Золотая пыль. 31 - Дорогой грамм
Ранее:
26 - Лыков
27 - Диана
28 - Кирпичный завод
29 - «Драматург»
30 - Эллипс
Перед сном Рубероид принялся пытать:
— Расскажи, как вы у себя на телевидении… дуркуете. — Володя не сразу нашел максимально точное слово.
— Именно что дуркуем. И ничего хорошего нету в том телевидении. И вообще, журналист — это ведь никакая не профессия. Профессия — это хирург, летчик, художник, кузнец, бульдозерист... Если это, конечно, Лыков Владимир Максимович, а не битый хохол. А журналист — это как откатчик. Черт знает, что!
Затем я сделал перепасовку Лыкову:
— Максимыч, говорят, будто ты много лет оттрубил в артели знаменитого Вадима Туманова, зачинателя старательства на россыпях в нынешнем виде. Рассказал бы. А то все я да я. Что он хоть за человек, фигура ведь знаковая?
— Ага, я тебя под мышку переселял, надеялся, будешь ко сну ботанику... А оно вон как повернулось, — делано негодует Лыков. Покряхтел немного, устраивая тело на матрасе, брошенном на настил из неструганых досок, и запел акын мною долгожданную песнь:
— А чо говорить? Тогда были другие времена, артельки при приисках. Сколь пред сумеет выбить на прииске или в министерстве для артели, столь и заработаешь. Один раз, помню, хреново намыли, мало. Мужики гудят: конец сезона вот-вот, неужто порожняком проехали?! Я подхожу к преду и спрашиваю: «Намыли, Вадим, маловато, наверно, заработка не будет?» — А он мне: «Намыли мало, Вовка, да грамм я вымутил дорогой». И, правда, получили не меньше, чем в предыдущем годе. Вадим договорился, и нам за грамм заплатили по восемь рублей, а другим артелям — по три. Он, когда сильно надо, в министерство заходит так: на каждом пальце по «гайке», а выходит — перстней да колец нету, зато рожа довольная, вопрос решил! Вот это был великий мудрила! — воздел перст к прокопченному потолку Лыков. — Мы тогда как старались! Сезон отпахал, гроши получил и — в Сочи. До нового сезона. Девки в гостиницах пищали от счастья, как нам приехать. По пятнадцать кусков советскими просаживали! Три машины можно взять! А когда в марте прощались, до того ж девчонки задушевно выли... Письма писали: мол, верные, ждем. Поскольку-де после вас, родимых, по пяти месяцев все внутри организма трусится. Только телом успокоимся, мол, а вы, родненькие, опять тут. Верные, как же. Правда, ближе к марту приходилось слать Вадиму телеграмму: подгони деньжат доехать до работы. Это про меня Володька Высоцкий песню написал: «Я на Вачу еду — плачу, еду с Вачи — хохочу». В поселке Вача база артели была. Я Вадиму обычно в Якутию из Сочи везу корзину с фруктами. Не то чтобы взятка, так, мелкий подхалимаж. Щас мало осталось настоящих старателей. Списываемся иной раз, смотришь: был человек — и не стало: забичевал и замерз в канаве. Другой помер в больнице. Сердце. И все уходят нищими. Сердце... А какое сердце!? Старатель на участке восемь месяцев в году! Как баба на сохранении. Водку не пей, женщину не май, то есть нервоза и заразы от нее нету. Жри и спи по расписанию. Верно я говорю? — обратился Максимыч к Рубероиду. Однако тот уже ушел, аж грязный пузырь в углу рта надул.
— А чего ты разошелся с Тумановым? — спросил я.
— Да не расходился я с ним. Просто Совдепия старателя стала сильно жать. Вадиму надоело. И потом, видать, себе-то он накопытил довольно.
— Какой самый последний яркий эпизод в связи с Тумановым запомнился крепче всего? — не отпускаю Максимыча, будучи не очень уверен, что смогу вот так же еще когда-то расположить его повспоминать.
— Ты чо-то совсем меня, как в телевизоре, пытаешь, — отозвался Максимыч.
Я и сам это понял. Сбился на кондовый журналистский брёх.
— ...Как-то приехал Вадим на участок, — уже к закрытию артели катилось, — в редкий его приезд на участок столкнулись в столовой. Я налил кружку чая и присаживаюсь. Он налил себе и падает на лавку рядом. Взял со стола не очень чистую чайную ложку, что осталась после обедавших, поболтал ею в моей кружке, вроде как помыл для себя, и говорит: «Хоть пообслуживаю тебя, Вовка, когда еще увидимся...» Ну не падла, а? Говорю же, мозги у них от больших денег салом оплывают, хоть и люди с виду приличные!
— Чего уж, Максимыч? Он же баланду на зоне хлебал, как все. Потом с властью бодался, ставя на ноги артель. Бился, чтоб сохранить артель. Одну, другую... Может, просто устал человек быть для всех вас хорошим. Сколько Лыковых у него было!
— Ладно, тебе болтать можно. Дело молодое, а дедушке завтра смену копытить на гребаном бульдоге, — напомнил о суровом быте Лыков. — В моем возрасте день за два идет. Сам-то еще ничего путного нам про себя не обсказал. Ой, му-у-утный... — зевнув во весь рот, так что обнажились все шесть оставшихся в прокуренном проеме гнилых зубов, обвинил меня Максимыч. — Не сказал, что корреспондент. Мы думали, булгахтер какой. Проворовался да в тайге ховается. Это было б понятно. А ты вон... из драматурхов. Чудно...
Я не стал с ним спорить, что не из драматургов. К тому же Максимыч повернулся на бок и, ровно задышав, провалился в сон.
Далее:
32 - Одеколон «Наташа»
33 - Письмо жене
34 - Нашествие тварей
35 - «Вор в законе»
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.