Золотая пыль. 21 - Настя
Ранее:
16 - «Пидорача»
17 - «Царица-кобра»
18 - «Злобная Карлица»
19 - Охота
20 - Без специальности
Стоило мне более-менее отбиться от нападок этой заразы, как — бух, бампером прямехонько в габариты впереди идущей новенькой иномарки. Ничего вроде страшного — так, легкий поцелуйчик. Перед тем я еще прикинул: едет впереди уродец, небось засранец из золотой молодежи, отпрыск богатенького папаши или бандит из рэкетиров. Стукнулись. Остановился рэкетир нервно, даже аварийную сигнализацию забыл включить. «Ну вот, сейчас выскочит, золотой цепью загремит, на каждом персте по гайке с каменьями, пальцы веером. И понеслась родимая: «Кто виноват? Я виноват?! Зарою, Лариоша, сплющу, зрения лишу, сгниешь на нарах самой туберкулезной кичи!» И тому подобное, и всего помногу. Придется бить, дабы успокоить. А так не хочется с ранья разминаться, ежели не на тренировке». Каково же было мое удивление, когда, включив-таки аварийную сигнализацию, из машины на дорогу выпорхнула попрыгунья-стрекоза. Не сразу. Вначале из авто рокового черного цвета появились тонюсенькие ножульки в сапогах-чулках по европейской моде цвета чернее ночи. Следом показалась тонюсенькая ручонка в перчатке чернее самого черного чертенка, а на руке висит крохотная сумочка… угадайте какого раскраса. Под цвет сумочки и был, судя по всему, приобретен автомобиль. Ну а завершает демонстрацию — действо именно и представляло собой не что иное, как демонстрацию — само сокровище в пальто цвета заматерелого таежного ворона, венчает которое вычурный воротник с перьями, и наконец головенка в смешном котелке — а-ля Чарли Ч — на тонкой шейке. И эта черная губная помада. Где она ее надыбала в нашей перди? Будто просчитала заранее, словно информирована непостижимым образом, что меня если чем-то и может свалить женщина, то разве что именно таким вот кардинальным сакраментальным прикидом. Плюс колготы черного цвета. Возможно, в сеточку. И еще чтобы рисунок — калька со шкуры старого питона или золото по внешней стороне крепкого, полного, но лишь чуть-чуть, переналитого бедра. Пальтецо роковой дамочки на ветру распахнулось, под ним забавный свободный сарафанчик из шотландки. Я рассматриваю явление, прикидываю, как бы очаровать сразу и навек. То бишь до утра. И — о ужас! Явление судорожно перекладывает из угла в угол перекошенного лютой злобой рта едва заметно чадящую длинную, тонкую — со спичку — сигарету. К этой секунде, если и имелись в моей душе зачатки романтики, они уныло подались прочь. Курящих девок на дух не принимаю. Отчего подались? А подумалось невесело: курящее тело нам не нать. А ведь еще и ремонт моей старушки предстоит. И потом, наверняка эта зараза начнет визжать, что виноват я, а не она. Хотя любому понятно: женщина за рулем — потенциальная преступница. Словом, если и блуждали в Лариошином взгрустнувшем сознании ромо-флюиды, то при виде курящей макаки они тотчас исчезли. Макака, она и есть макака: тотчас экспансивно наскочила, обрушилась, и сигарета подрагивает в такт речитативу:
— А ты хоть понимаешь, мерин, сколько болтов мне пришлось облизать, сколько пришлось претерпеть от жлобья, чтобы купить эту телегу?!
Обычно, когда меня чересчур уж нахально ставят в позу ответственности, я тотчас нахожу, что сказать, но тут случилась пробуксовка:
— Ничо, еще столько же оближешь, чай, не убудет, — вульгарно и подловато отвечаю миленькой, но отчаянно худющей молодухе. Харя у меня кислая, глаз в нервном тике дергается. Причем будто вижу со стороны, сколь мордяка кислая и противная. Однако моя моментальная реплика роковую вполне уверенно остановила, будто клешней, перехватила тонкую ручку в запястье и больно сдавила. Выходит, иногда точно и вовремя сказанная пошлость способна упредить экспансию. И мы стали договариваться.
Так появилась в моей жизни Настя.
Договорились полюбовно: никто никому не должен: «…сама какая-то сегодня растрепанная: восемь часов отработала, аж шатает, веришь-нет…» Я вошел в положение. И продолжил на легкораненом микроавтобусе, свободный, словно птица, заниматься извозом в центре города. С переменным успехом. Однако у гостиницы «Зея» вдруг без спроса в мою телегу подсела та самая, умотавшаяся за восьмичасовой рабочий день худобушка — вся в черном плюс шифоновый шарф на гусиной шее и все та же черная губная помада. Оказалось, звонкая говорливая девчурка: куда и подевалось давешнее смятение чувств. Наконец сообразил, что она из тех шальных студенток, кои трутся здесь вечерами, подрабатывая на новые колготки. Я не против, пусть промышляют.
— Эй, старый лысый глухарь! — учтиво обратилась роковая, едва открыв дверь. — А не оттопыриться ли нам?!
— Бабулек нет, — честно признался я. — Денек выдался какой-то… вот закалымлю, тогда извольте, милости просим на клык любви!.. Хотя... мы с тобой в таком возрасте, что должны общаться запросто.
— Как это? — слегка растерялась худенькая на тонюсеньких ножках, наверняка не привыкшая к длинным диалогам мужиков.
— Да так. Ты говоришь, например: эй, унылый, лысый глухарь, у меня есть пара часов, и не провести ли нам их с пользой для здоровья? — А я говорю: ну что же, облезлая копалуха, я не против потрепать твои перья — и тебе прибыток, и мне на здоровье. Копалуха — это подруга глухаря, чтоб знала.
— Не-е, мужик, так не пойдет. На халяву, конечно, и уксус сладкий, но я привыкла за деньги. Вот сколько, ты думаешь, я стою, отгадай с трех раз!
— Нечего тут и думать, — вхожу я в игру, — два косаря за неделю. Когда пашешь по восемь часов в день.
— А вот и хренушки, — обиделась правнучка Чарли Ч. — Меньше пятихатки американскими рублями за ночь даже и не думай. Министр или начальник какой — скажем, недавно приезжал якутский бонза про картошку договариваться — почитай, «косаря» за ночь срубила. Всей работы… ну, не буду уточнять, поскольку производственный секрет.
Я замахал руками, с трудом проталкивая внутрь ком, тотчас перехвативший горло.
— Только без детализации, без подробностей, пожалуйста. Я впечатлительный.
— …А за два косаря, да еще за неделю… лучше я тогда под китайца лягу. Этих все равно на разик только и хватает. И не дерутся, как наши свиные морды, и не жадные, в общем. Славные мужчинки. Культурные. Из-под наших спортсменов или из-под курсантов военного училища, к примеру, с работы на карачках приползаешь, а платят, собаки, мизер, — откровенничает девчонка, явно находящаяся в простое. — Стипендия у них, у тупых солдафонов, видите ли, маленькая. А то и наподдадут, собаки бешеные. Да-а. Не веришь?! — готовая развивать тему широко, рыть сколь угодно глубоко, Настя размашисто, сколь позволяет теснота салона моего авто, жестикулирует.
— Все равно дорого, — демонстративно позевываю в кулак. — Пожалюсь на произвол твоему сутенеру. Ох и потреплет волоски лобковые, — по легкой шантажирую Настю.
— Гребла бы я пахать на папу Карло. Вольная. Сама скоро буду «мамкой». Хочешь на меня работать? Нанимаю «микрик» с водилой вместе. Айда, глухарь?! Работа непыльная: с шести до трех-четырех возить девчонок на работу. Ну и с работы тоже.
— А какое жалованье? — интересуюсь я.
— Пятихатка — как оклад за ночь. И на бензин, само собой. Мало? — округляет Настя глаза, видимо, не желая получить отлуп, но и не готовая уступить хоть сколько-то. — Ну так предприятие будет расти...
— Если, говоришь, будет расти… тогда согласен, — улыбаюсь бригадирше. За пятихатку упираешься на извозе так, что утром из авто вываливаешься на снег, будто бочки с жиром на кондитерской фабрике всю ночь катал.
— Правда согласный?! — Настя еще не верит в удачу. Хлопает дверью, но возвращается и переспрашивает: — А ты вправду согласный?! — И, понимая, что не шучу, довольная убегает прочь. Через пяток минут в салон вламывается шумная компашка под командой «бригадирши», знакомимся, а потом молодой мобильной комсомольской бригадой ударно трудимся ночь напролет. Настя оказалась руководителем жестким и скупым. «Зря я, что ли, на экономфаке по лавкам свои колготы протираю. А эти «мочалки — что абитура, пусть поработают с мое».
Утром последней подбросил хозяйку до общаги. Настя, не обращая на меня никакого внимания, будто я нечто неодушевленное — руль, педаль акселератора, шаровая опора, — пересчитывает купюры, раскладывая их, как опытный кассир: номинал к номиналу, портрет к портрету, водяные знаки друг за дружкой, и мы коротко прощаемся.
— До вечера? — ловит звезда мой взгляд с недоверием.
— До вечера, — киваю. — Но, чтобы девки и не рассчитывали больше кувыркаться прямо в машине. Греб я за твои доплаты сопли морозить на воздухе. Снимайте фатеру в гостинице и ураганьте там по очереди. Я ж не требую накинуть мне на молоко за вредность: до одури нанюхался. Прямо фабрика «Лаки и краски».
— Скажу девкам, чтоб поменьше душились.
— Да не про то речь. О производственных запахах — от работающего конвейера... А ну тебя, объяснять долго. Спать хочу. К суке, к Ди хочу.
— Я сама щас к кобелю. Вроде второй смены. Любимый также требует ласки. Но ведь я же приплачиваю, — давит на жалость, гримасничает Настя, словно бы перед тем как разрыдаться. Однако Москва слезам не верит, и плакать она не стала. — А потом, когда хозяйство скрутит, я буду выдавать тебе тринадцатую зарплату. — Отбросив полу модного пальто, бригадирша задрала китайскую юбку в мелкую складку. Ножульки тоненькие. Еда ей не впрок. Ведь не выпускает из рук беляши и чебуреки, все время что-нибудь точит своими образцовыми фарфоровыми зубками.
— Ох уж этот экономфак! — Отпускаю педаль сцепления, отъезжая.
И я «работаю» с Настей и девчонками в сфере обслуживания населения не за страх, а за совесть, упорно отказываясь от «тринадцатой». Я ведь честный семьянин. Конечно, если для смелости накатить грамм двести пятьдесят, то пошла бы и «тринадцатая», только как в центре города, да за рулем, накатишь? Серега раз выручит, а трижды в воспитательных целях пробросит. Так и прав лишишься, плати потом, чтобы с его же помощью их выкупить.
В один из дней начала мая, похоже, председателю артели надоела моя активная осада, впервые прозвучало «добро» приехать. С Настей и девчонками прощаемся долго и протяжно: всю последнюю смену принимая в перерывах между работами. Некоторые особо эмоциональные всплакнули. Столько всего пережито за три месяца: от придурков их спасал, деньги с недобросовестных клиентов выбивал, некоторых интеллигентных, а также и честных семейных стыдил за недоплату (вдруг вспоминали про семью), велеречиво и терпеливо доказывая их неправоту, других колотил, третьим — ментам — грозил Фаскудиновым, и это неизменно действовало. Словом, потрудились плодотворно и славно. Однако мне надоело: каждую ночь одно и то же, и девчачий трудоподвиг мне уже не казался героическим принесением себя в жертву ради светлого и честного будущего, а все больше чем-то другим. Понятно, что некоторые из этих инфернальных девчурок уже прошли точку возврата, решив для себя, что деньги — единственное средство свободы, и мне их жаль. Почти наверняка девчачья вера в избранную модель счастья — утопия. Как и моя вера в мое счастье. Это когда было: «два существа соединились в беспредельности» — про меня и Сеату. Словом, изучать далее философию Настиных девчонок становится скучно. Тут я себя исчерпал.
— …Ну, признайся, я помогла тебе? — не отпуская руку, глядя в глаза, спросила Настя с грустной, непонятной мне надеждой и ожиданием чего-то потаенного и важного.
— Да уж… — простосердечно и сколь возможно искренне согласился я. — За такую помощь век благодарен буду: огород тебе ложкой вспашу, женюсь на твоей вдовой многодетной сестре, словом, что пожелаешь…
— А сестра моя благополучно замужем, — не поняла предложенного расклада Настена, и я воспринял это с сожалением. Мне все время отчего-то хотелось, чтобы она была взрослей, что ли… И ума бы побольше, и рассудочности. Разве построишь благополучную жизнь на одном только меркантильном? Пропадет ведь без меня. Такая хрупкая и беззащитная… но при этом крайне амбициозная и рисково-деятельная.
— Шутка. Прощай. И береги себя.
Далее:
22 - Еду на золото
23 - «Ноль сорок четыре»
24 - Блатной
25 - Дружба народов
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.