Золотая пыль. 64 - Прохор в смятении
Ранее:
59 - Рыжий
60 - Отмерил долю
61 - «У нас в Магадане»
62 - Без паники
63 - Жизнь без Блатного
Ну, а Желтуге подходит ее предельный срок. Понимает это даже простодырый Прохор Калязин, едва разогнувший спину на здешней выработке. Прохору дали шанс распрямиться и американец, отписавший им с доктором лучший кусок россыпи из остававшегося на то время, и доктор, из собственного жалования заплативший за лицензию. Невероятная отдача участка позволила Калязину сделаться настоящим «удачником», впервые за два десятка лет старания. Он позволил себе дотоле невероятное: набрал команду из вновь прибывших на прииск. Хотя и сам по-прежнему впахивает, постоянно пребывая в недовольстве: «Там работники не так моють, здесь не так вскрывають, а туточки промывочная бочка полдни простаиват…»
Но сейчас Прохор пребывает в смятении. До крайности измотанный борьбой за результат в первый год на Желтуге, когда доктору все время приходилось отлучаться на вызовы страждущих, теперь, распрямившись, он словно бы другими глазами смотрит на происходящее. Раньше ведь недосуг было — пот глаза застил. С приходом некоей свободы в действиях, когда ему надлежит лишь досматривать, как идет работа, стал Проша многое переосмысливать. «Ладно, — прикидывает он, — доктор откупил участок. Таки дурны дянжишши за паршиву бумажку в полвершка с печаткой! Однако дело необходимое, большое дело. Но потом все тут сделал Каляза! Были по первости компаньоны, конешно. Они приходили, робили, получали свое золотье и куда-то исчезали. А я оставался, и все это висело на мне! А доктор, получая нешутейное жалование за раздачу пилюль и порошков, еще и здесь со мной в равной доле!» И Проша задается законным вопросом: «Да справедливо ли это?!» Прохор физически ощущает, как умнеет день ото дня. Однако на главный вопрос даже он, теперешний, ответа найти не может. То есть ответ есть, он вроде на поверхности. Нет исхода; не дается решение, и это обстоятельство делает жизнь невыносимой.
Складывая золото своей доли в подаренную доктором металлическую коробку для прожарки инструмента и пряча коробку в тяжеленный сейф-тайник под нарами, он все чаще стал задумываться о неправедности их с доктором союза. И жертвой здесь является, несомненно, он, Прохор.
Оно конечно, прежде у него никогда на старании не случалось такого фарта. Тут удача улыбается всякому, кто не в шутку упирается. Но ведь ему везет, почитай, наравне со всеми. «Ну, рази трошки шибче везет-таки». Просто приложил больше усердия, а потому и имеет больше.
Малограмотный, Прохор горелой сосновой палочкой отмечает на округлой поверхности ближней к его нарам балки перекрытия зимовья, сколь пришло к нему золотников да фунтов металла. По всему выходит: никак не меньше пуда. А то и больше. «При том што никакой пакости не должон ни золотнику единого. Чистый, как белый лист, хучь жизню заново начинай!» В пересчете на рубли, даже уступив металл на месте китайцам-скупщикам по минимуму, по трешке за золотник, все одно в своем родном приисковом поселке, где все путние мужики живут с золота или торговли, он может стать самым состоятельным. И не нужен будет ему Благовещенск. Там не сдюжить, там нужон умишко шибче. Прохор реалист. Зато в своем поселке Каляза сможет сколотить небольшую артельку. Можно рыжье добывать, а можно и доску пилить, бревны хорохорить да избы по деревням ставить. Тоже прибыльное дело. Как это сделать, как говорить с людями, как вести себя — это бывалый «хищник» теперь знает. Готовых гнуть спину за гораздо меньшее, чем на Желте, в достатке, еще и сортировать придется. Экая жизня интересная обещает быть!
Прохор даже стал прикидывать, какие магазины он откроет сразу, а какие позже. Сразу — магазин с мукой да сахаром. Как Гэри Кук, Крейтер, Фасс и другие. Шибко на Желте богатеют держатели магазинов провианта. Нужен и магазин всякого добра для избы да лошади. Опять же одёжу людям надо, рассуждает Прохор. Опыт Желтуги показал: лучше живет не тот, кто от зари до зари ковыряется в грязи, а опосля по зиме в студеной воде отмывает пески. А именно купцы да торгаши живут завидно. Морды их, кои не заросшие, прямо мрамором становятся, красные, оплывшие, с прожилками... Вона, говорят, благовещенские купчишки за три года Желтуги, не намыв ни грамма золота, увезли его отсюда столько, что капиталец свой удесятерили. Домов каменных в Благовещенске, Чите, Иркутске понастроили и с того еще жирный рупь мают кожен день. Где это видано, чтоб не мыть, а и в золоте купаться! Об этом однажды рассказывал и американец, с коим Прохор некогда вместе подыхал в тайге. А что старатели? Ни один ведь не поднялся: не больно что-то видно, чтобы хищник-приисковик благоденствовал, дома в пять уровней строил да магазины открывал.
Головастые эти американцы да немцы. И наши головастые, кто хватче. Вон и докторишка с имя. Со мной огреб пудишко да жалованья на пуд получил. Радетель ёный, президент республики хренов, платит коновалу богато. Талант редкий, говорит. Оно, конешно, талант, когда австрияк от кишечных колик чуть было дуба не врезал, а этот его за месячишко поднял на ноги. Чикнул два раза ножичком, и нате вам, пожалте — в одной руке кишка, в другой башка! Оно, может, и талант. Только все одно справды с этими грамотеями нету. Нельзя делить поровну, когда один с утра до ночи с бутарой, а другой в белой одеже расхаживат. Да и работник из него тьфу ты! А струмент купить да за деляну заплатить налог, когда жалованье, это всяк могет. Гляди-ка, што ишо удумал докторишка: мол, давай твое золотишко, Проша, свезу в Благовещенск, в банку... Накося выкуси, коновал...
Но примешивается тут еще и другое. Не менее тревожное. Намедни нагрянули на прииск китайские солдаты. Прожженный старатель, Прохор навидался всякого лиха. И научился подкожно чувствовать, где угроза настоящая, а где мнимая. Научился доверять собственной интуиции, «подшкурному чувствию», ему он только и обязан, что до сей поры не издох, не привалило в штреке породой, не изрубили казачишки и не кончили вострыми кинжалами спиртоносы.
— Правильное чувствие беды будя поважнее фарту, — справедливо рассуждает встревоженый Прохор. — Хотя и дела вроде сродственные...
...Доктор вернулся из Благовещенска полный восторженных впечатлений. «Все-таки одичали мы в тайге. Стыдно сказать, два года не видел женщин! А там такие барышни по набережной Амура ходят! Да-да, того же самого Амура! Такое обхождение в ресторациях! Чем не Европа! Купцы солидные. Процент в банке небольшой, ниже ожидаемого, поскольку предложение золота огромное, однако все в голос уверяют: люди надежные, стократ проверенные. А чего им не быть надежными, коли дело стабильно и годом кратно прирастает. И еще впечатление. Грустное. Что Желтугинский прииск, что Игнашинская, что Благовещенск, особенно окраины, одна беда — везде сумасшедший разгул «хищников»-старателей. Много о том слышал от других, а тут все сам увидел. В Благовещенске наблюдал такую картину: на гостинодворском базаре два пьяных «удачника»-старателя, продав золото, шарахались по лавкам и приставали к людям. Один из них (тьфу на него — от горшка два вершка, до крайности худ, коли б не бороденка, на дороге и не приметил бы, нечаянно затоптал такого), оступившись и завалившись в лужу, — одна она на всю отсыпанную речным песком торговую площадь только и была, — вернулся к купцу в лавку, взял штуку дорогого английского сукна и велел помощнику приказчика застелить тем сукном лужу. Затем вместе старатели прошествовали по облагороженной луже в рваных крипотках, из коих виднелись сбитые и кое-как перемотанные пальцы.
И еще одно, на этот раз замечательное. Был в театре. Там старателей не видел. Преимущественно почтенная публика. В десять часов в театре общественного собрания первый спектакль — обычно трагедия. В тот день давали Уильяма Шекспира. Мимо идут степенные дамочки с дочерьми и сыновьями-гимназистами. Всё донельзя пристойно. В четырнадцать часов давали трагедию Островского. «Грозу» смотрел в Москве еще студентом. Тут, пожалуй, не хуже. На спектакле те же, что и на утреннем представлении, и частью, другие мамаши и папаши. Отцы семейств провожают жен и детей по домам после дневного спектакля. Ну а вечером на той же сцене — традиционно комедия. Тут уж деток, особенно дочерей в нежном возрасте, не пускают, ибо постановка — чистый разврат и паденье: актрисы почитай-что в неглиже, ноги в прозрачных чулках задирают аж до хрустальной люстры во весь потолок. Мамаши с девицами уже дома. Ну а отцы семейств продолжают культурную программу, борясь с развратом: бильярд, карты, ресторан, водевиль, вино, напомазанные девицы. Выходит, в театре они весь день, семь — двенадцать часов, тут же и обед, и второй обед, и ужин. А особенно убежденные борцы остаются на ночь. Как есть, богемный город. Всю ночь не спит, гуляет, развлекается, тратит нешуточные деньги. Чем не Париж? Возвращаясь на прииск, почитай, всю дорогу ловил себя на мысли: а что, собственно, я делаю в тайге, по гамбургскому счету в чужой стране, где меня можно считать преступившим. Как я низко пал, что обретаюсь в вечно нетопленом зимовье, которому Проша в последнее время уделяет все меньше внимания и явно что-то задумал. Так что иногда самому приходится бросать больных и идти пилить дрова лучковой пилой в одиночку, дабы поддержать тепло, не выстудить жилуху напрочь».
Об этом же думает Серж Субботин, когда спешились на расстоянии дневного перехода от Игнашинской, развели костерок и Бо принялся соображать, чтобы сварить шулемку из говядины, купленной в Благовещенске. «Три рубля за три фунта против пятнадцати на Желтуге. С ума сойти. Поразительная разница в ценах!» Субботин смотрит на занявшийся костерок, на то, как истаивает в котелке снег, превращаясь в воду, в которой при нагреве ходят по кругу куски мяса. Пока не растает в котелке последняя ледышка, вода ни за что не закипит. Такой в природе порядок. Сергей погрузился в тревожащие мысли всецело, прикидывая, какие-де ассоциации должен вызывать данный принцип природы. Сколько времени осталось Желтуге? Какой в мире порядок, когда власти Поднебесной растопят лед, забурлит вода и придется убираться восвояси? Уж скорей бы, что ли! Может, пора самому решать, а не ждать развития событий, которые из неспешного течения запросто могут обрести характер центростремительных?
Этим помещением капитала в банк доктор словно бы открыл в собственной книге жизни некую новую страничку, о коей даже не подозревал. Прежде он и не располагал хоть сколь-нибудь приличными деньгами. Государь жалование платит исправно, жалование приличное. Но тут, на Крайнем Востоке, совершенно другой уровень! Желтуга дала шанс иного порядка. Потому в Благовещенске вон какое обхождение к людям с деньгами. Каждый готов услужить, стоит потянуться в карман за бумажником. На обратном пути к Желтуге Субботин не раз ловит себя на мысли, что невольно улыбается: «Какие породистые, ухоженные женщины! Какое обхождение! Европа! Как есть Европа!»
Собственно, от посещения города одни лишь положительные эмоции. Вон и в частную клинику серьезный человек пригласил. Им хирург требуется. Земля здесь красивая, можно было б и пожить. Вон какой темнохвойный пояс: сколько едешь вдоль Амура, все тайга, все манчьжурская сосна да ель. Уже, правда, ведутся изыскания: стоит вопрос о том, чтобы взять несметные богатства. Значит, потянут в этих краях железную дорогу аж до океана. Пойдут по ней немецкие локомотивы. Начнут строить дорогу и сметут, уложат под рельсы весь великий зеленый пояс. Но пока тайга чрезвычайно богата: косули табунами от всадников шарахаются, медведей шугаем постоянно, один было стал задираться, пришлось из винчестера пугануть рыжего, задал дурище стрекача, так что задние лапы впереди головы мелькали. Рыбы во всех мелких таежных речушках пропасть, ничего не стоит накидать на берег простенькой удочкой-однокрючковкой хариусов да ленков. Благородными тайменями и другими лососевыми полон Амур. В Маркове спросил дородную кузнецову бабу, где, мол, твой мужик, надо подкову лошади поправить. Так она, представьте себе, ответила: «Мой-де таймень соместно с Касьяшкой Курочкиным набралси хлебной да на ерике песни ореть». Мой таймень…. Так-то. Не пень, собакой обоссаный, не обмылок или дуралей-неудачник. Таймень! Это от сытости и стабильности. От всей этой земли исходит заметное небесное свечение: богата земля, справный на ней народ, кто трудится. От всей поездки одна печаль: баба у Курочкина совсем хворая. Добирались до Благовещенска, заехали. Курочкин нас помнит, с радостью принимает. А тут молчит. В чем дело, спрашиваю, почему службу на границе не несешь, хозяйство на подворье запустил? Курочкин: «Мне бабу бы гожую. А то выйду в ночь, в голове гудить, настроению нету, на жисть осерчавший. Оно можно, конечно, и в Маркове найтить, да соромно перед дитями. Деревня, известно што: на одном краю воздух спортил, на другом, глянь, носы воротють».
Посмотрел его бабу. Необходимого инструмента с собой нет, так, дежурный осмотр. Но, в общем, понятно. В Благовещенске купил дорогих немецких препаратов, хотя тщета очевидна. На обратном пути попытался сыпать порошки, расписал, как лечить. Но на прямой вопрос Курочкина столь же прямо и ответил: боюсь, поздно. Тот провожал верхом, почитай, до Екатериновки, на Марковской протоке в месте захода с Амура у него загородка и сети подо льдом. Провожал и чуть не плакал здоровенный мужик. Смотрел с укоризною: останься, доктор, любые деньги. Какие деньги, Касьяша?! На Желте назревают большие события, надо быть там. Это мой долг. Я там буду нужен не меньше, чем в Маркове. Тут город рядом, настоящий доктор по женским болезням есть. А на Желте я один. Не считая персональных немецких докторов господ Крейтера да Фасса. Далее добирались до прииска почти без остановок. Спешились в Игнашинской да Мохэ. Всего на полчаса. И вперед, домой…
Однако вот незадача: куда-то запропастился Прохор. Субботин ищет его по всему прииску, все питейные заведения прошел, ищет в гостиницах и притонах, отправляет на поиски дежурного санитара. Все без толку. На следующее утро отправил нескольких наемных работников поискать шибче. Ведь работа на промывке продолжается, мужики кострят и понемногу отмывают песок, идет золото. Но куда и кому упало то золото: никакого учета, и ни журнала, который был оставлен Прохору, ни прибавки в золотоприемной кассе. «Это ж не меньше фунта за пару дней отсутствия Прохора. Надо же смотреть, дьявол его возьми!» — справедливо негодует док. Через мужицкую безалаберность Прохора куда только и улетучились благостное настроение да впечатления о светском Благовещенске. Встретив американца, доктор спросил о Прохоре и его.
— Нет, не видел с момента вашего отъезда, — сообщил Кук.
Товарищи сколько-то поговорили о поездке в Благовещенск, о впечатлениях и даже видах на следующий промывочный год. А потом Гэри присоветовал доктору проверить, все ли барахлишко Прохора на месте. Доктор засомневался, вправе ли трясти чужие вещи. Но того стоило знание о товарище. И доктор отправился на поиск дополнительной информации о Прохоре.
— …Так и есть, — собрав кожу на физиономии в брезгливую ухмылку, проговорил Кук, сделав ревизию в зимовье, которое Сергей Субботин делит с Прохором. — Я так и думал. Смылся за Амур! Должно быть, испугался бывалый хищник китайцев с ружьями. Поверьте, дорогой друг, в точности такой же он был и в пору экспедиции Николая Павловича Аносова. Когда болезни стали бить лошадей и оленей, Прошка быстро смекнул, во что все может вылиться, и оставил нас. Мы сами едва живы, а маемся: может, не сгинул человек, а заплутал где по тайге. Знаете, всякое бывает: медведь унес, провалился в шурф либо в пещеру человек, да и реки, ручьи глубоки и стремительны. Хоть тело бы найти. Четыре дня отдали поиску, хотя сами с ног валились. А объявился по возвращении экспедиции в Албазино. Счастливый и вполне жизнью довольный. «Барин, расчет давай», — говорит. Помнится, Николай Павлович хотел его отходить нагайкой, да сил у нас всех не было, дошли, как это у вас... до ручки. Так что советую: не тужите, старина, — похлопав доктора по плечу, вновь криво ухмыльнулся американец. — Не жалейте, что компаньон умыкнул вашу долю за пару недель. Зато теперь вы, Серж, единственный владелец компании «Прохор и Док», — язвенно и цинично подвел черту Кук, обладающий огромным опытом ошибок и предательства товарищей.
А Прохор уже вечером следующего дня был у себя дома, в Ново-Ивановском. Слава Богу, не случилось того, чего он больше всего боялся на пути домой. Не встрели его на кордоне орочоны, не порезали спиртоносы, не нагнали казачки. Эти последние, прихватив на переходе через Амур, будут преследовать, покуда лошадь не испустит дух. А потом, отобрав намытое каторжным трудом «якобы в пользу государствия», еще и шкуру нагайками в лохмотья иссекут да по башке саблею приложатся.
Далее:
65 - «Прохор-удачник»
66 - «Босой»
67 - Трудное решение
68 - Амальгама золота
69 - Хлопотное дело
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.