Патефоновые иголки
Малыш. Середина века. Повесть в рассказах. Часть 3
Ранее в цикле:
Шрам
Крыло самолёта
Я собираюсь травить собаку. Гонять собак или кошек камнями для того времени дело обычное, на наших глазах среди взрослых происходило кое-что похлеще, но к этой собаке у меня, да и не только у меня, счёт особый. К этой стерве никак не подходит слово «добрая». Она живёт в соседнем подъезде, и после обеда хозяева, уходя на работу, выпускают её во двор. После обеда, что-нибудь наскоро перекусив, во двор выскакивают и пацанва, и девчонки. Первая смена в школе отсижена, начало октября, ещё тепло, можно поиграть в лапту, казаки-разбойники, а можно в пристенок, если есть деньги. Вот тут-то эта Стерва, – а иначе мы её и не звали, хотя кличка у неё была Ляля, – и начинает охоту.
Поначалу она лежит в подъезде, у самого выхода, за приступком. Высматривает жертву. Затем приподнимается и медленно, словно от нечего делать, выходит из подъезда. Это означает, что кто-то забыл о её существовании, заигрался, забегался, и теперь Стерва крадётся к своей жертве.
Обычно она выбирает того, кто сзади всех и стоит к ней спиной. Последние пять метров Стерва Ляля пролетает стрелой и пребольно кусает чуть выше пятки. На весь двор раздаётся сначала испуганный визг, а затем рёв от боли. Собака возвращается тотчас к подъезду и стоит, смотрит на укушенного, чуть наклонив голову набок и умильно подрагивая хвостом.
Вот так она смотрела на меня полмесяца назад, когда я, упав от боли на зад, держался за правую пятку и кусал губы, чтобы не зареветь. И теперь сижу на кухне и начиняю одну из булочек, их вчера напекла мать, патефонными иголками.
Я долго искал, как расправиться со Стервой. С ружьём мне не сладить, ещё мал. Какой-нибудь порошок сыпануть, а какой? У матери есть в ящике, но кто их разберёт, может, ещё злее кусать будет. И тогда я остановился на иголках. Представил, как Стерва проглотит их вместе с булочкой, как она будет кататься и выть от боли. А иголки я выкрал из патефона у сестёр, одиннадцать штук.
Булочка вкусная, и, как мне кажется, Стерва должна на неё клюнуть. Дело в том, что в её нападениях была какая-то непонятная регулярность, делала она это раз в пять дней, словно подчиняясь неведомому инстинкту. А потом бегала по двору, обнюхивала, как все собаки, помойки. Если кто-то предлагал ей кусок хлеба или ещё что, она съедала. Но никогда не брала из рук, молча стояла и ждала. А когда ела, то поглядывала одним глазом: на достаточном ли расстоянии дающий. Была она очень аккуратной – Стерва Ляля. И ела не торопясь, даже не чавкая, как это делают все собаки. И росточка небольшого, зато вся подогнанная, поджарая, точь-в-точь немецкая овчарка, только вполовину уменьшенная. И расцветка такая же серая, с небольшими подпалинами. Кстати, её и называли немецкой овчаркой, я не знаю почему, может быть, они и есть такого размера. Но тогда я соотносил слово «немецкая» совсем с другим. Дело в том, что её хозяев, мужа и жену, выпустили год назад по амнистии пятьдесят третьего года, а были они в войну полицаями, сотрудничали с немцами. Поселились они в нашем доме, в коммунальной квартире. Он, как и в колонии, работал инженером на заводе, а о ней не помню. Тогда же, сразу после освобождения, он куда-то съездил и привёз вот эту Лялю. Была она немолода, на брюхе видны были чуть отвисшие соски. Лая её я не помню, кажется, она никогда и не лаяла, а только чуть взрычивала, вздёрнув верхнюю губу, если кто пытался замахнуться палкой. Соски у неё были, а вот щенят не было. Это я знаю точно, потому что мы не хуже собак знали все сараи и сараюшки, чердаки и закоулки, находящиеся в нашем дворе. Знали также, какая собака и где прячет своих щенят. Да мы их и сами старались уберечь от глаз взрослых, хватало у нас и тех, кто продавал собак заключённым для еды, кто шил из собачьих шкур шапки, рукавицы, обувь. Иную собаку мы и сами забивали камнями. Стерва Ляля была слишком умна, чтобы позволить сделать это с собой.
Дырочки от иголок я слегка замазал сырым тестом: развёл немного муки молоком. Молоко у нас было своё, держали корову, разрешалось как многодетной семье. А тесто я научился разводить вот уже как год и два месяца, как раз ко второму классу. Жидкое или густое тесто, смотря для чего: для блинов или оладьев. Когда я начинал стряпать, к дверям кухни выстраивалась очередь. А я закрывался на крючок, чтобы блины мои не растащили. Из-за дверей кричали: «Жадина! Буржуй!», – а мне просто хотелось посмотреть: сколько же блинов получится из всего приготовленного теста? Я их старался делать как можно более тонкими. А потом распахивалась дверь, влетала орава сестёр и братьев, возникала лёгкая свалка у стола, и блины быстро исчезали.
Наверное, самые первые и прочные воспоминания так и складываются – из встрясок. Вот и Стерва Ляля. Кто знает, как её приучали? Может, на её глазах её же щенят топили, чтобы она стала людей ненавидеть.
Но легко мне сейчас рассуждать. А тогда, естественно, ничего такого в голове моей не было. Я должен бы отомстить Стерве. Единственное, о чём я жалел, что иголки всё-таки толстые. Но швейные тогда были наперечёт, мать их очень берегла. И всё-таки ещё одно оправдание: взрослые нас от Стервы Ляли защитить не хотели. Они верили хозяевам, что мы сами задразниваем собаку. Лишь отец мой понимал, что к чему. Но он не хотел вмешиваться, чтобы его не обвинили в особом отношении. Как-то отец, мать и я были на кухне, а жили мы на первом этаже, и инженер с женой проходили под окном. Мать спросила:
– А почему они не уедут?
– Боятся, – сказал отец.
Смысл этого короткого ответа я понял гораздо позже. Но тогда, помолчав, отец добавил:
– Других-то ещё держат. И за что?.. А этих...
Отец в те последние годы был сильно измотан, по ночам во сне кричал и страшно скрипел зубами.
– А что же он – хороший инженер, а в полицаи пошёл? – словно продолжая давний разговор, спросила мать.
Отец молчит.
– А этого, который нашему губу зашивал, – мать кивает на меня, – всё ещё не выпустили?..
– Да чтоб ты!.. – летит в сторону газета, которую отец читал матери, пока она чистила картошку. Сам он уже во дворе, невысокий, быстрый, шагает широко к сараю. Но мать тоже чем-то недовольна. Отец взрывной, но мать упрямее и не так покладиста, как может показаться с первого взгляда. Ну а я – немой свидетель этого непонятного спора – вижу только одну причину: инженера с его женой. И, конечно, их «немецкую» овчарку Лялю. Так что в тот день, когда я кладу булочку с иголками в карман, у меня есть ещё кой-какие веские доводы в пользу замышляемого мною.
И вот я на улице. Стерва Ляля лежит у своего подъезда. У неё сегодня день отдыха, так как вчера она обработала очередную жертву – мою одноклассницу Людку из квартиры напротив. Людка сегодня не выходит и в школу не пошла, хотя и могла. Не хочет, и есть на что сослаться. Между прочим, у неё бабка – мирово заговаривает всякую боль. Когда я в первом классе на ледяной горке отбил себе, как мать сказала, копчик, бабка в неделю все боли сняла. А болело здорово, думали, что трещина в кости есть. Бабка сажала меня на табуретку, ставила мои ноги в тазик с бурой, чуть тёплой водой и начинала что-то пришёптывать, перебирать пальцами над водой, водить ладонями вдоль ног, не касаясь их. Я дремал и, чтобы не упасть, прислонялся плечом к косяку кладовки. Бабка что-то подливала в таз, опять шептала, и пальцы её словно растворялись в воздухе. Мне казалось, что вокруг меня всё вертится, я в каком-то блестящем цилиндре лежу вытянувшись и куда-то лечу... Тут Людка толкает меня и говорит:
– Ну что ты всё падаешь? Долго мне тебя держать?
Я очумело гляжу ей в лицо, оно у неё полуцыганское, под чёрными сросшимися бровями сверкают чёрные глаза, и меня охватывает непонятная дрожь...
У подъезда на лавочке сидит Людкина бабка, положив подбородок на набалдашник палки, с которой никогда не расстаётся, так как ходит только буквой «Г». Бабка подозрительно смотрит на меня, обычно я из подъезда не выхожу, а вылетаю. Я иду к сараю, сажусь на бревно и терпеливо жду. До заводского гудка ещё часа два, во дворе одна малышня да бабка. Скоро она уковыливает домой.
Я направляюсь к соседнему подъезду. Стерва Ляля лениво полуприкрытыми глазами наблюдает за мной, подёргивая ухом с чёрным кончиком.
– Ляля, Лялечка... – ласково зову я, добавляя про себя: – Стервочка.
Собака поднимает голову, у неё пробудился интерес. Но пока лежит.
– Ляля, – моя интонация уже просительно-укоризненная, и я протягиваю булочку. – На, возьми, собачка...
Стерва Ляля лежит, вероятно, наслаждается, ведь с такой интонацией к ней обращаются, когда пытаются пройти в подъезд. Я делаю ещё один шаг, но он лишний: у Стервы вздёргивается верхняя губа, раздаётся глухой рык... Я отступаю и кладу булочку на тротуар. Собака смотрит и ждёт, пока я удаляюсь от булочки метров на пять. Тогда она встаёт, подходит к булочке, неторопливо обнюхивает её. Сердце моё прыгает от желудка до горла. Наконец Ляля-Лялечка берёт булочку и начинает её жевать. От волнения я приседаю на корточки и даже оглядываюсь: не идёт ли кто из взрослых. Но вдоль домов никого не видно, и я оборачиваюсь к дорогой моей Ляле.
Она жуёт, жуёт всё так же медленно, тщательно, даже из углов её пасти вниз протянулись тонкие струйки слюны. Я сижу на корточках и поторапливаю её, не такая ж у меня была большая булочка, чтобы жевать её до самого заводского гудка. Пусть только всё съест, до последнего кусочка, а умирает, нет, подыхает, пусть где угодно, а лучше на глазах хозяев, воспитавших такое подлое чудовище.
Но Ляля всё жуёт, также медленно, как люди жуют карасей, боясь подавиться костями, которых в карасях видимо-невидимо. Всё также вниз тянутся струйки слюны, и вот в них блеснули, нет, не косточки – иголки. Одна, две... четыре… семь... одиннадцать. Они спускаются в пенисто-пузырчатые лужицы и замирают там. Замирает где-то внизу и моё сердце, я потерянно опускаюсь на копчик.
Стерва Ляля медленно дожёвывает последний кусочек и ждёт, поглядывая на меня, чуть склонив голову набок, и подрагивает в умилении хвостом. Не дождавшись следующей порции, возвращается к своему подъезду и ложится, оглядев по-хозяйски двор. А я подползаю на коленках к слюнявым лужицам и начинаю щепочкой вытаскивать патефонные иголки. Хоть сёстры не будут ругаться за пропажу.
Далее в цикле:
Воздушные мосты
Лидиванна
Вышка
Произведение публиковалось в:
Альманах "АМУР №08". - Благовещенск: Издательство БГПУ, 2009