Глава 10. Часть 02. Дикие побеги
РАНЕЕ:
Глава 05. Часть 02. Дикие побеги
Глава 06. Часть 02. Дикие побеги
Глава 07. Часть 02. Дикие побеги
Глава 08. Часть 02. Дикие побеги
Глава 09. Часть 02. Дикие побеги
Нигде так не было хорошо и забавно жить, как зимой на Усть-Ямах.
Максим все реже теперь вспоминает Пыжино, хотя и туда ему хочется: там у него остались друзья.
В Пыжино он хотел бы появиться неожиданно: этак подкатить на санях, пройтись по улице козырем, подвернув уши на шапке, пощеголять в пимах, в новой черной фуфайке. - посмотрели бы на него Манефка, Пан-тиска, бабка Варвара, дядя Анфим. И дяде Лндрону он бЫ хотел показаться, но дядя Андрон совсем далеко отсюда, только письма им присылает и к весне обещается в отпуск. И штаны сшили Максиму новые, просте-женные. Мать ругалась еще, ЧТО много ушло материалу: вырос Максим. В штанах два кармана, как у больших. Теперь у Максима дяди Андропов подарок всегда при себе -- ножик немецкий с зеленой костяной ручкой. На этот ножик уже многие зарились, и взрослые дядьки продать просили, да разве он кому этот ножик продаст? Да ни за какие деньги!
Разбогатели они, Сараевы. И откуда у матери столько всего взялось? Говорит, что это они с Максимом заработали... Конечно, даром, что ли, мантулят они, покоя не зная?
Народу зимой на Усть-Ямах полным-полно, особенно утром, когда лесорубы коней запрягать идут. Мгла холодная над тайгой, над сорами. И река и все кругом изъезжено, избито копытами: от полозьев дорога сапная, по которой лес возят, блестит, как маслом намазанная. Фыркают, разминаются кони, скрипят волокуши, подсанки: от хомутовки конюхи тащат теплые хомуты; воробьи прыгают по колодам-кормушкам: от свежих конских кругляков пар поднимается. Лесорубы смешались, одеты все одинаково: в стеженые брюки, ватники, на головах шапки с опущенными ушами, шеи вязаными шарфами обмотаны. Все курят, бранятся негромко, и не сразу поймешь, где мужики, где бабы.
Вот' тетку Катю - где ее узнаешь? Что мужик, что она. И походка, и голос, и лицо - все почти что мужицкое. Не видал бы ее никогда, не сказал бы, что это баба...
В бараке, вечером, когда тетка Катя разденется, когда волосы свои черные по спине распустит, заплетаться начнет - тогда видно, что это женщина. И вздыхает она и охает, когда мать ей ворожит.
Мать опять ей ворожит...
На Усть-Ямах Максим первый раз в жизни увидел кино.
Кино привезли к Новому году. На толстой и длинной лавке привернули, как мясорубку, «динаму». Два парня крутили «динаму» попеременке: за это им было кино бесплатно. Максима тоже пустили смотреть: надоел он киномеханику, обещал ему в другой раз серы лиственничной наколупать - для жвачки. И «динаму» Максим вызвался крутить. Попробовал, изо всех сил старался - вспотел, устал и заспотыкался. Свет на стене мерк, и лесорубы кричали:
- Пошто шалишь? Крути шибче! Прибавь!
От «динамы» Максима взашей протурили, и он обрадовался: теперь он хоть все кино посмотрит, а когда крутишь «динаму», то смотреть некогда.
Картина была про войну, и Максим как лег на полу впереди первых скамеек, так и лежал: не то что пошевельнуться, боялся глазом моргнуть. Кино было немое, и механик читал белые надписи вслух. Двигались танки, машины, пушки, наши солдаты гнали фашистов, падали, умирали, но больше, чем наших, падало и умирало врагов. Особенно страшно было, как немцы в какой-то деревне выгнали бабушку с дедушкой на снег, на улицу, убили, а избушку с соломенной крышей сожгли. Потом опять наши пошли наступать, танки поперли, и один танк вперед других вырвался. Переваливаясь, взметая снег, танк лез на окопы, из окопов выскакивали скрюченные фашисты, вскидывали вверх автоматы, разевали страшные рты до ушей й валились под гусеницы.
- Так им, стервам, массаж с растиркой! - кто-то выкрикнул радостно, и весь барак загудел, оживился.
Кино и дальше еще продолжалось, механик-киношник читал белые надписи. Максим хоть и сам мог прочитать, но не читал, боясь пропустить картины. Максим слушал, что читает киношник, и старался запомнить все новые слова. И Максим еще вспомнил дядю Андрона: ведь дядя Андрон тоже на фронте был. Вспомнил и ждал, что па белой стенке и дядю Андрона покажут. Раз воевал - должны показать.
Но дядю Андрона так и не показали.
С этих пор у Максима не было больше, сильнее желания: кино он мог бы смотреть бесконечно, не спать, не есть. Лежал бы на полу впереди первых скамеек и не вставал бы.
Максим так намозолил глаза киномеханику, что тот понял: бесполезно мальчишку гнать от себя, л посылал его за чем надо и не надо, а Максим из услужливости лоб был готов расшибить. Дружбу с киномехаником он закрепил тем, что натопил ему много розовой лиственничной серы, вытянул серу в трубочку, нарезал кусочками и принес в бумажке. Пускай киношник серу себе берет, подарит девкам, бабам, а Максиму за это кино разрешает смотреть.
Какие картины привозят - Максим их все назубок помнит. Ночью его разбуди, спроси, какая картина в каком месяце была, - скажет.
Вот еще где интересно бывать - в хомутовке: там сбрую шьют для леспромхозовскнх лошадей. В хомутв-ке пахнет деготьком, конским потом, дратвами, варом., С гудением топится печка па кирпичах, сделанная из бочки. Печку тоже навывают «буржуйка». В хомутовке можно набрать сыромятных ремешков-обрезков, лоскут-ков кожи, обрывков дратвы, вырезать теплые стельки из войлока. В хомутовке шорничают мужики тихие, сговорчивые, Максима они не гонят, будто бы даже рады, когда он приходит, спрашивают его. Им, конечно, скучно сидеть одним целый день взаперти.
К весне лесорубы часто начали простывать: дорогу стало расквашивать. Едут, а под саними хлюпает, синенькая водица в бороздах oт полозьев шейкою проступает. Пимы промокают - где тут не простывать мужикам. Лесорубы почти через каждого пошли чирьями мучиться. На другого смотреть муторно: понасядут, как грибы-мухоморы, повдоль, поперек поясницы или по плечам, на лопатках. А то на самом что ни на есть низу - бедному мужику ни сесть, ничего. А иной еще с шуткой приговаривает: «Чирий-василнй, сядь пошире - место просто, сядь девяносто».
И смех и грех. Мужики выдирают шерсть клочками из заячьих шкурок и с мылом на ночь прикладывают, чтобы прорвало. Хорошо еще лук печеный. Но лук не у каждого есть, а заячьих шкурок у всех хватает - но стенкам над топчанами висят. Петли зимой на зайцев многие ставили. Максим и то ходил, только ему не попадались.
К весне поближе кино совсем возить персстали: Максим и ждать устал. Он начал ловить корытом жуланов, синичек. Насторожит корыто, поставит его па ребро, подопрет коротенькой палочкой, а иод корыто сыпнет овса - для приманки. Длинный шнур из обрывков дратвы уведет за угол барака. Станут жуланы, синицы, овес клевать, залетят под корыто, он за шнурок дернет - корыто захлопнется, и птички в ловушке. Сколько жуланов, синичек Максим переловил. Покажет Егорке, поиграет и выпустит.
В какой-то день привезли с лесосеки тетку Кагсри-ну. Лошадь была мокрая, из ноздрей у нее вырывался тяжелый пар, она хлестала хвостом, подкидывала настеганным задом. Только на лошадь взглянуть, и то скажешь, что недоброе на деляне случилось. Максим со всех ног пустился к бараку, куда подвезли тетку Катю.
Она тихо, шатаясь, вышла из розвальней, правой рукой прижимала к животу левую, несла ее в рукаве полушубка с бережью, как запеленатое больное дитя. Не плакала тетка Катя и не стонала, но с лица показалась Максиму страшная? черная. Лоб исхлестали морщины, волосы выбились из-под шапки и от быстрой езды И ветра заиндевели. Катерина морщилась, узкие щели глаз затекли водянистой мутью.
Максиму в эту минуту вспомнилась почему-то веселая Катерина, пьяная, когда она пела частушки у бабки Варвары и всеми пальцами била по балалайке...
Ее завели в барак, помогли снять полушубок, и, когда ей пришлось разгибать левую руку, она люто сверкнула глазами и матерно выругалась.
Максим увидел на рукаве у нее кровь, а вся рука была вялая, посинелая. «Бревном придавило, поди... Грузила на волокуши, оскользнулась, наверно, попала рука между бревнами. А они вон какие тяжелые, толстые. Только косточки, поди, хрустнули...»
Прибежала толстая повариха, та, у которой «смех конячий», как говорил тогда Пылосов. Подперла повариха косяк у порога и, как захватила ладошкой разинутый рот, так и стояла, выпучив перепуганные глаза.
- Ступай принеси человеку чаю покрепше, погорячей, а я пока лошадь перепрягу, - сказал мужик, что привез Катерину с деляны.
Он выпряг уставшую лошадь, заложил свежую, помог Катерине снова одеться, и та пошла к выходу, так и не выпив кружку горячего, исходившего паром чая.
ДАЛЕЕ:
Глава 11. Часть 02. Дикие побеги
Глава 12. Часть 02. Дикие побеги
Глава 13. Часть 02. Дикие побеги
Глава 14. Часть 02. Дикие побеги
Произведение публиковалось в:
"Дикие побеги". – Хабаровск, Хабаровское книжное издательство, 1971