Глава 04. Часть 01. Дикие побеги
РАНЕЕ:
Глава 01. Часть 01. Дикие побеги
Глава 02. Часть 01. Дикие побеги
Глава 03. Часть 01. Дикие побеги
Ночью поднялась буря, мадера, как предсказывали утром на берегу Андрон с Анфимом. Максим спал на топчане у разбитого окошка, накрывшись старым отцовским тулупом.
Он проснулся, когда в окно полоснул сырой ветер и опрокинул на мальчика пустое ведро с подоконника. Ведро перекатилось через него на пол, загрохотало, и вслед за этим пол озарила яркая белая молния. В ее ослепительном свете Максим увидел испуганно вскочив шую мать. Она охнула, что-то сказала, но мальчик слов не расслышал, потому что со стороны Анфимовой «юрты» саданул такой гром, как будто много-много медведей враз заорали в пустые чаны, какие делает дядя Андрон в бондарной.
- Максимушка, встань, сынок, притвори окно дверью... той, что у крыльца остяцкого дома лежит... без петель.
Уж так не хотелось Максиму выбираться из-под теп-лой шубы, не хотелось мочить ноги: ведь к дому Анфи-ма Мыльжнна надо бежать через лужи. Днем он лужи перескочил бы, обежал, а в темноте угодишь в грязь, и чогда на ногах опять заноют, зашипят цыпки. Гром, молнии, ветер такой... Но все же он встал, захныкал. Мать подбодрила его ласковым словом. В потемках Максим наступил на собачий хвост. Собака заскулила, незло куснула за ногу.
- Ну, разлеглась, паразитская! - обругал он собаку и выскочил во двор.
Крупно ударили по голове калли дождя, ветер ворошил что-то на чердаке Анфимова дома, наверное бересту или фанеру. Небо было темное, непроглядное,' и лишь со вспышками молний можно было разглядеть тучи - тяжелые, мрачные, с белыми, обмахрившимнея краями. Ни одной звезды не проглядывало ниоткуда. Где-то рядом ворчлнзо плескались валы о берег, ветер свистел в согре и в тех березах, что росли у речки Пыжин-ки на поляне.
Дверь ему было поднять не в силах, и он потащил её волоком - по грязи, по воде, спотыкаясь, оскальзываясь. Днем грязь и вода не были так холодны, непрнятныг как ночью. И ноги днем так не щипало от цыпок... Он все-таки дотащил дверь, сколоченную из толстых досок, и приставил ее к выбитому окну.
Он снова забрался под теплый тулуп, но уснуть уже не мок Грохотал гром, и молнии вонзались во все щелк ветхой карамушки.
Большого дождя не было: он сыпал порывами, крупно, мокро шлепал по крыше, по лужам, но быстро стихал, словно давал себе передышку. Ветер мешал разойтись дождю как следует.
Максим с печалью думал сейчас о своем отце. Уж вот кому холодно, жутко в такую бурю. Озябший, голодный... Конечно,'голодный: ведь мальчик видел, как отец взял с собой буханку черствого хлеба, а две оставил дома. И они с матерью съели оставил ийся хлеб, съели еще несколько дней назад. А отец уж и вовсе уплел свою буханку давным-давно...
И полезли тут в мальчишечью голову разные карти-ны из его маленькой жизни.
Жили они раньше на Кандин-Боре, не гак далеко отсюда, но и не так уж близко: пао Оби надо ехать от Пыжино все вверх, вверх - до реки Парабели. Потом еще по какой-то реке, и там, на высоком яру, в глухой тайге, и стоит тот Кандин-Бор: сколько-то бараков, сколько-то домиков, а вокруг сосны, такие веселые в солнце.
Круглый год жили там лесоруубы, на Кандин-боре. Они валили, сплавляли лес, а отец Максима отводил лесорубам деляны, места для вырубок, лесосеки.
Там, на Кандин-Боре, Максим и родился.
Он помнит себя лог с четырех, а может, и раньше, по мать говорит - - с четырех. Первое, что он помнит, это как он сидел на поленнице дров, а мать пилила с отцом на козлах чурки. Тогда ему как раз и было четыре. В тот день на землю и на деревья лег первый лохматый пушистый снег, но было тепло, пасмурно и неветрено. Максиму надели черные катанки по йоге, черное пальто с ватной подстежкой, шапку с ушами. Или он сам попросился, или отцу так захотелось, но его посадили на желтую поленницу. Поленница пахла корой, смольем, морозцем. Мальчик сидел и оглядывался по сторонам.
Отец поднимал, ворочал, взваливал на козлы кряжи-сутунки, И выходило у него это легко. Отец был высокий, сильный, с жесткими колючими усами. Он подмигивал сыну и говорил:
«Что, Максимка, едят тебя мухи! Нос еще не отмерз?»
Толкнет шутя отец сынишку, он бах! - и падает на поленницу: она широкая, не боязно. Отец улыбается, мальчик смеется, а мать говорит что-то ласковое и ворчливое: мол, зашибешь ребенка, слетит с поленницы.
Из трубы их дома идет дым, и так много и такой он черный, смолевый, что кажется - это от него и небо такое мглистое, дымное. И тучи, наверно, оттого и собираются, что много везде печей топится. Тучи от дыма... Жужжит пила, на снег, на валенки отцу с матерью брызжут опилки - струнками, струйками: жик-жик.
Долго сидел так Максим, оглянулся - позади него, на низкой голой березке, лепятся белые курочки. Они близко, и мальчик тянет к ним руку, показывает отцу:
«Курочки, курочки!»
«Смотри-ка, мать, - говорит отец, - и впрямь - куропатки».
Он отложил пилу - и в двери: дом-то рядом, шагнул - и порог. Максим догадывается, что отец побежал за ружьем н будет сейчас стрелять. Мать берет сына в охапку. Максим брыкается, хнычет; его хотят домой утащить, а ему здесь быть охота и видеть, как отец будет стрелять белых курочек на голой березе.
"Нельзя, сыночка мой, ты испугаешься", - И мать унесла мальчика в избу.
Лома он не успел разреветься, как бухнуло, прокатилось гулом по лесу, по всему Капдин-Бору. Скоро вошел отец, в руках он нес трех куропаток, у них были черные глазки И черные клювики, а сами они казались белее снега. Забавные!
После случая с куропатками Максим многое начинает помнить. Помнит он выогп, бураны, когда страшно ныло в трубе, шебарчало под окнами, шумела, трещала тайга, и мальчик думал, что это ходят по лесу медведи и заламывают сучки.
В буранные дни отец болел.
Отец у него - мальчик теперь уже знал по рассказам - воевал с белыми, служил в кавалерии, дрался шашкой, и ноги у него были порубаны. В непогоду они начинали ныть, и он грел их у печки. Откроет дверцу, подставит огню голые ноги, а рубцы на них синие, глубокие, затянутые кожицей-пленкой.
А еще отец был контужен: разорвалась бомба, и ого привалило мерзлой землей. Он долго лежал на поле, пока его не нашли санитары, Санитары унесли отца в гос-питаль, там он болел, его лечили. После этого отец стал плохо слышать... И теперь слышит неважно, часто что-нибудь переспрашивает.
"Как тетерев", - смеется он иногда сам над собой.
Это к слову - про тетерева. В тайге все знают, что тетерев совсем не глухой: тетерев все слышит и близко охотника так не подпустит. Тетеревов надо скрадывать осторожно.
О тех прошлых далеких годах у отца осталась память: маленький портрет на картоне, «акварель» называется. Какой-то художник в полку нарисовал отца по-сле боя... Па картинке отец молодят, в буденовке, через плечо ремень. Усы у отца густые, размашистые, глаза блестящие, смелые.
Раньше к отцу приходили люди: он умел и любил рассказывать, вспоминать. Он не шил водки и не курил, И теперь он не пьет и не курит, а состяк Анфим, который и пьет и курит, поначалу, как поселились Сараевы в Пыжино, дивился, дивился этому, да перестал. Только Костя Щепеткип, пропойца, отца иногда подковырива-ет, да отец па него, ветродуя, внимания не обращает.
В доме Сараевых на Каиднн-Боре бывало весело, бывало грустно.
Мальчик подрастал, отец удивлялся его любопытству и, когда бывал в настроении, рассказывал ему про разных зверей, про жаркие страны, про звезды, про Тунгусский метеорит. Читал Максиму "Робинзона Крузо", книгу, в которой так много было забавного и неслыханно интересного.
И вот однажды отца увезли с Кандин-Бора сердитые люди. Они что-то искали в доме кругом, следили мокрыми непросушенными пимами. Мать заплакала, взяла на руки Максима и ушла с ним к соседям.
Отца не было год или больше. Потом он неожидан но появился на Капдин-Боре. Мать бросилась к нему с радостью, со слезами. Он был усталый, худой, молчал, о чем-то тяжело думая, н на все вопросы сына и матери отвечал одним словом: «После, после...»
«Голодно без тебя жили, почти все отдала за кусок хлеба, - жаловалась мать тихо. - Ружья только твои остались да провиант».
«Наживем, мать. Мне бы вот сил набраться...»
На Кандин-Боре они не остались: отец не хотел. Они сдали казенный леспромхозовскнй дом и перебрались в Пыжино, к остякам, где Егора Сараева поставили лесником.
И вот он уехал рыбачить на Окуневое. Уехал, и нет его...
«Скорей бы нашел папку Пантискин отец да передал ему, как мы тут ждем его».
Дождь так и не разошелся, и гром громыхал где-то уже вдали, за кедрачами. Но ветер рвался холодный, сырой, напоенный парами полой вешней воды. Ветер гнал огромные волны по всему розлнвищу. Они злобно шипели, забегая далеко по пологому берегу, перехлестываясь через головастые черные кочки. Свистела где-то пустая бутылка, и от этого звука Максим колюче поеживался.
Мать часто дышала, поскрипывал расшатанный топчан: должно быть, матери, как и Максиму, не спалось в эту ночь. Она позвала:
- Сынок!
Максим прижался сильнее щекой к подушке, засопел носом. «Заставит опять куда-нибудь бегать, а я только согрелся и ноги вот только сейчас перестало щипать», - Холодно, - проговорила магь как бы сама с собой, - печку бы затопить.
Максим и на этот раз не отозвался. Тогда мать поднялась, постанывая, нащупала на припечке спички, достала лучины. Слышно было, как она слабо ломает их по одной через колено.
Отодвинулась вьюшка, открылась дверца "голландки", красное пламя спички заставило задрожать тени в избе. Тени задвигались, ожили - странные, серые существа. Загудела печка, весело замигала шестью оконцами-прорезями на поддувале. И под этот приятный гул, под живое мигание огня мальчик крепко заснул...
ДАЛЕЕ:
Глава 05. Часть 01. Дикие побеги
Глава 06. Часть 01. Дикие побеги
Глава 07. Часть 01. Дикие побеги
Глава 08. Часть 01. Дикие побеги
Глава 09. Часть 01. Дикие побеги
Произведение публиковалось в:
"Дикие побеги". – Хабаровск, Хабаровское книжное издательство, 1971