Глава 03. Часть 02. Дикие побеги
РАНЕЕ:
Глава 26. Часть 01. Дикие побеги
Глава 27. Часть 01. Дикие побеги
Глава 28. Часть 01. Дикие побеги
Глава 01. Часть 02. Дикие побеги
Глава 02. Часть 02. Дикие побеги
По речке Чижапке, притоку ленивого черного Ва-сгогана, стояло недалеко друг от друга несколько сел: Вольжа, Калганак, Еремино, Селивейкнно.
В Селивейкнно, в чистых, стройных, обширных березняках, и жили заготовители ружейной болванки - человек шестьдесят. Они установили локомобиль, выстроили бараки. Андрон Шкарин, назначенный бригадиром стругальщиков, помог наладить приспособления: наструг, водила. Березовые болванки на них выстругивались, выравнивались - оставалось лишь обмакивать торцы в кипящую смолу и складывать на просушку. Уже высокие штабеля, тысячи штук, лежали клетками под навесами, продуваемые ветрами. Ружболванку ждала Тула, оружейные заводы других городов, ружболванку длиной сто шестьдесят сантиметров - для пехотин-ской винтовки, сто сорок - для кавалерийской. Штабеля росли, прибывали день ото дня: люди работали и в ненастье и в вёдро.
А сегодня, начиная с обеда, штабеля не растут: стал локомобиль. Машинисту потребовалось заменить деталь, а деталь на складе в Еремино, и Щукотько, который ведает здесь всеми делами, черт его побери, уж третий день глаз в Селивейкино не показывает. У него там склады, в Еремино, в складах и запчасти и харч. Ругаются на Гаврилу Титыча в Селивейкино: и машина стоит, и продукты мужики все подмели подчистую. Вчера заболтуху варили, а с заболтухн брюхо пучит и руки отваливаются: береза - дерево крепкое, к березе силушку надо прикладывать.
Где же Щукотько, раздери его пополам? Словно как на мели ружболванщики: голодные, безнадзорные, и деталь, какая к золотнику нужна, им взять без Щу-котько негде.
В Дергачи Щукотько подвез от Каргаска катер-бо-линдер - дым из трубы кольцами, запах мазута, - подвез и отправился дальше, по Оби вверх. Обратно уехать Щукотько мог только на пароходе, но к пароходу надо было переправляться от Дергачей на ту сторону, к Подберезникам: там пароход приставал. «Придется упрашивать дергачевского бакенщика, - думал Щукотько, идя из Пыжино. - Старик занудистый, еще не поедет - ветер вон подымается, на Оби вал-плеску-нец самый противный... И будет ли пароход к ночи? К ночи .бы самый раз: ночью до Каргаска, а там, утречком, чуть свет, на почтовом катере до Чи-жапки».
Щукотько задерживался, и это его раздражало.
По дороге из Пыжино пришлось разуваться, штаны снимать - перебродить речушки Малю, Твегус, Кап-шар. Жалили комары, пауты наседали со всех сторон. Дегтем Гаврила Титыч не мазался - провоняешь, потом как в постель к бабе ложиться? Была у него солдатка в Еремино - завмагазимом Дейка Махотская...
Дегтем Щукотько не мазался, а больше от гнуса мазаться было нечем.
Пока шел кустами, березняком, талинником да черемушником, где все переплелось, перепуталось, где ветер шумел только над головой, невмоготу было. И ожил, свободно вздохнул, бегом побежал, когда путаница зеленых зарослей осталась у него за спиной, а перед лицом открылись пески с травкой-муравкой, сора, озера в косматых гривах густой осоки. За сорами, озерами - лес, там деревня Сосновка, длинная, в одну улицу, крутоярье и ветряк на пригорке. Слева, сразу от тальника, бросалось раздолье Оби, маячил на той стороне пристанский домик, белые створы были четко видны, а перед ним, вот уже рядом, на песчано-зеленой поляне, открытой ветрам, стояла кучка домов - Дергачи.
Ветер прогнал комаров. Кружили теперь только редкие пауты: им в силу было преодолеть ветер. Но и пауты скоро отстали. Гаврила Титыч подумал, что ветер и вправду сильный: на Оби плескунец только под берегом, а дальше, к середине, уж белогривые волны ходят. Обеспокоенный, он направился к дому бакенщика, к старику Маковею Зублеву.
Маковей Зублев был бородат, как все кержаки, и, почти как все кержаки, в давние времена жил богато: держал лошадей, много скота и никаким промыслом, кроме рыбалки и скотоводчества, не занимался.
В тридцать втором его раскулачили: дергачевские, пыжинские, сосновские «бедняки-голодранцы» растянули его хозяйство, растащили на все три стороны - оставили Маковея с телком да с одной коровешкой.
С тех пор лет немало прошло, а Маковей как сейчас »тот день помнит: все лица мужичьи стоят перед ним и сильнее других, ненавистнее - злая рожа Ивана Ще-петкина, пыжинского охотника.
Коммуну начали строить - Щепеткин Иван первый стал глотку на Маковея драть, пальцем показывать. И однажды пришел с мужиками, Маковею сказал, что хотят они на колени его поставить (это Зублева-то!), землю мерзлую, занавоженную заставить зубами грызть. Гнев неистовый накатился на Маковея - кинулся он в сарай, за топор схватился, да замахнуться не дали: повисли мужики гирями по рукам... А Щепеткин меж тем конюшню открыл, двух породистых жеребцов Ма-ковеевых вывел. За конями коровок свели, усадьбу обрезали. Раскулачили, словом.
Маковей отомстить поклялся Щепеткину - больше всего у него на Щепеткина злобы было, но судьба повернула иначе: Ивана Щепеткина летом медведь зало-мал - насмерть...
«Черт за меня счеты свел!» - изругался тогда Ма-ковей и харкнул себе под ноги. Слова Маковеевы сын Ивана Костя Щепеткин услышал, засольщик, окрысился, налетел с кулаками - больно стало ему, что кержа-чина отца его, покойника, и после смерти корит. Пьяный был Костя, на ногах плохо стоял, и жилистый Маковей насшивал бы ему под ребра, да вырос тут между ними бондарь Андрон Шкарин - развел, растолкал. На том все и кончилось...
Маковей без жены уж лет пять жил: подрастали у него два ладных, могутных сына, а как подросли, ушли в леспромхоз хлысты вывозить с делян. Старик только и ждал того, когда его парни поженятся, жен молодых в дом приведут.
Сам он теперь заделался бакенщиком и перевозчиком. У бакенщика работа не хлопотная, но требует точности и порядка. А к точности и порядку Маковей с малых лет был приучен. Перевозчика дело куда рисковее: ветер ли там, гроза-молния, плескунец под яром, а пассажира пези - - он торопится, ему некогда, и он тебе деньги платит. Мужиков возить было сподручнее, не канительно, а баб Маковей не любил брать. Другая из милости просит, чуть ли не плачет, а повезешь - начинаются охи да ахи: волны забоялась, за борт обласка хватается.
Не любил Маковей женщин и вообще с людьми был суров. Злоба таилась в нем сильная, особенно к разным начальникам - «причиндалам»: не мог простить за отобранное добро. Год от года старик становился черствее и сам о себе говорил, что он к людям одной стороной, а они к нему никакой: почти вся округа Маковею плевала в спину, и бакенщик-перевозчик об этом знал. С «рыла» он драл полусотку за перевоз, а то, смотря какой ты «наличности», и семьдесят пять лупил, не стеснялся. «Жалко? Жалкуйся сиди. Может, на бревнушке поплывешь: вон их сколько несет от Марыма, бревнушек, ка-женный год боны возле шпалозавода рвет».
Старик проводил на фронт двух своих сыновей. Не прошло и трех месяцев, как ему принесли одну за другой две похоронные. Гибель сыновей чуть не свела ег» в могилу. Стал он еще нелюдимее и страшнее.
Маковей перебирал переметы, сидя на кортках, густая выбеленная бородища свисала ему на колени и мимо колен, картуз съехал на сторону. Кожа на шее морщинилась, когда Маковей поднимал голову, и натягивалась, разглаживалась, когда голова опускалась: перемет он вытягивал из-под себя, из-под ног и складывал коленцами перед собой.
- Здорово живешь, - сказал, переступая порог, Щукотько.
- Здорово, коли не шутишь.
- А мух у тебя - глаза выбивают! Вот наплодил! И в самом деле: в избе чертово скопище мух. На столе было что-то пролито, на полу под столом валялись рыбьи кости - и пол и стол были черны от мух.
- А ты зажмуряйся, не выбьют, - запоздало ответил старик. - Ты с болиндером даве приехал? Я на песке был, видал... И какого ты кляпа хошь от меня?
- Перевоз.
Маковей не поднял головы, не сдвинулся с места. Знай вытягивал перемет и складывал возле себя коленцами. «Хитруша, - подумал Щукотько, - не глядит, а видит. Куражится, чтобы побольше слупить. Ничего, на мне ты где сядешь...»
«Причиндал, видать но нему, - соображал Маковей. - Или вовсе не повезу, или семьдесят пять, и точка».
- Обедал я токо што, - икнул Маковей, - а после хлеба и соли богом велено отдохнуть подоле.
- Что ж не лежишь - шарашишься? - Щукотько решил отвечать ему тем же тоном, не заискивать.
- Это не дело - безделица.
Перемет кончился, Маковей распрямился, хрустнули коленки, пошарил рукой против сердца.
- Ветер насвистывает, волны - боязно ехать. Вывернешься из обласка, и до свиданья... Беготни с перевозом много, толчешься, руки наматывать, а здоровье- тю-тю. У меня расширение сердца.
- Кержаки были всегда здоровущи, - усмехнулся Щукотько.
- Были, да сплыли. Ранешно время с теперешним не равняй.
Глаза у Маковея близко посажены через узкую хря-щевинку носа и похожи на глубокие конские наступи, залитые ржавой водицей. Сейчас они сонно-ленивые, но могут и злом засветиться, остекленеть.
«Хитруша».
- Слушай, старик, вези-ка да не куражься. Мне недосуг: я ведь на службе. Задержишь - нажгут, не помилуют.
Маковей хлопнул по ляжкам.
- Напужал! Напустил с перетруху! - Лицо его озлобилось, губы задергались. - Двух сынов у меня на фронте кокнули. Вся радость, вся жизнь моя в них была! Чуешь ты, проходимец дорожный? Не повезу!
Щукотько уж и не рад был, что сказал опрометчивые слова. Знать бы про сыновей, так и не заикался бы,.. Гаврила Титыч себя успокаивал: «Подожди, подожди - уляжется. Знать бы, знать бы...» Сидел он у порожка на лавочке, перебирал ногами.
Маковей думал о нем:
«Ты, язви тебя, как заяц в петле: вкруг -меня будешь топтаться, как вкруг осины, покедова не задушишься».
- А мух сушеных теперь принимают, - проговорил чуть слышно Гаврила Титыч, и глаза его сузились.
- Чаво?
- Да мух, говорю, аптеки принимать стали, сушеных. И дорого что-то, читал я...
- Ври.
- Вот тебе! Да наука и тут дошла.
- А какой из них толк? На што они годны?
- Лекарство выводят. От изжоги помогает и пузыри мочевые лечат. У змей вон тоже яды берут. А муха чем хуже?
Маковей оглядел свое мушиное скопище, отвернулся, и, кажется, потерял к разговору весь интерес.
Так сидели они, а на дворе ветер уже не свистел, а выл, поднимая мелкий песок, шуршал берестом на крыше и шевелил стекла в расшатанных шибках.
- Черт с тобой, господь с нами, - нарушил молчание старик. - Три четвертных, и вались к лешему. Давай, а то разгуляется - не сунешься.
- Маковей, у меня столько нету, - виновато сказал Щукотько.
- Ну, тогда и надёжу на меня выбрось! Не стакнулись.
- Я после отдам, верное слово.
- Я твоим верным словом брюхо не накормлю... Семьдесят пять.
Щукотько обшарил карманы, достал шесть червонцев. Маковей схватил деньги - не сдержался.
По Оби, и вширь и вдоль - от плеса до берега, - бурые волны бились в ноздреватую глину яров, ползли на пески, и гул носился вокруг. В гуле этом, в посиневшем пространстве, молчаливо метались чайки, и взмахи их тонких, изломанных крыльев одолевали упругую силу ветра.
ДАЛЕЕ:
Глава 04. Часть 02. Дикие побеги
Глава 05. Часть 02. Дикие побеги
Глава 06. Часть 02. Дикие побеги
Глава 07. Часть 02. Дикие побеги
Глава 08. Часть 02. Дикие побеги
Произведение публиковалось в:
"Дикие побеги". – Хабаровск, Хабаровское книжное издательство, 1971