Новый перевал. Глава 22: У истоков первой удэгэйской повести
Ранее:
Новый перевал. Глава 17: Тайга нехоженная
Новый перевал. Глава 18: Как быть дальше?
Новый перевал. Глава 19: Пешком по тайге
Новый перевал. Глава 20: Новый перевал
Новый перевал. Глава 21: Обратный путь
Перед закатом солнца Я несколько минут простояла на берегу в ожидании хоть какого-нибудь плохонького бата или оморочки. Надо было переправиться через протоку Гвасюгинку. Изба Джанси Кимонко на той стороне, самая крайняя в глубине узенького проулка, за ней — береговой лес, кустарники, там дальше уже течет Хор, «о его не видать, впереди сплошные заросли. Во дворе у Кимонко дым вьется, наверное, топят печку на летней кухне. Крикнуть, позвать кого-нибудь? Отсюда не услышат.
Как нарочно, поблизости ни души. Баты и оморочки в разгоне: с утра люди уплыли на колхозные огороды и еще не вернулись. На той стороне у переправы пустует чей-то бат, никто к нему не подходит. Редко бывает так.
Но вот на обрыве показалась женская фигурка. Смотрю, по откосу быстро спускается к воде. Наконец-то! Я помахала рукой, хотя и так вижу: какая-то девушка сдвинула на воду бат и плывет прямо ко мне, стоя отталкивается шестом то с левой стороны, то с правой. Она тоненькая и стройная, в темном жакете поверх цветастого платья, черные косы уложены венцом вокруг головы.
Поздоровалась со мной, называя меня сразу по имени и по фамилии.
— Вам туда? Садитесь, перевезу...
Я прошла на середину пустой и шаткой посудины, присела, держась за борта, и разглядываю свою перевозчицу. Она уже повернула бат, молчит, кротость такая на лице или строгость — губы плотно сжаты. Не могу вспомнить, кто она, чья дочь? Спрашиваю, как ее зовут.
— Да мы уже знакомы... Не узнали разве? Огня! Помните, зимой, когда вы первый раз к нам пришли, Байдалов-то фотографировал нас вон там... Я отца своего на охоту провожала. Помните?
Да, конечно! Байдалов еще говорил, что она похожа на японку, и удивлялся, что удэгейки могут быть светлолицыми.
Уже на берегу я спросила, где же она летом была, странно, что мы не виделись до сих пор.
— А мы с отцом на Бикине были. Недавно только
приехали оттуда.
— Всей семьей?
— Ну да. Мама сейчас болеет. Братишка — тоже. Иду вот за лекарством.—'Огня уже снова взялась за шест.
Я сказала ей, что она выросла, совсем взрослая стала, прямо не узнать... Огня улыбнулась.
— Двадцать один год уже. Конечно, взрослая.
— Замуж еще не вышла?
— Не-ет, — сказала она почему-то испуганным голосом и рассмеялась вдруг. — За кого выходить? Нет, нет! — повторила Огня и оттолкнулась от берега.
Встреча с ней вызвала в памяти зимнюю дорогу и первые впечатления о Гвасюгах, захватившие нас своей экзотичностью. Многое здесь казалось тогда удивительным: и высокие амбарчики на сваях, и старухи-вышивальщицы с длинными трубками в зубах, и легкие, яркие одежды женщин, везущих на нартах сено для лошадей, и чужой непонятный говор... А ведь той командировки могло не быть... И возможно, я бы не пошла с экспедицией, как знать? Просто мне повезло, думала я, шагая вдоль узкого переулочка к дому Джанси Кимонко.
Интересно, какие главы он написал, пока мы ходили в верховья?
Надежда Ивановна, по-старушечьи повязанная клетчатым платком, встретила меня у крыльца с большой кастрюлей в руках и, приветливо кивнув, сказала: «Проходи, я сейчас!», а сама заспешила на летнюю кухню.
В избе, как всегда, порядок, но странно, что нет никого. Я уже хотела повернуть обратно, как скрипнула боковая дверь и в комнату из другой половины избы вошла старенькая бабушка Яроба — мать Джан-си Батовича.
— Багдыфи, багдыфи! — заговорила она радостно. Я поздоровалась с ней за руку, спрашиваю о Джанси, оказывается, нет его дома (анчи). Где он? Бабушка не знает (имисабе)...
Переступив через порог, Надежда Ивановна услыхала мой вопрос и первым делом пододвинула мне стул, потом сказала спокойно, с достоинством:
— Придет скоро. Торопишься куда, что ли? Он на колхозные огороды поехал. Мирён его просил. Садись...
Вот как! Выходит, мы разминулись: я возвращалась оттуда по лесной дороге, а Джанси плыл туда на омо-рочке.
— Ну, интересно получается... Мы же с ним договаривались...
Надежда Ивановна принесла себе табуретку.
— Да чего так беспокоиться? Время-то есть. Ну, посмотрела тайгу? Намике рассказывала нам, как ты на Чуи-то чуть не утонула... Мы прямо удивлялись, говорим: почему взялась шестом работать? Это же самое-самое тяжелое носа стояти, когда вода большая идет кругом.
— Было такое дело. Сейчас-то что уж говорить об этом? Тебе вот, Надя, спасибо за медвежью шкуру. Сагды асаса! Честное слово, без нее даже не знаю, как бы я обошлась... А помнишь, ты не разрешила мне тогда, зимой-то спать на медвежьей шкуре вот здесь? Ты сказала, что женщинам нельзя...
— А-а! — она захохотала. — Ну, это ведь старые люди так раньше считали у нас. Теперь-то молодые никто не признает...
Сидим, разговариваем, а бабушка покуривает свою длинную трубку, слушает. Вскоре пришел Джанси. Когда он подходил к дому, Надежда Ивановна раньше всех увидела его в окно и поднялась.
— Идет... Я же говорила!
Он и в самом деле был на огородах и теперь быстро шагал от берега протоки, стуча сапогами.
— О, вот хорошо, вы уже здесь!—сказал он, едва переступив через порог и сняв кепку. — Пришлось немножко задержаться, извиняюсь, конечно... Я сейчас.
Пока он приводил себя в порядок, наливал воду и гремел умывальником за дверью, потом переодевался в своей комнате, Надежда Ивановна собирала на стол, а мать, сидевшая на маленькой скамеечке, следила за каждым его движением. Иногда они переговаривались между собой. Дом сына, и он сам, и его жена были счастьем Яробы, для которой судьба уже до конца определила тихое место за спиной сильных, как она думала.
— Ну, все... у меня готово! — объявила хозяйка, приглашая нас к столу. — Садитесь.
Я отказалась от ужина, попросила только стакан молока. Надежда Ивановна удивленно пожала плечами и поставила передо мной полную кружку:
— Чего такое? Почему не хочешь? Может, простокваши дать?
— Нет, спасибо, что-нибудь одно...
— Зачем спрашивать? Давай то и другое. Она без молока долго в тайге была, соскучилась, — громко сказал Джанси, выходя из своей комнаты. — Ну, а вы, энигэ? —Он помог матери подняться, она оперлась на его руку и с тихим бормотанием села за стол.
При взгляде на ее сморщенное, изборожденное глубокими складками лицо, на худенькие, как у подростка, плечи, трудно было представить, что Яроба когда-то была сильной женщиной, что она легко бежала за нартами, плавала в лодке, стоя с шестом в руках, носила тяжести, мяла звериные шкуры, готовила, шила...
—i Совсем слабенькая стала, кушает мало совсем,— говорила о ней Надежда Ивановна и с мягкой укоризной поглядывала на свекровь. — Трубку бросать не хочет... Вот и плохо.
После ужина, при свете керосиновой лампы, Джанси развернул на столе свою большую канцелярскую книгу — тетрадь с картонными корками, в которой у него была начата повесть. Яроба села у двери на скамеечку и закурила трубку. Ей тоже интересно было послушать, о чем это сын рассказывает?
Ох, какое далекое время вспомнил! Тогда его еще и на свете не было. Она посмотрела на Джанси, вздохнула и опустила голову низко. Старые лесные законы... Кто этому поверит, но ведь было так, от них больше всего страдали женщины. И она — тоже. Всякий раз, когда ей предстояло рожать, Яроба покидала юрту, даже зимой, уходила в родильный шалаш. После родов она еще в течение десяти дней оставалась там одна. Потом приносила домой новорожденного, завернув его в халат и тряпье. Сидит теперь Яроба, трясет головой, словно подтверждает: верно, было так, было... Тяжело ей достался вот этот ее любимый сын. Он ведь родился в месяц белки, когда от мороза деревья лопались. И было так, что бабушка-свекровь, развернув младенца, заплакала над ним, удивляясь, как он уцелел, не замерз! «Бедняк ты!» — сказала она. И эти два слова стали его именем.,
Да... Видит она, как сейчас, горелые леса по берегам Сукпая, помнит молодость свою, все места былых кочевий помнит. Сколько ей пришлось страдать, пока они с мужем Батой и детьми кочевали по рекам! В наводнение спасались на сопках, во время лесных пожаров прятались у воды, потом убегали от купцов, от «большой болезни», голодали всей семьей.
Были у Яробы еще и свои сердечные муки, но это уже много лет позднее, когда Бата ушел от нее с молодой женой, соорудил себе какой-то барак, что ли... Но Яроба, рассердившись на мужа, собственными руками разворотила этот барак. Откуда и силы у нее взялись? Вот какая она была...
Теперь Баты давно уже нет в живых и соперницы нет, а Яроба сидит в просторном, чистом доме сына, слушает, как он пересказывает старую жизнь...
Джанси писал на родном языке, нужен был подстрочный перевод, и я решила делать его сразу же, чтобы лучше видеть потом, как будет выстраиваться повествование, то и дело переспрашивала непонятные слова, поэтому работа шла медленно. Это были пока еще первые главы, точнее, наброски глав, в которых Джанси вспоминал детство, пытаясь осмыслить по-новому то, что его окружало в суровом мире кочевников...
— Не знаю, получится что-нибудь или нет... — сказал Джанси, перелистывая страницы. — Мало сделал вообще-то. Если все написать, что задумал, может, интересно выйдет? Но кто его знает. — Он с сомнением пожал плечами, взял из пачки папиросу и закурил, поглядывая на меня вопросительно.
Я тоже не знала. И никто этого не мог бы сказать. Творческий замысел, исполнение и результат бывают неравноценными, счастливое их совпадение — мечта, которая окрыляет, должно быть, каждого, кто берется за перо. Но если бы даже опытный и признанный мастер оповестил всех заранее, что он создает выдающееся произведение, его сочли бы, по меньшей мере, нескромным. Поэтому надо просто работать—-и все. Говорю ему об этом, он кивает согласно и улыбается:
— Да, конечно... У нас есть пословица: хочешь сделать бат — выбирай прямой тополь и руби его, а мозоли на руках сосчитаешь потом.
— Ну, положим, до мозолей еще далеко, если дерево только срублено, — сказала я, имея в виду начало повести. — Самое трудное — впереди. Насколько мне известно, чтобы выдолбить лодку из тополя, надо отсечь и убрать все лишнее, так ведь? Когда знаешь, что это будет, для чего, — смелее действуешь, отсюда возникает форма...
Кому-кому, а Джанси-то не надо было рассказывать про долбленки; он за свою жизнь насмотрелся, как его сородичи мастерят их, да и сам не раз делал баты, уж он-то знает, сколько под топором и под кривыми ножами отлетит щепок и стружек, пока из целого ствола возникнет восьмиметровая, плоскодонная, устойчивая лодка с тонкими, прямо-таки звенящими бортами, с широким, легким гребнем впереди для прикрытия встречных волн... Тут тоже требуется умение, как во всяком деле. Но речь шла о другом...
— Получится! И ничего не нужно выдумывать, а показать все, как было. Это же документальное произведение. Теперь же нельзя отступать. Дальше будет еще интереснее, когда появятся новые лица. Ведь не одна ваша семья нашла пристанище в хорских лесах. События покажут, что объединяло кочевников и почему, из-за чего между ними возникали конфликты. Но это еще начало. Оно как река у истоков. Я видела, какой там Хор узенький, его можно перепрыгнуть. Потом на пути он вбирает в себя притоки, становится большой рекой. У повести тоже должно быть широкое русло...
— Бакпэй, бакпэй (понимаю), — дважды повторил Джанси. — Времени мало совсем, никак не хватает. В тайге хорошо было, там никто не мешал. Когда идет дождик, сидишь в палатке, пишешь.
Он стал рассказывать о своем походе на Сукпай. Летом ему все-таки дали отпуск, кое-как добился, оставил вместо себя в сельсовете Матвея Кимонко и вдвоем с Надеждой Ивановной путешествовал. Надо было оживить в памяти прошлое, давно ведь не был он в сукпай-ской долине, хотелось увидеть знакомые места. Попутно Джанси еще осматривал охотничьи угодья колхоза. Иногда он целыми днями ходил вдоль ключей. Один раз так далеко забрел, в такую глушь, что выбрался оттуда лишь поздно вечером.
— Ой, я тогда испугалась, знаешь как!—перебила его Надежда Ивановна. — После обеда он как ушел, и нет, и нет его. Думаю, что такое? Солнышко уже село, я приготовила ужин, что думать? Не знаю... Медведей боюсь... — Она приложила к щекам ладони, как бы вновь переживая испуг. — Не могу прямо, честное слово, боюсь —и все! Может, беда какая с ним? Я стала кричать. Потом вижу: он плывет в оморочке. Ругал меня! Стыдил еще... Вот, говорит, ты трусиха какая...
Теперь она рассказывала об этом весело, и Джанси тоже, глядя на жену, посмеивался, но в тайге бывает жутко, я знаю.
На обратном пути они останавливались в Джанго, три дня жили там, поставив рядом с юртой Гольду свою палатку. Джанси записывал его рассказы о прошлом и удивлялся: какая память у старика! Гольду все помнил — какие слова говорили его сородичи, когда узнали о том, что не стало царя, называл по именам всех охотников, которые помогли красным партизанам задержать и уничтожить японцев, пробиравшихся на морское побережье...
Об этом Джанси Кимонко напишет в повести. Правда, он еще не решил, как будет называться его повесть. И не мог предвидеть, что книга выйдет уже без него...
Время подвигалось к полуночи. Я собрала свои бумаги в папку — пора уходить. Джанси и Надя пошли меня провожать.
За дверью нас охватило резким холодным воздухом; от реки сквозь поредевший кустарник дул ветер, легкие звезды покачивались наверху меж ветвями огромных деревьев, еще не сбросивших листья.
— Чего-чего ходить, а? Лучше оставалась бы... — сказала Надежда Ивановна, зябко поеживаясь.
— Нельзя мне. Я не предупредила своих, они будут беспокоиться.
— Завтра-то придешь? — Конечно, приду.
На той стороне, где-то у конного двора, лаяла собака. Постепенно из темноты стали вырисовываться черные пни в конце проулка, потом— светлая полоса воды, а за ней силуэт кривой, покосившейся ивы, где обычно пристают лодочники. В избе у завмага мигнул свет и погас.
— Я подожду тебя здесь, — сказала Надежда Ивановна мужу, вместе с нами спустившись с откоса.
— Ладно. Га!
Джанси столкнул на воду чей-то бат, и мы с ним поплыли через Гвасюгинку, а Надя осталась на берегу. Переправляться-то пустячное дело, всего каких-нибудь пятьдесят метров. Но вброд протоку не переходят, она глубокая.
Холодом веяло от воды, у меня даже руки озябли. А ведь совсем недавно я коротала ночи у костров, под открытым небом. Эти же звезды мерцали и там, хотя мир вокруг был иной. Долго, наверное, не забудется экспедиция. Мне еще предстоит написать книгу о нашем походе. Газетные очерки с их предельной краткостью были только заявкой.
Джанси молча правил к покосившейся иве, он думал о своем...
— Надо беседовать со стариками, — заговорил он, едва лишь лодка шаркнула днищем о песок. — Поговорю с Тунсяной, некоторые события Чауна помнит, бабушка Сигданка тоже интересно рассказывает. Придется вечерами работать. Может, справлюсь?
— Да... Времени всегда будет не хватать. Это такое дело. Тут многое зависит от нас самих. Ну, все. Спасибо. Асаса!
Я уже стояла на берегу.
— Ая битудзэ! (До свидания!) — крикнул Джанси, поворачивая лодку.
В полночь так бывает, наверное, только в Гвасю-гах: нигде не видать огней. Из переулка я почти бегом выскочила на тропу и пошла вдоль речки Булинки, слыша лишь собственные шаги. Это была тишина особенная, в ней ничего ие таилось, кроме снов и надежного покоя, который охраняли здесь горы, леса и реки.
Утром село наполнилось звуками привычной жизни: кто-то поблизости колол дрова, у протоки перекликались лодочники, в соседнем дворе звенела пила, слышны были голоса ребятишек, игравших на улице, потом раздался школьный звонок.
Между тем колхозники готовились к празднику. И вот он наступил.
Далее:
Новый перевал. Глава 23: Колхозный праздник
Произведение публиковалось в:
«Огни далёких костров». Повести и рассказы. - Хабаровск. Хабаровского книжное издательство, 1984. Байкало-Амурская библиотека "Мужество".