Глава 08. Часть 02. Дикие побеги
РАНЕЕ:
Глава 03. Часть 02. Дикие побеги
Глава 04. Часть 02. Дикие побеги
Глава 05. Часть 02. Дикие побеги
Глава 06. Часть 02. Дикие побеги
Глава 07. Часть 02. Дикие побеги
- Як-корь его! Раскололся! Так посерёд пуза и лопнул...
Анфим обошел вокруг обласка, который они когда-то выдалбливали с Егоршей Сараевым, подивился на трещину повдоль всего днища, погладил рябое лицо.
- Рано старился - мало ездил.
Левка складывал в широкий мешок мокрые сети, был сумрачно-безразличный; к нижней отвислой губе прилип огарок цигарки; на согнутые плечи падал сухой мелкий снежок.
Все - отъездились они на обласках по курьям и протокам - передышка до ледостава, а там запрягай в парты собак, складывай снова саки и пешни, да на Широкую Обь самоловы ставить.
Сетями это лето они промышляли споро, без рыбы не приезжали. Насушили, навялили - будет себе и собакам. Приемщику много сдали - Пылосову. Недаром и обласок у Анфима лопнул: изо дня в день потаскай-ка волоком с курьи на курью, с перетаска на перетаск. По кочкам днище обдирается.
От отца и сына густо несет рыбной слизью, дегтем, илистой сыростью, табаком. Левка будто со стороны оглядывай себя, морщится. «Опять Калиска скажет, что oт меня чердаком пахнет, засольной». Прошлый раз, в августе, Левка схватил горсть колючек с репейника, закатал их в Калискины косы. Она вырвалась, обозвала его мордой остяцкой, узкоглазиком и убежала... А Левка потом жалел ее, глядя, как девка на крыльце выпутывала репьи из волос. Глаза ее были тогда, как у злющей собаки.
С Калиской он помирился, она приходила на вечеринки, плясала, пела частушки под балалайку. В Левке от ее голоса буйствовала, носилась по жилам кровь: ему хотелось куда-нибудь заманить Калиску, остаться наедине с ней. Чтобы только березы были, травы, солнце, небо над головой и никого больше. Но Калиска пугливо озиралась на дом: там был отец, который не разрешал якшаться с Левкой. Хорошо еще, что хоть на вечеринки пускает, хоть возле дома можно попеть, потолкаться.
На покосе, тоже тогда еще в августе, им раз удалось затеряться в кустах смородишника. Левка видел, что Калиска идет за ним покорно, готовая ему подчиниться. Он это не только видел - чувствовал, потому что знал за собой и силу и то, что на мордаху приятный. Левка облапил Калиску, прижал - у нее косточки захрустели, глаза закатились и жар на щеках выступил. И все бы у них решилось в эту минуту, и тогда Иван Засипатыч никуда бы не делся - отдал бы девку свою за Анфимова сына. Но Иван Засипатыч нигде не спускал с них глаз и тут не замешкался: услыхали они, как за кустами зашароборилось, запыхтело.
«Отец!»
Замелькали Калискины голые ноги-бочоночки, завихлял кругленький зад, замотались по сторонам руки с пухлыми локотками... А Левка го юр. был упасть на четвереньки И по-собачьи ногами землю скрести.
Левка не стал ждать, когда покажется па поляне Пылосов, повернулся и скорехонько пошагал в ту сторону, где за кустами скрылась Калиска. Пришел он к отцовскому балагану, чай пить со злости стал. Отец тогда сказал:
«Чай пьешь - далеко видишь, а идешь близко»,
Смеялся над сыном...
Левка часто об этом все вспоминает и вот опять вспомнил.
- О девке думаешь, паря? - спрашивает Анфим, наступая на расколотое днище.
- Как в прорубь глядел, - отвернулся Левка.
- Ладно, поди што, женим тебя.
- Остячку я не возьму, тятька, - упрямо сказал Левка, н лицо его стало не по годам суровым.
Остяк узкими щелками вскользь посмотрел на сына.
- Тетка Катя што сказывала? У поварихи на Усть-Ямах мужик скончался. Был худой да травился ишшо. Прости бог, окочурился. К поварихе с тобой и посва-тамся.
Сын глядел мимо отца, на сжатых сурово губах у пего собиралась улыбка.
- Видал я ее... По мне она будет, как собакам дорога по первотропу: убродная.
И рассмеялся печально: только зареветь осталось.
В августе же, как отошли покосы, Иван Засипатыч отослал Калиску подальше с глаз - гостить в Соснов-ку к тестю, трахомному старику Гавриле Гонохову. Ка-лиска все и жила там, отиралась. Сосновка - Пыжи-пу не чета. В Сосновке дворов в десять раз больше и парней полно. Левку Мыльжпна не проведешь: крутилась Калиска там с хахалями, обжимали, поди, ее, тискали, песенки под гармошку пели. Иначе чего бы ей носом вертеть? Это пуще всего и выводит Левку, что Калиска с недавних пор не хочет его замечать, видеть не хочет.
Ну, вернулась она из Сосновки, повстречал ее Левка, она ему «здрассте» сквозь зубы - и мимо, бочком от него. Левка ей дорогу переступил, спросил напрямик: чего она, мол, кочевряжится? Она отвечала, что ничего, что просто у нее настроения нету. Обидел кто? Нет, говорит. И с этим ушла от него.
Тяжело вспоминать Левке, тяжелее, чем ношу нести.
Согнулся он: от мокрых сетей, которые нагрузил на него Анфпм, промокла спина. В волосах за ушами зап.) гались белые рыбьи чешуйки. Руки тонкая тетива нарезает... Бросить бы все средь дороги, отмыться в бане, надеть одежду чистую и спросить Калиску: пойдет ли она за него замуж. Пусть скажет раз навсегда.
Анфим рыбу несет. Тропка осклизлая: снег на ней с глиной перемешался.
- Вконец обмелела Пыжпнка, кулику по колено,- с тоскою сказал Анфим. - К зиме речка старится, как все равно человек... Морщинится, сохнет речка, чисто старуха...
А Левка пыхтит под связкой мокрых сетей и думает зло: «Подкараулю Калиску, подкараулю...»
В тот день он встретил ее, но она опять ему ничего не ответила: сидела молчала на посиделках, грызла орешки, плевала шелуху в подол - слова не обронила. Была она с виду как день с дождем. Есть дни, когда нет ни ветра, ни голубой просветинки на небе, а сеет дождь-сеенец, сидишь в обласке, выбираешь сети, рыбу выпутываешь, а самому спать хочется... И на Калнску глядя, Левке тоже захотелось спать.
Второй раз об одном и том же он спрашивать уж не стал: заела гордость, заскребло лапой кошачьей под сердцем. Другой бы с досады взял и нашел себе девку другую, а на пей, на Калиске, и глаз бы не остановил. Но хоть задавись - никто ему в Пыжино не мил.
Грызла Калнска орехн - ни вниманья, пи полвни-маиья на Левку. А до Сосновкп заглядывалась, куда как была ухажериста.
К Левке липнут, привязываются девки-остячки, да он их всегда сторонился.
Посидела Калиска - ушла, незаметно от Левки ушла, скрылась. А он, спохватившись, думал-гадал: как же она от него улизнула, если он глаз с нее не спускал?
«Изгаляется, лучше меня завела. Ну, я тебе так не спущу, я с тобой чо-нибудь вытворю».
Левка ушел с посиделок один: и брата Порфилку не стал дожидаться. Снег все так же, как днем, сухо, с шуршанием, ложился на землю, на крыши, на сараюшки. Сквозь мглу на небе мутно просачивалась луна, и лютущая, яростная тоска сдавила сердце Левки... Избы - как лица людей: обветренные, шелушащиеся, блеклые, источенные жуками, все старые, кроме пы-ло-совской избы. В этой крепкой высокой избе живут не так:, как у них, и спят не так, как у них. И там краснощекая русская девка. Эх, смотреть на Пыжнно тошно! Выпал бы снег скорее, густой, хлопьями, снег и завалил бы все к черту...
Зима много прячет от глаз.
Первый большой снегопад не заставил себя долго ждать: занепогодило, забуранило, побелела земля, и, ког-да после буйства ветра и снега очистилось небо от гуч, когда свободно стало разгуливать солнце, каждый подумал: «Жди холодов».
И холода наступили. С холодами пришел большой ледостав. Зима не шутила: вот и приспело время пересаживаться остякам на марты. Из сеней, с чердаков, из кладовок выносили лыжи, подбивали кисами - лосиными шкурами, чинили крепления: скоро на Обь. У собак поубавилось резвости, опустили собаки головы, поджали хвосты: пришла пора и им тянуть трудовую лямку.
Зачастили бураны, без лыж уже нельзя было сунуться ни па рыбалку, ни по сено, ни За дровами.
Как раз перед рождеством было дело, Анфимов Левка вышел раненько во двор, а на их, мыльжинской, сараюшке, куда они заметали две возовушки сена, стоит пылосовский баран с витыми, толщиной в руку рогами. Жрет чужая скотина сено, а у соседей ни совести, ни стыда. Неужто Пылосовы не видят, что их баран соседское сено на сараюшке жрет? «Хе, видят, да виду не подают! Это на Пылосовых похоже».
Появился Порфилка, зажал в руках флакон со скипидаром. Подкрались они к барану, сцапали и налили под хвост.
Тот на сено взбирался по куче навоза, а теперь ему путь к этой куче отрезали. От скипидара он взвился, рога приложил к спине, остервенело бявкнул и с отвесной стороны брыкнулся в глубокий сумет. От тяжести и от прыжка он чуть не весь зарылся в сумёте и, бявкая, через голову и по-всякому пошел выкручивать на снегу такие фокусы, что даже выскочивший Иван Засипатыч застыл от удивления, глядя на своего барана.
Парни успели спрятаться за сараюшкой, и Пылосов их не увидел. Он забежал в мыльжинекую ограду, стал выгонять барана на улицу, а тот от страшного зуда не различал ни ограды, ни ворот, ни хозяина. Когда Иван Засипатыч забежал сзади, чтобы направить барана в воротца, тот развернулся круто, почти па месте, и, наклонив голову, врезался Пылосову промежду ног, Иван Засипатыч не устоял и опрокинулся.
- Да взбесился ты, што ли?
- Боров, а сбрыкал, как мячик, - сказал в сенях Левка.
Они хохотали с Порфилкой, покатывались.
- А мы с тобой в ночь на рождество еще не такое выдумаем...
И Левка открыл Порфилке свою придумку, которая недавно пришла ему в голову.
- Так она же помрет со страху, - перестал смеяться Порфилка. - Вот напридумывал...
- Мотри, рот на защелку, а то...
Левка подставил кулак к приплюснутому Порфилки-ному носу.
Высунулся из избы Пантиска.
- Женихи! Вы чо тут: шу-шу-шу?
- А тебя ждем, - ответил грозно Левка и втолкнул Пантискину черную голову обратно в избу.
ДАЛЕЕ:
Глава 09. Часть 02. Дикие побеги
Глава 10. Часть 02. Дикие побеги
Глава 11. Часть 02. Дикие побеги
Глава 12. Часть 02. Дикие побеги
Глава 13. Часть 02. Дикие побеги
Произведение публиковалось в:
"Дикие побеги". – Хабаровск, Хабаровское книжное издательство, 1971