще работал на своем Сивке, занимался извозом. Я скучала по своим и частенько наведывалась к ним домой в город.
        Помню, как-то на первый день пасхи, а пасха в тот год была ранней, я пришла домой и уговорила маму пойти на кладбище, на могилку бабушки, которую я очень любила.
        Стояла ветряная, холодная погода, а мы оделись легко, по-весеннему. Я и мать уговорила не одевать зимнее пальто и платок, как старушка, а пойти в осеннем пальто и шарфике. На кладбище сильно мы промерзли и на следующий день мама заболела да так, что через неделю умерла. До сих пор не могу себе простить то, что мать простудилась по моей вине и так рано умерла – ей не было еще и сорока лет.
        После маминой смерти я часто приходила помогать отцу и брату по хозяйству: доила корову каждый день, стирала, пекла хлеб, мыла полы. На мне были и обязанности по своему новому дому у свекрови. Летом отец продал корову. За огородом ухаживали плохо и вскоре они с (сыном) Петром стали жить по-пролетарски.
        В семье Улисковых было две женщины - свекровь и я, на которых лежало много домашних забот. Кроме обычных – стряпни, стирки, уборки, ухода за коровой, свиньями, телятами, курами, работой в огороде с весны до осени на нас лежала обязанность каждую субботу топить баню, летом ходить за ягодами и грибами, обязательно работать с мужиками на сенокосе, а осенью жать хлеб и вязать снопы. Жали хлеб только женщины и мы вдвоем , конечно, не справлялись и свекор нанимал на жатву двух-трех женщин.
        Улисковы обычно держали две-три лошади, одну-две коровы, одного-двух телят, несколько поросят, штук двадцать кур.
        Во дворе у дома стояли: конюшня, стайки для скота, амбар и погреб, колодец, навес, где хранились плуги и бороны; летом - сани, а зимой- телеги.
        В огороде стояла баня. Была и лодка. Лодки имели почти все жители деревни. На них ездили в город. Ездили на рыбалку и на охоту, за брусникой и моховкой, а многие и на покос. Нужна была лодка и на лесосплаве.
        С ребятишками, а они все были моложе меня, жили мы дружно и работалось с ними весело.
        Свекор был строг. Он постоянно был в работе и того же требовал от жены и детей. Меня он не обижал, но бывал недоволен, если я куда-либо отлучалась из дому и ворчал.
        А свекровь меня жалела и по доброте своей часто отпускала то к своим – отцу и брату, то к подружкам и знакомым. Она же всегда прикрывала грехи своих детей, за что ей доставалось от мужа. Но она не давала себя в обиду, часто из-за детей ругалась с ним, называя хохлом, идолом, или «проклятым дедом Борисом».
        Дед Борис был ее свекром. Он остался в селе Марково ( на Амуре) и, по - видимому, у нее были причины в высшей степени своего ругательства называть имя деда Бориса.
        Частенько к нам заходила Шура – жена Сергея. Она спрашивала меня, как я живу и лажу ли я со свекровью и свекром? Советовала не давать себя в обиду, смеясь приговаривала:
        « Если она будет обижать, побей её, вытереби её волосы или поцарапай её, как я делала.»
        Когда Шура жила в доме свекрови, частенько бывали ссоры из-за мелочей жизни. Конечно, она не теребила ей волосы, ни выцарапывала глаза, но до драки дело доходило
        Семья у Шуры росла. Муж Сергей работал один в своем хозяйстве и пытался заработать денег на стороне. Он часто уезжал на заработки. А Шура хозяйкой была не экономной – у нее в доме было то густо, то пусто. Бывало, придет к нам, что-нибудь расскажет веселого, посмеемся, а потом тихонечко, чтобы свекор не слышал, спросит свекровь: «Не дадите ли мне хлеба? Сергея нет, а у меня мука вся вышла.» Екатерина Степановна скажет ей: «Ладно. Пойдешь домой, на полке в сенях над дверями возьмешь, я туда положу».
        Улисковы без хлеба не сидели, но мясо или масло были не всегда. Хотя и держали скот, но мясо и часть хлеба приходилось продавать - надо было не только одеть и обуть семью, но и приобретать многое по хозяйству. Деньги на расходы ещё и прирабатывали в летнее время, заготовляя и сплавляя лес с верховьев по подряду в Благовещенк, Суражевку или в Зею. Делали это между посевной и покосом.
        Выручал огород. Подспорьем были грибы, ягоды да небольшая охота на уток и гусей весной и осенью. Заниматься охотой постоянно было некогда – в это время как раз была страда: или посевная, или уборочная. Поэтому экономили. Из-за этой экономии у меня со свекровью случались неприятности.
        Как-то во время сенокоса она оставила меня дома: во - время вынуть посаженный в печь хлеб, присмотреть за младшими Леной и Алексеем и истопить к вечеру баню.
        В это день ко мне заходила моя двоюродная сестра Нина Усманова попросить лодку – съездить на ту сторону. Лодки на месте не было, её кому – то уже отдали.
        Я весь день была дома и отлучалась только не на долго наносить воды и дров, да потом три – четыре раза посмотреть баню, подбросить в топку дров.
        Дня через два после этого, я случайно услышала за воротами на улице громкий разговор свекрови с Ниной. Свекровь стыдила ее за то, что она выпрашивает хлеб у Гани, когда дома никого нет. Я вмешалась в этот разговор и стала говорить, что хлеба Нине не давала, откуда вы это взяли? Потом заплакала от обиды.
        Тогда свекровь изменила свое мнение, сказав: «Ну, тогда - Киселиха. Это ее рук дело».
         Оказывается, придя с покоса, она проверила хлеб и недосчиталась одной буханки, но мне об этом ничего не сказала, а спросили младшую лену – кто к нам заходил?
        Та ей сказала, что была Нина. А что соседка занималась мелкими краждами, было известно давно.
        Однажды мы с Власом и Николаем ездили на лодке за брусникой на Алгаю. Мать дала нам еду и в том числе кринку молока. Когда на другой день вернулись, мать спрашивает: «А вы брали с собой черную кринку?» Я ответила, что брали только то, что она нам дала, а черную кринку не брали. Тогда она сказала, что из погреба исчезла большая черная кринка с молоком и, наверное, это опять дело рук Киселихи. Она стала следить за соседкой, высматривать через щели в заборе в соседском дворе свою черную кринку. И однажды увидела ее. С нас подозрение полностью снято, а на счет Киселихи было засчитано очередное «преступление». Удивительно, что дотошно расследуя эти мелкие кражи, мать не шла к соседке и не ругалась с ней через забор, как это иногда бывало в деревне, а лишь сама выговорив дома среди нас проклятья в соседский адрес, как будто забывала об этом, но до очередного происшествия. Потом вспоминались прошлые грехи соседки, опять сыпались проклятья и опять, в домашних работах все это забывалось.
        Бывало, что соседка заходила к ней, они мирно разговаривали и никогда мать даже намеками ей о своих подозрениях или явных фактах не говорила. Ей было стыдно говорить об этом.
        Жили в Заречной Слободе две сестры, молодые, еще не замужние девчонки, которые занимались кражами в частных лавках, особенно у китайцев в городе.
        Причем, кражи эти делали не от нужды или крайней необходимости, а ради озорства, по какому - то духу варначества или разбоя. Приходили эти сестренки в лавку к китайцу, заводили веселый разговор. Одна обычно при этом заходила за прилавок и «завлекала» хозяина, а вторая брала с прилавка то, что можно было взять. Пошумев, посмеявшись сестры уходили, а потом среди своих знакомых хвалились своим «мастерством».
        Бывали и кражи посерьезнее. Там, в Заречной Слободе частенько пропадали телята и, даже, коровы и лошади. паслись они обычно на «задах» за огородами, в ближайшем лесу нпа полянах. Кто –то стал специализироваться на этом товаре. Однажды у Улисковых тоже пропала корова. Задумали завести вторую корову. Вырастили телку и вот, летом молодая корова пропала – вечером не пришла домой. Искали ее дня два – не нашли. А на третий день кто-то под ворота подбросил часть головы коровы с рогами. По ним то и узнали хозяева свою корову.
        В сентябре 1919 года мы с ребятами ездили на лодке на рч. Алгаю и Гармакан за брусникой. Пробыли там дня три. Хорошо набрали брусники - несколько ведер.
        А когда вернулись домой, на нас свалилась неожиданная радость – дома оказался Филипп. На наши вопросы отвечал, что приехал в отпуск и показал отпускной билет.
        Я обратила внимание на печать, она показалась мне ненастоящей. Потом я сказала Филиппу об этом и он признался, что приехал самовольно, а документы ему помогли подделать. Дней через пять – семь за Филиппом пришли. Его арестовали и пароходом отправили в Благовещенск.
        Как потом рассказывал нам сам отец, его этапом везли от Благовещенска до Владивостока и он побывал а тюрьмах многих городов и станций на всем этом длинном пути. Побывал и в вагоне смерти Калмыкова, но остался жив.
        В Раздольном под Владивостоком он с несколькими арестованными попал в контрразведку к японцам, откуда чудом удалось бежать, убрав ночью двух японских часовых и переодевшись в их форму. Долго бродили по таежным селам и вышли с территории, занятой белыми. Разыскали партизан, оказался это отряд Шевчука И.П. Комиссаром этого отряда некоторое время был Постышев П.П.
        В конце 1919-начале 1920 года отцу пришлось участвовать во многих боях в составе этого отряда.