Новый перевал. Глава 17: Тайга нехоженная
Ранее:
Новый перевал. Глава 12: По реке на батах
Новый перевал. Глава 13: Суктай-река
Новый перевал. Глава 14: Непредвиденный случай
Новый перевал. Глава 15: Радио приносит известия
Новый перевал. Глава 16: Тивяку
В первый же день пути нас отхлестал дождь. Еще с утра по небу, медленно клубясь, проплывали облака. Мы и не заметили, как ветер собрал их в сплошные темные тучи, и вот над нами разыгралась очередная воздушная битва. Сразу же все вокруг потемнело: изумрудная зелень, река, даже воздух. Ветер торопливо прошелся по вершинам деревьев, лес зашумел и качнулся. Когда первый гром ударил дробно и весело, Василий поглядел на небо, усмехаясь:
— Здорово кабарга в бубен бьет! Верно? Когда я был еще маленький, я верил. Думал, действительно так: на небе есть женщина — кабарга. Это она бегает, кричит, в бубен бьет. Понимаете, какое дело! Нам придется к берегу приставать. Одо! — обратился он к Даде: — Агда дзафи! (Давай причалим!)
Я оглянулась, чтобы посмотреть на нашего кормчего. Дада стоял на корме бата и каждое новое сверкание молнии встречал одним возгласом:
— Нгаина-на-на! (Ай-я-яй!)
Пышная, всклокоченная ветром шевелюра придавала старику бравый вид. Он с беспокойством смотрел по сторонам, отыскивая взглядом удобную косу для остановки. Между тем громовые раскаты сотрясали воздух с новой силой. Наконец хлынул дождь. Мы все промокли до нитки, но продолжали продвигаться вперед. Мокрые шесты скользили в руках батчиков. Под ногами на дне лодки быстро накапливалась дождевая вода. Ее надо было вычерпывать, а у меня на руках сидел маленький Яшка. Я укрыла плащом его босые ноги, прижала к себе и чувствовала, как под рукой бьется его сердечко.
За истоками Пихцы мы увидели старый лабаз, от пего теперь остались одни сваи. Дада и Василий, сговорившись, пристали к берегу. За ними последовали другие батчики. Во время короткой передышки Дада успел рассказать мне, как в 1927 году он строил этот лабаз для экспедиции В. К. Арсеньева, который тогда совершал свое последнее путешествие по тайге. Мы стояли под елью. Сквозь густые ветви едва просачивались отдельные капельки, и внизу, около ствола, травянистая подстилка оказалась совершенно сухой. Мой маленький спутник все время беспокойно поглядывал по сторонам, а когда заметил мать, помчался к ней навстречу.
— Сегодня надо обязательно дойти до Сооли! — крикнул Колосовский, проходя мимо нас и не желая останавливаться.
— Дождя испугались? Да? — спрашивал Юрий. Он стоял посередине бата в синей безрукавке, без кепки, отталкивался шестом, не обращая вннмания «а льющиеся сверху потоки воды.
Мы достигли устья Сооли перед вечером. Выбрали для ночлега песчаную косу, до половины заросшую тальником. Река Сооли впадает в Хор с правой стороны, оттуда, где взору открывается широкая низменность, покрытая редколесьем. Вересковые кустарники, вейник, мхи устилают подножье стройных лиственниц. Врываясь в долину Хора, эта маленькая холодная красавица приносит с собой веяние суровых ветров. Хор отгораживается от них высокой грядой темнохвойной тайги. Ель и пихта завоевали здесь огромные площади. Но на ветробойных склонах гор, обращенных к северо-западу, светлой стеной встали заросли каменной березы. Кое-где, протянув кривые ветки, врассыпную разбежались лиственницы. Вот она, охотская флора — давно уже не видно бархатного дерева, амурского винограда, маньчжурского ореха. Китайский лимонник стал редко встречаться на пути, был он без ягод и уже не вился так высоко по деревьям, а припадал и робко терялся в кустах. Из лиан только актинидия не чувствует себя одинокой в темнохвойных лесах. Об этом только что с воодушевлением говорил Нечаев. Пока мы просушивали палатки, он успел сходить в лес и теперь сидел неподалеку от костра, разложив растения для гербария. Протягивая мне еловую шишку, он сказал:
— Теперь вы уже не встретите сибирскую ель. Здесь аянская ель — хозяйка. Смотрите, какие у нее зубчатые чешуйки. Лидия Николаевна, помните, когда мы с вами встретили последний раз сибирскую ель?
— Да, — подтвердила Мисюра. Она укладывала растения в гербарную сетку и вслух повторяла: — Клема-тис, а это какалия ушастая. Вот хвощ, майник, кленто-ния, корнус...
-— Зачем так не по-русски называете? — возмутился сидевший рядом Динзай. — Можно думать: ругань... Нечаев засмеялся:
— Тут вот какое дело, Диизай, — сказал он, приподымаясь на колено, — в каждой деревне одно и то же растение называют по-своему. А наука о растениях одна. Попробуй разберись, о чем идет речь. Вот ученые и предложили называть все деревья, травы, цветы одинаково, по-латыни. Понимаете?
Динзай быстро закивал головой, однако не успокоился и, напрягая мысль, заговорил с усилием:
— Это понимаем. Другое дело интересуется. Если, например, в этом месте, где сидим, будет штук пятьдесят всякой травы, разного дерева, надо все в голове держать, что ли?
— Ого! — изумленно воскликнул он, узнав, что ботанику нужно помнить сотни, тысячи разных названий, и с уважением поглядел на Нечаева.
Андрей Петрович беседовал с ним, не прерывая своих занятий. Подошел Василий и тоже с интересом стал наблюдать, как делается гербарий...
Дождь перестал. Я попросила Василия поймать на ужин ленков. Вместе с Шуркеем они отправились за добычей, воспользовавшись пустым батом.
— Будете нас фотографировать? Да? — спросил Шуркей, видя, что я иду следом за ними по берегу с «ФЭДом».
Берег тут был возвышенный, лесистый. В покрове повсюду прозрачно зеленел папоротник, еще не обсохший после дождя. Сапоги мои изрядно намокли. Я остановилась. Лес был полон влаги. Еще кусты, и деревья, и травы не успели отряхнуться, еще птицы только поправляли свои гнезда после грозы, но ветер уже обдувал вершины деревьев, сквозил в ветвях. Перепрыгивая с ветки на ветку, вверху показалась белка. Махнула пушистым хвостом и исчезла. А вслед за ней дождевые капли так и посыпались, словно душ, на муравьиную кучу. Около берега в кустах порхнул непоседа стриж. Над лесным пологом на востоке расцвела всеми цветами радуга.
— Вот, пожалуйста, ворота открыты! — крикнул Василий, указывая в сторону радуги. — Идите к нам. Сейчас рыбу поймаем.
Василий подтолкнул бат к самому берегу, и я прыгнула в лодку. Через несколько минут Шуркей поймал большого ленка.
— Нравится такой? — Он положил рыбу на дно ба-та, и под ногами у него стала переливаться вода, окрашенная кровью.
— А такой нравится? — воскликнул Василий, после того как с размаху ударил острогой и достал хариуса.— Эх, хорошая тала будет!
Мы поднялись вверх по реке километра на полтора от нашего табора. Спускаясь вниз, заметили косулю. Она стояла на берегу, вытянув длинную шею.
— Эй, эй! — крикнули разом Шуркей и Василий. Косуля исчезла за кустами.
— Чуть-чуть не убили, как Динзай, помните, чуть-чуть не убил изюбра. Ружья не было... — Василий рассмеялся и продолжал: — Вот Динзай — человек какой, у него ведь табак есть.
Я не поверила.
— Спросите Шуркея.
— Есть, — подтвердил Шуркей. Он перегнулся через борт, умывая водой вспотевшее лицо. — Я видел. Вот такой мешочек. — Шуркей сжал кулак.
— Что вы хотите, — рассуждал Василий, — единоличная струнка играет.
— Черт с ним, с табаком! — сказал Шуркей и вдруг изо всей силы грянул:
Бешкозырка,
Ты подруга моя боевая...
Вечером мы поджаривали рыбу на двух сковородках. Динзай предложил испечь одного ленка в золе, предварительно обернув его бумагой.
— Получается копченый. Очень вкусно, — уверял он нас.
Дада искоса поглядел на Динзая и, бормоча себе под нос какую-то песенку, стал готовить талу. Делал он это очень ловко. Большим охотничьим ножом (кусю-га) играючи делил рыбу надвое, освобождая ее от хребта. Затем срезал мелкие кости и тут же на маленькой скамеечке для стряпни крошил рыбу пластиками и отправлял в рот прямо с ножа.
— Неужели вкусно? — со страхом спрашивала Лидия Николаевна, видя, как Дада управлялся с сырым ленком.
— Пробуй,— отвечал старик, — узнаешь...
— Нет, — засмеялась Мисюра, — лучше давайте есть полтавские галушки.
Ели талу почти все удэгейцы, в том числе и Динзай, любивший похвастать тем, что он давно освободился от старых привычек. Я спросила его: правда ли, что у него есть табак? Динзай перестал есть, поднялся.
— Идемте сюда. Идемте!—указывал он по направлению к своей палатке.
Мне стало неловко: а что, если Шуркей обманул меня? Я пошла вслед за Динзаем, остановилась у входа в палатку. Динзай юркнул туда и быстро вышел, держа в руке знакомый мне сверток в красной тряпке.
— Табак есть. Это правильно, — сказал он, еще сильнее заикаясь от волнения.— Вот посмотрите. Только не надо так считать Динзая жуликом, что ли. Я вот нарочно прячу его. Думаю так: дальше будет трудно, тогда отдам! Я сам могу не курить. Верно, верно. Другие люди сильно курят. Я нет. Можно раздать сейчас. Если хотите, возьмите, отдайте всем.
— Нет. Вы это сделаете сами, когда найдете нужным.
Возвращаясь к костру, Динзай твердил все время:
— Думаете, Динзай не был в экспедициях? Динзай знает дело.
Он явно мучился оттого, что ему не доверяли.
Спустя два дня Динзай развернул красный узелок перед изумленными взорами своих недоверчивых друзей.
— Вот табак, — сказал он, — делите. Шуркей с Василием переглянулись.
— Зачем так долго прятал? — обрадовался Дада и набил табаком трубку.
Мы стояли перед большим заломом. Началось то, чем пугали нас удэгейцы еще в Гвасюгах. Надо было прорубить дорогу, разбирая, растаскивая колодник, чтобы вырвать узенькую полоску воды и по ней провести лодки. Река стала все чаще разбиваться на протоки. Вода по ним неслась с такой стремительной быстротой, что наши батчики едва удерживались на ногах. То и дело они входили в воду по пояс, чтобы подрубить или перепилить деревья, лежавшие поперек протоки. Вода была холодная. Выходя на берег, Дада оттирал руками покрасневшие ноги.
Как-то раз все наши баты, идущие гуськом, очутились перед завалом, посредине которого торчал серый пень, распростершись как краб. Дада посоветовался с Батули: как лучше его обойти? Достали пилу, чтобы перепилить сучья, принесли топоры. Но вот Юрий Мо-кроусов зашел в воду по пояс, расшатал пень и отодвинул его в сторону так неожиданно, что все ахнули. Этот круглолицый веснушчатый парень с широкими плечами отличался большой физической силой, притом он был веселым, и все мы полюбили его.
— Ая! —восхищался Дада, проходя вперед со своим батом. — Хорошо!
Однако через час-другой перед нами возникало новое препятствие. Чем выше продвигаешься по Хору, тем чаще встречаются заломы. Глухая, нехоженая, не тронутая никем тайга богата своими лесными событиями. Их можно прочесть даже вот в этом заломе. Столетнее дерево, вырванное бурей, упало поперек реки. Течением к нему прибило другое, третье, вода принесла сюда сухого валежа, загородила русло плавником, и вот река в поисках выхода двинулась в пойму. Появилось много мелких проток; порою кажется, что Хор уже не имеет русла, вода идет по лесу, между стволами. Батчики упираются шестами в стволы деревьев, отталкивают лодки, при этом лес оглашается шумом, русская речь, смешиваясь с удэгейской, разносится далеко вокруг, кричат ребятишки, лают собаки. Где-то слышится звонкий смех, кто-то упал в воду. Но вот опасное место позади. Кажется, все кончено. Теперь перед нами чистая вода, без карчей. И вдруг опять...
— Смотри в оба! — кричит Колосовский, обгоняя
наш бат.
Впереди большой залом. В протоке водоворот. Вода, как по лестнице, стремительно мчится сверху навстречу нам. А мы стоим внизу, на самой нижней ступени, и пытаемся подняться наверх. Шум воды заглушил людские голоса. Носовщик не слышит стоящего на корме. Я вижу, как бледность покрыла лицо Дады, изо всех сил пытающегося удержать наш бат. Меня обдает брызгами. Я хочу подняться, но Дада окриком усаживает меня на место и просит довериться его опыту.
— Э-тэ-тз! Манга! Тяжело!
В этом месте было глубоко, шесты едва доставали дно. Наша лодка быстро продвигалась вперед, прикрывая волну пристроенным впереди гребнем.
Но вот опять остановка. Толстые ели загородили нам путь, легли поперек протоки. Обойти их никак нельзя. Значит, надо перепилить. Дада привязал бат к дереву, стоящему у берега, взял пилу. Я думала, что старик сейчас рассердится, начнет кого-нибудь ругать (есть же такие люди, которые с досады могут обвинять в своей неудаче даже мертвое дерево). Но Дада был совершенно спокоен.
— Топор давай, — сказал он Василию.
С берега пилить было невозможно. Дада зашел в воду. Василий следом за ним стал с другой стороны. Они работали, едва держась на ногах. Быстрый холодный поток сбивал их. На спине у Дады пузырилась от ветра рубаха.
Я пробежала по берегу и за кривуном, впереди, увидела точно такое же препятствие. Тем временем подплывали остальные лодки. Колосовский подал команду сменить Даду и Василия. Тут мы развели небольшой костер. Вдоль протоки уже понесло перепиленные надвое толстые стволы. Юрий и Нечаев направляли их, гнали по воде вниз так, чтобы они не задевали лодок. Батули и Шуркей прошли с топорами вперед, к следующему завалу, а здесь уже опять звенела пила. Дин-зай с Семеном стояли по пояс в воде и, напрягая силы, трудились.
— Холодно, черт возьми! — говорил Василий, подставляя к огню то одну, то другую ногу. Дада выжимал за кустами мокрые брюки. Через минуту он уже снова был в воде, отстранив Динзая. Когда последние стволы рухнули в протоку, подхваченные течением, старик обрадовался.
— Васей!—закричал он. — Сюда иди!..
Они провели свой бат вперед, за кривун, к очередному препятствию. Вслед за ними двинулись остальные батчики.
— Так хочется помочь им. Но что делать, я просто не знаю, — говорила Лидия Николаевна.
Я фотографировала батчиков и не заметила, как она очутилась рядом со мной. Мы пошли вперед, переступая с камней на валежины, по кустам, по высокой траве. Остановились напротив следующего залома, где работали Батули и Шуркей.
— Ой, как страшно! Смотрите-ка!..
Лидия Николаевна тронула меня за руку. Батули сидел верхом на дереве и подрубал его топором. Дерево висело над протокой, упершись вершиной в стволы, загромоздившие русло. Шуркей рубил соседнюю березу, стоя по пояс в воде.
— О-ёй! — закричал Батули, когда верхняя часть дерева с треском ухнула в воду. Сам он едва усидел на толстом комле. Через минуту он уже карабкался на другое дерево. Шуркей тем временем воткнул топор в недорубленную березу и, обхватив руками упавшую вершину, потащил ее к берегу. Мы с Лидией Николаевной, не сговариваясь, разом подхватили ее с берега. По воде плыли щепки. Батули уже опять подрубил какое-то сучковатое дерево. Оно понеслось за кривун, толкаясь о правый берег сучьями. Между тем из-за кри-вуна показалась лодка. Василий, стоя на носу, не замечал плывущей навстречу лесины.
— Василий! — крикнула Лидия Николаевна. — Иди правее! — И бросилась следом за плывущей лесиной, стараясь отвести ее от мнимого фарватера.
Это случилось так быстро, что я даже не успела остановить ее. Она стояла по колено в протоке, пока Василий и Дада миновали препятствие. Лесина зацепилась за корягу, торчавшую у берега, и остановилась. Лидия Николаевна выбралась из воды, сбросила с ног сапоги.
— Вот это вы совершенно напрасно делаете, — недовольно сказал ей Колосовский, вышедший из-за кустов. — Быстро разводите костер.
Но костер разводить было поздно. Батули и Шуркей уже расчистили дорогу, и все мы, погрузившись на ба-ты, двинулись дальше.
Так, с большим трудом, нам удавалось проходить в день по восемь, по десять километров. Лес уже рядился в осеннее, пестрое. По реке плыли сорванные ветром желтые, багряные листья. Утром люди выскакивали из палаток чуть свет, разводили костры, чтобы согреться. Но днем бывало еще так тепло, что хотелось упрятаться в тень. Белохвостые орланы кружились высоко в небе.
— Кяаса!—указывая вверх, говорил Василий.
— Все равно самолет. Верно, Динзай? — подмигивая, спрашивал Юрий.
— Вот, понимаешь, интересно, — заговорил Динзай со свойственной ему горячностью, — кто-нибудь видал, как звери самолет встречают? Весной в Антуни много изюбра. Я нашел одного, хотел стрелять. Как раз самолет летит, понимаешь. Изюбр голову поднял, слушает, ушами шевелит. Я не стал стрелять, другого нашел...
— Э, самолет, самолет! — кричал громко Шуркей, завидев самолет.
Действительно, пролетел пассажирский самолет из Хабаровска.
— Таскай табак! — подхватил, смеясь, Дада.
Он уже опять томился без курева. Запасов Динзая хватило ненадолго. Вчера Василий спросил меня:
— Что если у нас не хватит продуктов? Как будем?
— Убьем зверя.
— Но патронов мало. Скоро кончатся.
— Что ж, тогда сообщим в Хабаровск по радио. Самолет пришлют.
Василий заулыбался, ободренный возможностью такого выхода, хотя у нас не было повода бить тревогу.
Сейчас, увидев самолет, все стали кричать, замахали шапками, будто пилот оттуда, сверху только нас и выискивал. Как бы не так! Самолет пролетел, держа свой курс на юго-восток, а мы двигались на север.
Долина Хора становилась все более узкой, теперь она принимала корытообразную форму; широкие низины чередовались с округлыми разной высоты сопками, подходившими к реке то справа, то слева. Иногда берег составляли горные террасы, поросшие хвойным лесом. Интересно было посмотреть, что там... Я подала Даде знак остановиться. Лодка шаркнула гребешком о травянистую кочку.
— Стоп!
Василий моментально воткнул в землю шест и выскочил на берег, я — за ним, а Дада остался на месте, сидит и опять держит во рту холодную трубку, оглядывается: где там идут остальные, далеко ли?
Берег представлял собой довольно высокую террасу. Взобравшись наверх, я огляделась и замерла, словно угодила на морское дно. Вот где стояла вековая, дремотная тишина! Ни птичьего свиста, ни шелеста. Огромные старые ели, сомкнув свои вершины, образовали почти непроницаемый зеленый полог; в поисках света они тянулись к небу сотни лет и теряли в тени свои нижние сучья. На более дряхлых деревьях, как водоросли, неподвижно висели космы бородатого лишайника. Ну просто подводное царство, да и только! Ельник был без подлеска. Вместо обычной путаницы ветвей между стволами сквозил голубоватый воздух, или, может быть, это туман поднимался от глухо рокотавшего под обрывом ключа? Оттуда тянуло прохладой. А в изумрудно-зеленом покрове среди мхов красовались сыроежки в лиловых и розовых шляпках, конопатые мухоморы, целые семейства сморчков. И всюду — россыпи красных горошинок корнуса...
Древний-древний ельник! Никогда еще человек не тревожил здесь ни одной былинки. Вот невесть с каких пор лежит упавшая лесина, во всю длину покрытая зеленым плюшевым ковром. Василий, прибежавший следом за мной, хотел пройти по этой лесине, но от первых же его шагов она рассыпалась в прах... Из-под ствола показались маленькие елочки.
— А вон, смотрите, еще... — Василий кивнул на трухлявый пень, из него, как из кадушки с неровными краями, выглянуло деревце. — Хм... Растет, да? Неинтересный лес, это самое, тут филины одни живут. Ну да! Кабана-то и медведя следов нету. — И засмеялся.
Он по-своему оценивал тайгу.
Подошел Нечаев и на мои восторги отозвался весьма сдержанно, сказав, что у него есть уже ботаническое описание такого же леса:
— Обыкновенный ельник-зеленомошник... — Он зашагал между стволами, но тут же вернулся. — Грибов-то, грибов сколько! Вот бы миколога сюда...
— Чего ему делать здесь? Кто он такой? — спросил Василий, не замечая усмешки Андрея Петровича.
— Микология — это, видишь ли, Вася, есть такая наука о грибах... — Нечаев стал объяснять, а мне вдруг вспомнился наш разговор с Шишкиным о несовместимости различных форм познания. Он был прав, но не совсем. Конечно, это смешно — «ельник-зеленомошник», думала я, прислушиваясь теперь к словам Нечаева, говорившего о грибах, но ведь наука освещает предмет только с одной стороны, а искусство берет все в совокупности...
Где они сейчас, наши художники? Как им работается на Черинае?
— А вы знаете, сколько наука насчитывает видов грибов? — продолжал Нечаев: — Если не ошибаюсь, кажется, около семидесяти тысяч...
Оказывается, еще в далеком прошлом люди учились распознавать грибы по их хозяйственным признакам — съедобные, несъедобные... Потребовалось немало наблюдений, чтобы выяснить их природу. Вначале ученые рассматривали грибы, как явление животного мира. Прошло много лет, прежде чем наука добилась точного описания и изображения грибных форм, а затем ученые проникли и в биологию их. Изобретение микроскопа окончательно опрокинуло представление о грибах, как о животных организмах. Микроскоп позволил ученым рассмотреть мельчайшие зернышки у грибов, так называемые споры, с помощью которых они размножаются... — У нас грибы мало кто кушает, — сказал Василий.— Старики говорят: надо белке оставить, медведю... А че? Правда, правда!
Перед тем как спуститься к реке, мы видели еще несколько упавших стволов, а рядом с ними — молодую поросль. В одном месте около трухлявой и обомшелой валежины я насчитала восемнадцать елочек. Оттого что пожар не затрагивал эти леса, они имели девственный вид, но в ельниках много было сухостоя и фаутных деревьев, до которых специалисты лесного хозяйства и рубщики не скоро еще доберутся.
В непогоду лес такой бывает страшен. Большие, старые деревья раскачиваются на ветру, скрипят и стонут, а порой и падают с треском.
— Ну, чего там видели, а? — спросил Дада по-своему, как только мы подошли к берегу и стали усаживаться в лодки.
Василий отшутился, сказал, что грибов и ягод наелись, а белка еще шубу не успела переодеть.
На другой день во время стоянки Колосовский вызвал по радио Черинай.
— Я «Тайга»! Я «Тайга»! Слушайте меня!
Валя Медведева передала для нас письмо из Хабаровска. Работники охотинспекции интересовались запасами пушного зверя в долине Хора и просили нас ответить на шесть вопросов: 1. Как и в достаточной ли степени опромышляются охотоугодья в верховьях реки Хор? 2. Каковы перспективы на урожай орехов, ягод, семян хвойных пород, грибов? 3. В каких местах, в каком количестве встречаются норка и соболь? 4. Есть ли подходящие места для выпуска ондатры? 5. Каковы перспективы на урожай белки? 6. Много ли мышей и вредных грызунов?
— Жаль, что нет у нас зоолога. Впрочем, мы сможем ответить почти на все вопросы. Надо поручить нашим охотникам вести наблюдения. Правда, запасы норки и соболя можно подсчитать только зимой...
Колосовский прищурился, протягивая руки к огню:
— Знаете новость? Оказывается, Высоцкий уже отправился в Хабаровск. У него разболелась рука. Теперь Шишкин остался один и хочет ждать нашего возвращения там, на Черинае. Нет, нам решительно не везет.
В эти дни Фауст Владимирович тоже прихварывал. Пока мы ждали охотников, он редко выходил из палатки. Всячески скрывая свое недомогание, он бодрился и даже пробовал насвистывать, но по его воспаленному лицу было видно, что он с трудом переносил высокую, температуру. Несмотря ни на что, три раза в сутки он вместе с Юрием проводил метеорологические наблюдения, измерял температуру и влажность воздуха. Обыкновенно прибор подвешивали на каком-нибудь дереве вблизи реки, и треск вентилятора привлекал внимание наших спутников.
— Зачем машинку таскать? — спросил Дада. — Все равно дождик. Помогай нету.
Он сидел у костра, снимая с ног разбухшие от воды улы. Удэгейцы вернулись с охоты изнуренные, промокшие до нитки. Лось достался нелегко. Пришлось две ночи подряд караулить зверя у протоки. При этом охотники сидели в траве, не смея пошевелиться, ждали, когда подойдет зверь. Стрелял Дада. Лось был большой, гораздо больше коровы. Удэгейцы сняли с него шкуру для музея, взяли ее в распорки и подвесили сушить в ельнике, чтобы на обратном пути захватить с собой. Лидия Николаевна сделала описание лося.
— Два метра и шесть сантиметров длины! Какое огромное животное.
— Бывают больше! — отозвался Юрий.
— Я говорю не только об этом экземпляре, — возразила Лидия Николаевна. — Вообще лось ~~ ценное животное, и если здесь он обитает в большом количестве, то я, например, меньше всего думаю об охоте. Меня интересует лось как будущее домашнее животное.
— Домашнее животное? — переспросил юноша и рассмеялся. — Вот уж не знаю, как это можно, Андрей Петрович, — обратился, он к Нечаеву. — Домашний лось? Его приручать будут, что ли?
— Да, конечно. У нас в стране уже есть такие опыты. Это же очень выгодно. Почему? Во-первых, потому, что лось дает превосходное мясо; во-вторых, его можно использовать как вьючное животное. В трудных лесных условиях это замечательный транспорт. Сейчас мы с вами могли бы прекрасно оседлать этих четвероногих и шли бы до самого перевала. Серьезно. Со временем здесь будет заповедник, и сюда станут приезжать за сохатым из питомников. Да, да...
Между тем удэгейцы уже коптили мясо на вешалах, предварительно порезав его на длинные ленты. Галака в своем шалаше стряпала пельмени. Дада предложил мне отведать сырого костного мозга, он уговаривал меня, держа его на ладони, и когда я наотрез отказалась, старик искренне пожалел. В его голосе послышалась обида:
— Совсем ничего не понимаешь. Это сырой мозг — самое лучшее. Как так — не могу?
Я взяла угощение и отнесла его Василию. Тот, как видно, простудился во время охоты и сейчас лежал в накомарнике, жалуясь на боль в боку. Мы задержались из-за него на сутки и отправились дальше, не уверенные в том, что Василий дойдет с нами до перевала. Фронтовое ранение все чаще стало его беспокоить. Близились холода...
В сентябре мы подошли к устью реки Кадади, что значит каменистая. Почти все протоки Хора каменистые, но эта река особенно. Вливаясь в Хор с правой стороны, Кадади шумит, как водопад. По всему устью ее лежат круглые, окатанные камни. Около устья в углу, образованном ею и Хором, стоит сплетенный из тальника шалаш конусообразной формы.
— Нанайские охотники были, — сказал Дада.
— Почему вы так думаете?
Оказывается, удэгейцы никогда не делают таких шалашей. Присутствие этого незначительного и давным-давно сослужившего свою службу убежища вдруг каким-то странным образом оживило нас всех, словно мы прочли письмо, оставленное здесь много лет назад. Значит, сюда когда-то приходили охотники. За устьем Кадади Батули настрелял много уток. Шуркей принес их и бросил у костра.
— Варите полтавские галушки. Завтра утром мы уходим от вас. — Он присвистнул. — Дома картошки наедимся, молока... Эх-ма! Курить будем...
Глухонемой Семен с завистью посмотрел на Шуркея, вздохнул и жестами стал объяснять, как он хотел бы сейчас сесть в лодку и (щелкнул двумя пальцами) спуститься вниз по реке, домой. Там ждет его жена. Семен показал, какая она хорошая (провел по лицу руками, вспомнил, как она заплетает длинную косу). Василий громко расхохотался и указал на синеющие впереди горы:
— Туда надо глядеть. Домой еще рано.
Семен понял и нахмурился, замотал головой, давая понять, что он боится туда идти — там придется заломы растаскивать, пешком шагать... А у него чирей на ноге. Он задрал штанину до колена, показывая забинтованную ногу. Лидия Николаевна только что сделала ему перевязку.
— Все равно не дойдете, — сказал Шуркей, имея в виду наш путь к перевалу. Он махнул рукой, усаживаясь на камни рядом со мной.
— Почему?
— Другие люди-то, наверно, тоже старались, да не дошли. Пешком тяжело, я думаю.
— Зачем говоришь так? — рассердился Василий. — Настроение создаешь плохое. Так нельзя. Если на фронт пойдешь, тоже так будешь, да? — Василий посмотрел на меня, зная, что я внимательно слушаю, и продолжал: — В армию хочет идти Шуркей. Слыхали? Надо немножко подрасти. Дисциплину понять надо. А то вчера плакал из-за того, что порвал штаны. Такое дело не годится.
Шуркей отвернулся. Ему было неприятно это напоминание. Вчера на заломе во время работы он в клочья изодрал свою одежду, а когда вышел на берег и увидел, как сквозь дыры на брюках торчат голые колени, закрыл их ладонями и заплакал от досады. Лидия Николаевна починила ему брюки, отдала свою гимнастерку. Шуркей повеселел. Теперь он сидел в новой рубахе.
— «Заплакал», — передразнил он Василия и, повернувшись ко мне, спросил уже другим тоном: — Вы нас фотографировали, карточки дадите?
Я объяснила, что сейчас не имею возможности обрабатывать фотопленку, но, когда вернусь из похода, сделаю это.
— Хорошо бы витрину такую устроить в колхозе, — напомнил Василий, — экспедицию показать. Помните, у нас была такая витрина — лучших стахановцев фотографии. Интересно будет, верно? — Василий заговорил о Гвасюгах, размечтался о том, как он зимой пойдет на охоту вверх по Катэну, и вдруг рывком поднялся. — Эх, черт, домой охота! Теперь у нас готовят уборку урожая. Как там дело идет — интересно.
Мы сидели на косе у костра. Василий чистил берданку, Шуркей помогал мне ощипывать уток и рябчиков. Уже вечерело. Я с тревогой посматривала на противоположный берег. Там, в темном ельнике, где-то разбрелись в разные концы Нечаев и Мисюра. Они решили осмотреть растительность левобережья, и Шуркей переправил их на ту сторону. Едва за рекой послышалась песня Лидии Николаевны, Шуркей, не говоря ни слова, столкнул на воду бат и отправился за ними.
— Шуркей-то какой молодец, — полушепотом сказал Нечаев за ужином, так, чтобы тот не слышал. — Перестал ругаться, хорошо работает. Прямо жалко с ним расставаться. Мне кажется даже, что он у нас в в экспедиции подрос за лето. Шура! — обратился он к парню. — Талу не ешь!
— Талу кушать не буду, — говорил между тем Шуркей, отодвигая сырую рыбу, — потом опять придется желудок настраивать.
Лидия Николаевна затряслась от смеха и долго не могла успокоиться.
Утром последний раз на песке у реки отпечатались босые детские ножки. Батули снарядил свой бат в обратный путь. Пашка и Яшка сидели посередине бата под опрокинутой оморочкои. Накрапывал дождик. Мать завернула детей в теплое одеяло, сама устроилась возле них — теперь ведь Шуркей занял ее место.
— Будем здоровы, — кричал он, поднимая в воздух весло, и ударил им по воде так, что брызги долетели до нас. В ту же минуту бат качнулся и поплыл вниз по течению.
Все ждали, что сейчас над рекой взовьется песня Шуркея. Даже старые удэгейцы всегда поют, когда спускаются вниз по рекам. Но Шуркей на этот раз не подал голоса...
Мне показалось даже, что он был опечален. И может быть, я не ошиблась. Кто не опечалится, расставаясь с друзьями?
— Итак, товарищи, в путь-дорогу! — сказал Коло-совский, выходя из палатки.
Несмотря на то, что дождь не переставал, мы сняли свои шатры, забросали песком костер и пошли вперед— теперь уже на трех батах. Опять навстречу побежали со свистом упрямые струи. Хор без солнца был мрачный и злой.
Горные реки — быстрые реки! И любить их опасно, и нельзя не любить. Я уже давно забыла, как хорская волна прошумела однажды над моей головой. Я снова беру в руки шест, с размаху погружаю в воду до самого дна, где лежат окатанные волной скользкие камни, нажимаю на шест изо всей силы и вижу, как наша длинная долбленая колода подается вперед и вперед. Мы идем близко у берега. По траве, бегущей навстречу, видно, что идем хорошо. У Василия болит рана в боку. Он то и дело морщится, и я чувствую, что больше не могу быть пассажиром.
— Эх, если бы не ранила меня пуля гадючая...— сердится Василий.
Дада молчит, поглядывает вперед. А впереди, над темной гривой лесов, вздымаются сизыми волнами горы.
«Далеко ли, далеко ли...», — кажется, выстукивают в один такт три шеста. Волна, уступая, разбивается о гребень нашей лодки и дразнит: «Далек-ко-о!..»
Что же мы так медленно ползем вперед? Хочется приналечь на шесты еще сильнее. Василий чаще взмахивает шестом, приседает:
— Р-раз! Еще р-раз!
Я вступаю в этот новый ритм и слышу спокойный голос кормчего:
— Так не надо.
Ну конечно, Дада смется над нами. Старик знает, что на таких рывках далеко не уйдешь. Он размеренно погружает в воду свой шест, не торопится. А дождик уже промочил нам насквозь рубахи, льется за воротник. Под ногами скользкие доски. Собаки лежат, свернувшись в клубок, зевают.
— Эге-ей! — кричат нам сзади.
За нами идет бат Нечаева. Там теперь вместо Шур-кея стоит на носу Юрий. Лидия Николаевна сидит посредине, завернувшись в плащ.
Колосовский с Динзаем отстали далеко. Мы ждем их перед тем, как подойти к опасному месту. Слева впереди, около утеса, торчат каменные глыбы.
— Идите, идите! — машет Колосовский.
И вот уже опять по берегу навстречу нам бежит, бежит высокий вейник. А потом темная базальтовая стена придвинулась своей громадой. Слева камень и справа камень. Между стеной и лежащим на метр от нее гладким камнем, похожим на гигантскую черепаху, узенький коридор. Мы ведем бат по этому коридору. Брызги обдают нашу длинную колоду, попадают через край. Но мы нажимаем на шесты, какое-то мгновение бат стоит, не двигаясь с места, вот-вот волна собьет его и потащит назад.
— Еще рраз! — командует Василий.
И мы проходим опасный водоворот. Но как здесь остановиться? Опять по руслу врассыпную легли угловатые, острые камни. Они торчат над водой, и река пробует о них свою грозную силу.
— Давай дальше! — говорит Дада уже не своим голосом.
У меня кружится голова, я чувствую, что не смогу устоять на ногах, сажусь, хватаясь за борта лодки. Еще минута-две, и вот мы уже причаливаем к берегу. Но из-за скалы не видно, как проходят наши товарищи. Между тем оттуда доносятся громкие голоса. Я говорю Да-де, что нужно пойти им на помощь. Старик отвязывает бат. Руки его дрожат от усталости.
— Стой здесь, — говорит мне Дада, выбрасывая на берег собак. — Васей, идем!
Они уходят вниз по реке, за скалу. Черная собака Мушка бросается следом за хозяином, но Дада кричит на нее: «Та!» (Пошла!), — и она опять жмется у берега. Что же случилось там? Прошло несколько минут, прежде чем из-за каменного выступа мелькнули белые шесты батчиков. Юрий и Семен — впереди. Дада и Василий ведут на буксире бат Колосовского. Вот они уже подходят совсем близко, и я вижу, как трясется Дин-зай, продрогший до костей. Оказывается, он не сумел удержать свой бат в том самом коридорчике, где было так опасно идти. Бат скользнул вниз и пошел. Динзай уцепился за каменный выступ и остался на нем, крича и размахивая руками, потом прыгнул в воду, погнался за батом, остановил его. Но вода уже лилась сквозь щель, пробитую в одном боку. Пришлось приставать к берегу. И тут на помощь явились сначала Юрий с Нечаевым, потом Дада и Василий.
— Теперь придется становиться на ремонт. Вот это действительно авария, — говорил Нечаев, осматривая пробитый бат. Колосовский сидел на траве, снимал сапоги и молчал. Он был расстроен. Сейчас, когда мы дорожили каждым днем и даже часом, как на беду, нас подстерегали неудачи. У Юрия заболела рука. Два дня он крепился, никому не говорил. Но сегодня вечером, когда мы развели костер и натянули палатки, Юрий не вышел к ужину. Лидия Николаевна сказала мне:
— Вы знаете, в чем дело? У него нарыв под ногтем. Весь палец синий. Это ведь опасно.
Всю ночь Юрий не спал. Он сидел у костра, ходил вокруг палаток, снова садился и снова ходил. Никто не знал, как ему помочь.
— Ну что это такое? — сокрушался Колосовский. — У нас не экспедиция, а какой-то лазарет.
Он только что вышел из палатки, где лежал Нечаев. В самом деле, странное стечение обстоятельств поставило нас в затруднительное положение.
Пока удэгейцы починяли бат, Нечаев с утра до вечера ходил по тайге. Увлекшись своим занятием, он не заметил, как промочил ноги, а теперь лежал не поднимаясь. Я испекла ему лепешек на сале, извлекла аварийный запас сахара. Андрей Петрович отказался даже от чая. Он лежал, укрывшись одеялом с головой. У изголовья валялась раскрытая тетрадь, исписанная наполовину по-латыни, наполовину по-русски.
— Что у нас есть из медикаментов? — осведомился Колосовский.
— К сожалению, у пас нет ничего, кроме подмокших порошков дисульфана.
Не было даже аспирина. Кроме того, без врача трудно было что-нибудь предпринять. И вот возник вопрос: как быть? Оставить его здесь одного, а самим пойти дальше, мы не имели права. Ждать, пока он выздоровеет и сможет продолжать путь? Но неизвестно, долго ли это протянется? Ведь была уже половина сентября, у нас оставалось слишком мало времени для похода. Единственно правильным решением представлялась отправка его немедленно вниз, сначала на Тивяку, а оттуда—дальше, в Гвасюги, и затем в Хабаровск. Но кто будет сопровождать?
— Я бы очень не хотела возвращаться теперь, когда предстоит самое интересное, — взмолилась Мисюра.
Весь день она пробыла в лесу, занимаясь сбором растений, и вернулась оттуда, напуганная медведем. Она еще не знала о нашем решении. Мне не хотелось ее огорчать, а главное — отпускать ее.
Несмотря на трудные условия таежной жизни, Лидия Николаевна никогда не унывала. Но приказ начальника экспедиции расстроил ее до слез. Она должна сопровождать Нечаева. И вот Нечаев уже лежит на дне бата, укрытый палаткой. Василий Кялундзюга и Юрий готовят шесты, укладывают вещи. Василий предлагает мне взять собаку.
— Берите. Я подарю. Все равно она к вам привыкла.
Я смотрю на Василия. Я понимаю: это от души, и говорю, что возьму собаку потом.
Лидия Николаевна сидит, низко опустив голову, и старается не глядеть на нас. В руках у нее белый платочек. Но вот бат уже отходит от берега, быстрое течение подхватывает его и бросает меж валунами. Белый платочек долго трепещет над водой.
— Немножко будут купаться, — пророчески заметил Дада, поглядывая в сторону бата, уносимого сильным течением.
Далее:
Новый перевал. Глава 18: Как быть дальше?
Новый перевал. Глава 19: Пешком по тайге
Новый перевал. Глава 20: Новый перевал
Новый перевал. Глава 21: Обратный путь
Новый перевал. Глава 22: У истоков первой удэгэйской повести
Произведение публиковалось в:
«Огни далёких костров». Повести и рассказы. - Хабаровск. Хабаровского книжное издательство, 1984. Байкало-Амурская библиотека "Мужество".