Глава 17. Часть 01. Дикие побеги
РАНЕЕ:
Глава 12. Часть 01. Дикие побеги
Глава 13. Часть 01. Дикие побеги
Глава 14. Часть 01. Дикие побеги
Глава 15. Часть 01. Дикие побеги
Глава 16. Часть 01. Дикие побеги
Поодаль от избы Пылосова, у коновязи, лежала кормушка — колода, выдолбленная из толстой осины. Возле этой кормушки стояли две леспромхозовские лошади, на которых Пылосов возил сено, дрова, а недавно привез два воза с товарами. Эти товары он сам стаскал в склад и лавку. Кони у него были гладкие, сытые, с ровно подстриженными хвостами и челками. Кони казались Максиму гордыми, недоступными: свысока, казалось, смотрели они на здешних мосластых коров, поджарых собак и людей. Стоит к ним подступиться, как кони вскидывают заиндевелые морды: мол, отходи, отходи, нечего!
Кони сейчас ели овес, редкий, вечерний снег кружился над ними, оседал на их покатых спинах, набивался в густые гривы. И спины и гривы коней в сумерках казались седыми. Конн хрустели овсом, тихо звякали кольца и мундштуки на уздах, а Максим, подкравшись к колоде, думал, что Пылосову за Анфимова осетра надо надавать под микитки — стащить овес у его коней. Да и каша овсяная бывает дакая вкусная, а он давно ее не ел.
«Обжираетесь!» Максим запустят в кормушку руку и ощутил прохладную тяжесть налитых зерен.
Осмотревшись шустро по сторонам, он стал выгребать из кормушки овес — в карманы, за пазуху под рубаху, и, когда больше насыпать уже было некуда, он скинул шапку и набуровил в нее.... У бабки Варвары есть деревянная ступка и большой деревянный пест. В ступке толкут засушенные до рыжины рыбьи кости, а можно толочь и овес. Максим уже видел, как это делают. И бабка Варвара и мать будут рады, когда он высыплет им кучу овса на стол.
По мальчик не успел подняться с колен: его поймали. Пылосов видел мальчишку давно и неслышно подкрался по мягкому снегу.
— Пусти, укушу! — грозился Максим, извиваясь в сильных руках мужика.
— Зубы выбью, — спокойно, но сурово сказал Иван Засипатыч, и мальчик покорно пошел за ним, просыпая овес и горячея всем телом.
Пылосов заволок его в дом. В глаза Максима ударил яркий свет от лампы-«молнии». Он невольно зажмурился. Из другой половины избы — чистой, большой — выбежали на шум старшие дочери Пылосова — Манефа и Калиса, те, о которых ему говорил недавно Пантиска. Комната-боковушка, которая была от прихожей сразу налево, раскалывалась от ребячьего крика: там играли, барахтались меньшенькие ребята.
Максим хоть и был сейчас вроде пойманного вориш-ки, но все успел приметить: и что чисто в доме, и что пахнет вкусно чем-то печеным, и что жена Пылосова, тетя Стюра, маленькая, как мышка, закутана в толстую шаль, а в доме тепло.
Девочки были черные, и одна, меньшая, была лучше другой. Но какая из них Калиса,, а какая Манефа — он не знал еще.
Красивая глядела на него насмешливо, но без ехидства. Старшая, с толстыми ногами, словно бы говорила взглядом: «Стоишь как дурак, голодранец, держишь шапку в руках за ухо, а в шапке — что? Ворованное?» Ну да — ворованное, еще не чище! Он просто взял и отсыпал. Подумаешь!
— Папа, это тот самый, сараевский? — спросила та, что была красивее.
— Oн, Манефка, тот самый стручок, — сказал-просипел Иван Засипатыч и поставил перед Максимом ведро. — Высыпай, не пялься.
— Какой конопатый! — раскатилась большуха и поболтала ногой-бочоночком.
«Жди, получишь, — про себя посулил ей Максим, заливаясь стыдом. — Молчала бы уж... синепупая».
— Распоясывайся! — дернул мальчика Пылосов.
— Набедокурил? — спросила тетя Стюра, хозяйка все это время смотревшая на Максима с жалостливой тревогой.
— Овес у коней воровал.
— Не воровал. — Максима прожгло это слово насквозь. — Я отсыпал чуть-чуть у коняшек... Есть хочется.
— Выпала доля вам, дети несчастные, — повернулась к иконам тетя Стюра.
— Не жалей его, пускай по миру ходит... Бери суму и побирайся, а воровать не моги. — Пылосов притопнул широкой ступней: на полке задребезжала посуда.
— Не строжись ты над ним, что с него взять? Голод ведь, голод.
— Сказал — не жалей, не распускай слюни, — тяжело остывал Пылосов.
Он подступил к Максиму, рассупонил веревку, которой тот был подпоясан, выдернул из брючишек рубашку: на пол с шелестом потекли струйки овса. И шапку он вывернул сам, не давая Максиму одуматься. Вытряхнул, бросил ему под ноги.
— Собери в ведро и отнеси коням.
— Не буду... — Мальчик ковырял глазами пол, где валялся овес, перемешанный с сенной трухой, и где растекалась лужица мутной воды от снега, стаявшего с Максимовых опорок.
— Папка, он сам соберет, ты не кричи на него, не топай.
Это сказала Манефа, и голос ее показался мальчику светлым, прозрачным, как летний дождь. Когда падает такой дождь, то можно насквозь промокнуть, до нитки, но не почувствовать ничего, кроме радости. Манефа по-прежнему глядела на него чуть насмешливо, но это была у нее, наверно, такая привычка.
Максим опустился на колени, нехотя стал скидывать овес пригоршнями в черное ведро. Встал, отряхнулся, хотел выскользнуть в двери, но голос Манефы остановил его:
— Побудь маленько у нас, посиди.
Максим остановился, набычивались.
— Какой... сверчок. Не миновать лупцовки от матери.
— Папа! — возмутилась Манефа.
Отец покорился: ушел в дальнюю комнату. За ним и Калнска направилась, бросив сестре:
— Заступница!
— Сколько тебе? — Манефа уселась против него.
— Девять.
— Гляди, уже большенький, — сердечно отозвалась тетя Стюра, оттирая тряпкой сажу с ручки ухвата. —• Ты матери помогай, раз отца нету.
— У тебя папку медведь задрал, что ли? — спросила Манефа.
— Никакой не медведь... Он умер.
— А нам говорили — задрал, — разочарованно вроде проговорила девочка.
— И пет, он помер, его закопали в тайге... Дядя Анфим.
— Страсть, страсть, — замерла у печи тетя Стюра. — Необмытый и неотпетый...
Потешная мать у Манефы: молчит, молчит, потом как скажет... Слова у нее будто мокренькие, трепыхающие: выскакивают словно из живота. И сама она маленькая, чуть повыше Калиски. И бабой ее не назвать. Вот тетка Катерина, остячка, это баба: и куль на спину взвалит и бревно толстое ногой подкатит. А эта, поди, чугун из печи тянет, так до смерти накряхтится...
Тетя Стюра протянула Максиму румяную шаньгу из белой муки с творогом. Глазами Максим ухватил шаньгу, а руки спрятал за спину: ему было стыдно перед Маиефой, ни перед кем больше. Он давно уже ото всех брал милостыни, сам попрошайничал, а тут... В другое время он был бы рад этой шаньге — «Пантиске давали такую же». Все эти дни он помнил об этом и завидовал остячонку. Но сейчас сдобной, румяной шаньги он не мог взять. А шаньга торчала перед глазами, протянутая маленькой женской рукой.
— Ну чего же ты?
— Не поважай! — косолапо вышел к порогу Пылосов.
— Да папа! — выкрикнула сердито Манефа.
На этот раз отец не послушался дочери, не сдался.
— Не встревай. Марш на ту половину! Не будет нрокудить — сам привечу. А сёдня не за что.
— Да не надо мне вашего! — захлебнулся обидой, горьким отчаянием мальчик. — Я не прошу... Не прошу! — Он ударил спиной в дверь я провалился в снежную темноту...
Утром Арина пошла рано по веду, захватив с собой сак и пешню, чтобы продолбить и вычистить прорубь, замерзшую за ночь. Вернулась она сердитая, расплескала у порога воду с мелкими льдинками, рявкнула на Максима медведицей:
—- Сидишь, бесстыжий! Бери тряпку, подотри у порога!
«Знает, все рассказал гундосый». Тряпка елозила по шершавым, ободранным половицам, руки Максима зябли. Мать с грохотом опрокидывала ведра в кадку.
— Как же мне людям теперь в глаза смотреть? — взмолилась Арина и села на лавку.
— Я не воровал...
— Молчи уж! Отхожу голиком, будет опять зеву-реву... Человек нам работу дает, есть-пить дает.
— Дает... есть-пить... А после из глотки вытащит. Он такой.
— Поговори у меня, — погрозила кулаком мать.
У мальчика навернулись слезы: за вчерашнее, за то, что мать не жалеет его, а только ругает, ругает...
— Не пойду я в подпаски. Не буду я с ним, жадо-мором, работать! А ты ему веришь, веришь... Он плохой, противный, гундосый, твой Иван Засипатыч! Тетка мне шаньгу давала, с творогом, он из рук вырвал. Подсеваешь ему... Был бы папка живой, он бы... Ыыыыы!
Максим плакал, когда его били, а сам по себе никогда. Мать была удивлена и слезами его и словами, которые он ей сказал.
Она не двинулась с места, смотрела на сына.
«Большак уже стал. Все видит. Все понимает...»
ДАЛЕЕ:
Глава 18. Часть 01. Дикие побеги
Глава 19. Часть 01. Дикие побеги
Глава 20. Часть 01. Дикие побеги
Глава 21. Часть 01. Дикие побеги
Глава 22. Часть 01. Дикие побеги
Произведение публиковалось в:
"Дикие побеги". – Хабаровск, Хабаровское книжное издательство, 1971