Глава 15. Часть 01. Дикие побеги
РАНЕЕ:
Глава 10. Часть 01. Дикие побеги
Глава 11. Часть 01. Дикие побеги
Глава 12. Часть 01. Дикие побеги
Глава 13. Часть 01. Дикие побеги
Глава 14. Часть 01. Дикие побеги
В маленьком Пыжино только и было в тот день разговору об удачной Анфимовой рыбалке, о большом осетре. Вся родня стекалась в мыльжинский дом на уху, на жарёху - поесть хорошо да с собой прихватить: одному повезло, считай, все разживутся.
Больших мерзлых налимов не рубят в Нарыме: их валят на козлы и пилят, как толстую жердь: на чурки», па звенья. Такую рыбу пока на морозе разрубишь - сколько «щепы» потеряешь. А пилой пилить - горстку «опилок» посеешь. Трудная жизнь всякой премудрости человека научит.
Двух налимов больших на общий котел разделили, остальных же хозяин составил в кладовку. II осетра прислонил туда же, головой вниз.
Только поставил Анфим осетра к налимам, отошел, чтобы еще раз со стороны полюбоваться, слышит - в сени кто-то вошел, покашливает, с ноги на ногу обминается. Высунул голову, из кладовки остяк - Пылосов, завкустом, топчется.
- Здоров-ка, Анфим! Слыхал про твою удачу, дай взглянуть.
Издали, не входя в кладовую, прикинул Пылосов глазом: добёр, холера!
- Жалко - уйдет другому приемщику, - опечалился завкустом. - Я бы такого матерюка хоть сей минут принял, да провиант еще не завез - отоваривать печем. В Дергачи повезешь?
Анфим пососал мундштук, потянул в себя дым. закрывая глаза.
- Когда твой лавка откроется, а?
- Дён через пять. Вот товар подвезу.
Остяк закусил мундштук, ощерил зубы, помедлил и вынул трубку.
- Васюган-река был?
- Бывал, приходилось... Отсюда не столь далеко,- сбивчиво отвечал Пылосов, почти что нехотя.
- Отец мой на Васюган-реке ряиешпо жил, промышлял. Я малолеток был, а помню: купец нам сахару не давал, пушнины, якорь его, у отца не хватило! Отец гребся на обласке, песню пел:
Васюган, Васюгаи,
Весь ты извилялся.
Лавка сахару не дал,
Бражка не удался.
- Ишь ты, - мотнул головой Пылосов.
- Мой башка все помнит... У меня, Иван Засипа-тыч, сусек пустой, а ребятишек, как тараканов... Дергачи ехать надо, осетёра сдавать, - муку получать, карасий. Без лампы глаз слепнет, как самоловы точить?
- Погодил бы чуток, я бы его оприходовал; работа моя началась бы с удачи. Как хошь, я по-соседски, по-доброму.
Пылосов прокашлялся, прочистил горло, а то в горле у пего что-то хрипело, пока говорил с Анфимом.
- Заходи! - открыл двери в избу Анфим. - Ладно ужо, подождет осетёр.
Ели уху, После обильной ухн пили чай, истекая соленым потом, вытирали лбы рукавами, ладонями, швыр-кали разопревшими носами. Самовар стоял посреди стола, а вокруг него хороводом ходили кружки, тянулись шершавые мужичьи лапы, лоснящиеся от жира и сажи бабьи руки и смугленькие ручонки ребят. Чашки ходили вокруг, двигались, поднимались к жадным губам и с легким стуком падали на столешницу.
Пир без вина сегодня в Анфимовом доме. Сегодня едят и пьют здесь досьпа.
- Разморило, сосед, жарко, - простонал Пылосов, отваливаясь к стене. - С воды на воду тянет. Кабы свинины наелся, а то - уха. И такое питье с нее.
- Все едино - жир, икнул Анфим, встряхивая кисет. - Закурить табачку, покуда водится.
Топилась, гудела печка-жестянка, в прорези поддувала лезли красные огоньки. Огоньки освещали ободранные, прожженные углями половицы. Над печкой и на приступке за ней висели онучи, травяные стельки лежали на чурбачках, сушились чирки, бахилы, подшитые валенки. Во всей избе густо плавал, смешиваясь с табачным дымом, запах пота, мокрых снастей и сплывшего рыбьего жира. II все-таки не было сейчас в Пыжи-но дома уютнее и милее, чем дом Анфим а Мыльжина: кислым потом, онучами пахло во всех пыжинских из-бах, а рыбой и сплывшим жиром не везде пахло.
Раз за разом отворялись и затворялись двери, скрипели промерзшие петли, по полу клубами катился морозный пар. Па лавках входящим уже не хватало места, садились у печки и у порога на пол, курили и щурились от сытости и тепла.
Сквозь дым смутно желтели лица, и всем подмигивали две коптюшки, пристроенные па полке выше окна.
Анфимова баба последней вышла из-за стола, перешагнула скамейку, задирая подол до колен. Проговорила, как обронила: «Осподи». И перекрестилась:
- Бог напитал, никто не видал, а кто видел, тот не обидел.
Анфим тоже перекрестился, за ним все его ребятишки нагнули лбы. И Максим, торчавший здесь еще с вечера, тоже крест положил.
Пылосов выдвигался из-за стола потный, с блестевшей лысиной, с капельками влаги на остром носу и нижней губе. От угла с иконами он отвернулся. Анна неодобрительно уставилась на него.
- Али не веруешь? - спросила она, помедлив, спросила тем голосом, каким не хотят обидеть, но хотят укорить.
- Жена у меня, Стюрка, за всех отмаливает...
- А икон у вас нету, - урезонила гостя Анна.
- Бог везде есть, - лукавил Пылосов. - Не держим икон мы.
Иван Засипатыч поухмылялся, пощерился, поковырял щепкой в зубах, и, усевшись удобней на низеньком чурбачке, развел колени, положив на них руки.
Со стола Анна уносила посуду молчком, сметала тряпкой чисто обглоданные кости. Анфим, добро и весело расположенный, переглядывался со всеми, кто сидел сейчас в его доме. Сытно, тепло было людям сегодня в Анфимовой горнице, и остяк этому радовался. Одна Арина Сараева показалась ему печальной, как серый день. Или чем недовольна? Или обидел кто? Или плохо ела-пила?
- Арина, пошто в землю глядишь? Чем душа изболелась? - подвинулся к ней Анфим.
Арина не шевельнулась, ответила кротко, с тоской:
- Андрона нашего вспомнила: любил человек после крепкой работы поесть хорошо. Посидеть в много-людстве, бывалое вспомнить... А то вдвоем, когда с Егоршей сходились, - разговоров до полночи... Где-то теперь Андрон? Жив ли, здоров? Сыт ли, голоден?
- Отпишет, если захочет, где он и как, - поугрю-мел Пылосов, смыкая колени. - Вон читал я недавно - в газетках печатают, что немцев от Москвы выкурили. С нашим войском Гитлеру никакого сладу нет. Народ поднялся: везде встает ему поперек дороги... В газетах же и про наших сибиряков много сказано: храбро бьются.
- Дают прочуханку Китлеру? - отозвалась молчаливая бабка Варвара.
- Сибиряков немцы пуще огня боятся, - продолжал Иван Засипатыч, довольный, что все его слушают, разговоры посторонние прекратили. И теперь только один Иван Засипатыч и говорил важно.
Был это он в Каргаске - по делам в район ездил. Встретил там одного заготовщика «Сибпушнины». Заготовщик без руки с фронта вернулся. И рассказывал тот заготовщик, что охотники-ханты дезертира в старой медвежьей берлоге нашли, беглого с фронта.
- В берлоге? - вытаращился от удивления Максим.
Пылосов не взглянул на мальчишку, свое продолжал:
- Куржак на дереве, как положено быть... Берлога, думают... Собак пустили, заламывать начали, а там человек...
- Да чей же он был? С каких мест? - спросила Арина, качая на руках плачущего Егорку.
- Да кто его знает, - наклонил голову Пылосов.
- Глянь-ко чо деется. Страсти какие. - Анна замерла посреди избы с большой сковородкой в руках. - В берлогу спрятался...
- О-яньки, - вздохнула Арина. - Трус-то, он хоть где сгинет...
Егорка совсем стал захлебываться от крика, как его ни укачивала Арина, как ни тетюшкала. Тогда она поднялась с лавки, оделась, еще раз спасибо за ужин сказала и велела Максиму тоже домой собираться. Но Максим не хотел идти: ему посидеть еще было охота.
И он остался. Но разговора больше ни о чем никакого не затевалось, и мальчик подумал с обидой, что это мать помешала Ивану Засипатычу дальше рассказывать.
Иван Засипатыч одышливо приподнялся с низкого чурбачка, распрямился не сразу: отяжелел после сытной еды. С сопеньем запихал себя в полушубок, подтолкал оттопыренные уши под шапку, застегнул пуговицу у горла.
- Так ты, сосед, погоди своего осетёра сдавать.
- Погожу, погожу...
Анфим высвободил ноги из-под лавки, захромал к выходу, а Иван Засипатыч носком сапога уже отворил дверь.
- И я с вами, - поспел Максим. - Ух, темно да морозно!
Он припустил бегом по вытоптанной дорожке. Она была не так широка, и в черноте ночи он оступался в глубокий снег, проваливался, выдергивал ноги и бежал дальше, размахивая руками.
У дома бабки Варвары, который теперь был и их домом, Максим разглядел сани. У саней оглобли подняты и стянуты чересседельником. «Тетка Катерина с лесосеки приехала, вон как», - сообразил Максим и пошел тише.
Дома было не до него: мать гадала у печки на черных, замусоленных картах, а бабка Варвара и Катерина слушали и смотрели. Мать шепотом говорила про кровь и огонь, уверяла Катерину, что мужик ее, Костя Щепеткин, жив: так карты ей сказывают. И любит ее и думает...
«Врешь ты все, - говорит про себя Максим. - Гадалка, картежница...»
Он помнит, как отец его, Егорша Сараев, ругал мать за карты, высмеивал. Но Максим понимает: жизнь у них пошла сейчас трудная и картами мать у людей добра вымаливает. Как-то же надо терпеть, когда у тебя ни кола, ни двора, ни коровы, ни кошки. Все понимает Максим, но стыдно ему за мать: зачем она так унижается?..
Утром, когда он выбежал по нужде на двор, тетки Катерининых саней с поднятыми оглоблями уже не было.
«Уехала».
ДАЛЕЕ:
Глава 16. Часть 01. Дикие побеги
Глава 17. Часть 01. Дикие побеги
Глава 18. Часть 01. Дикие побеги
Глава 19. Часть 01. Дикие побеги
Глава 20. Часть 01. Дикие побеги
Произведение публиковалось в:
"Дикие побеги". – Хабаровск, Хабаровское книжное издательство, 1971