Прощание
В базе данных Аудиобиблиотеки Амурской литературы имеется аудиозапись стихотворения: читает Седелкин Максим; 7,40 Мб (*.mp3)
Из цикла "Синее стёклышко"
Дедушку положили в больницу в конце лета, когда я беспечно догуливал последние деньки школьных каникул. Помню, как мама и я пришли его навестить. Дедушке сделали операцию, он был донельзя худ, нос и скулы заострились, а обычно весёлые глаза потускнели, смотрели настороженно, будто их хозяин ждал чего-то, что должно скоро случиться.
В садике больницы, которая располагалась в старом кирпичном здании и которую почему-то называли молоканской, падали золотистые листья с развесистых тополей, шуршали раскидистые кроны, покачиваемые порывистым ветром. Мы сидели на потемневшей от дождей и времени лавочке. На дедушке была какая-то нелепая помятая пижама. В этом одеянии он был совершенно не похож на себя. Может быть, поэтому все происходящее казалось мне неправдышним. Вот вернётся дедушка домой и станет таким, каким был всегда – улыбчивым и добрым.
Осень, зиму и весну дедушка пробыл дома. Окрепнув, он стал потихоньку пилить и колоть дрова, вскапывал огород, что-то ладил и мастерил, но всё как бы бесстрастно, не было в нём прежнего азарта. Часто среди дня он ложился отдыхать, закрывал глаза, но не спал, а как бы впадал в полузабытье.
В начале лета на территории спиртзавода решили проложить железнодорожную ветку. Подобралась бригада. Возглавить её позвали дедушку, как хорошо знающего путейское дело.
– Помоги, Николай Яковлевич, – уговаривали дедушку. – Ты только показывать будешь, как и что надо делать, а остальное мы сами.
Дедушка согласился. Тем более ему, видимо, уже надоело целыми днями слоняться по дому и двору. Бывало, я с дружками прибегал посмотреть на строительство. Дедушка, как правило, сидел или лежал на травке, росшей обочь балластной насыпи, время от времени поднимаясь, давая советы путейцам, и опять возвращался на место.
– Валерик, – говорил он, – слетай-ка за мороженым, – и давал деньги на всю нашу мальчишескую ватагу.
Раньше я не замечал, чтобы дедушка любил мороженое, а много позже понял причину его нового пристрастия: у дедушки болел желудок, а мороженое, видимо, охлаждало нутро, притупляя боль.
На следующую осень я пошёл в седьмой класс. А дедушка всё реже выходил из дома, чтобы подышать свежим воздухом. Он мало ел, всё больше что-нибудь жиденькое. Днём обычно лежал на сетчатой кровати в кухне за цветастой занавеской. Я заходил туда лишь тогда, когда дедушка звал. Говорил он негромко, смотрел грустными, ввалившимися в глазницы, необыкновенно синими пронзительными глазами, а то брал мою ладонь в свою. Она была горячей и сухой, как прогретый солнцем амурский песок.
Однажды в разговоре мамы с кем-то я услышал зловещее слово «рак», и с тех пор оно стало часто возникать в моей памяти. Случалось, что во время какого-нибудь урока слово рычало в голове, угрожая чем-то неведомым и страшным.
В нашей квартире всё резче пахло лекарствами, чаще приезжала «скорая помощь». Дедушке делали уколы, он на время успокаивался, засыпал, но потом из-за занавески вновь доносились стоны.
Декабрь выдался необычайно суровым. Снега, правда, было мало, но лютый мороз и жгучий ветер неистовствовали. На улицу высовываться не хотелось, но в школу-то всё равно надо было идти.
В то утро меня, как всегда, подняла бабушка. Я чем-то позавтракал, надел телогрейку, натянул на голову шапку-финку, в которой раньше ходил дедушка, а на руки – его же пуховые перчатки, присланные дядей с дальней Камчатки (они мне были явно великоваты), и побрёл на занятия.
Уроки пролетели быстро. Домой я возвращался в компании друзей. Мы задорно гоняли по дороге ледышки, несмотря на то что мороз обжигал разгорячённые лица.
Я открыл двери сначала в крохотные сенцы, стены и потолок которых были покрыты серебристым инеем, потом – в квартиру, и первое, что увидел, – зеркало над умывальником, обёрнутое чёрным платком.
– Ну вот, внучок, – сказала бабушка, – дедушки больше нет.
Кажется, я не заплакал, услышав эти слова. Было недоумение или неверие: как это... больше нет дедушки?! Вон он лежит на кровати, тихий и умиротворённый, как будто придремал. Сейчас откроет глаза и спросит: «Ну, как дела, Валерик?», и я расскажу, что получил пятёрку по литературе, что Галина Мефодьевна похвалила за ответ.
Ночевать меня отправили к соседям. Мама сказала: «В школу ты завтра не пойдёшь. И послезавтра...» Но радости от этого известия я не ощущал.
Утром я зашёл в нашу квартиру и не узнал её. Из большой комнаты вынесли всю обстановку, она была почти пустой, только несколько стульев у стен, а посредине на табуретках стоял красный гроб. В нём лежал дедушка. Печку ночью не топили, в комнате было прохладно, из ртов находившихся в ней людей шёл парок. И мне вдруг нестерпимо захотелось убежать куда-нибудь и отчаянно поплакать. Но за окном лютовала зима, и бежать было некуда.
День пролетел как миг. Приходили и уходили люди, кажется, вся округа побывала в нашей тесной квартирке.
На следующее утро были похороны. Столько людей я ещё никогда не видел. Они толпились вокруг нашего дома, провожая в последний путь простого путевого рабочего Николая Яковлевича Рюмшина, не отмеченного никакими правительственными наградами, но честно прожившего свой недолгий век.
Когда гроб вынесли из дома, протяжно и горько загудел паровоз на станционных путях. Вот тут-то я не выдержал и заревел во весь голос. Мороз мгновенно схватывал слёзы, и они, кристаллизуясь, покалывали побелевшие щёки. Потом я оттирал лицо перчатками, сидя в кабине медленно ползущего через весь город грузовика.
А в открытом кузове, обложенный бумажными цветами, лежал дедушка. Он был только в костюме, который обычно надевал по праздникам, и я тревожно недоумевал, неужели ему не холодно?
Также в цикле:
Дан приказ
Два ведра угля
Дедушкин клад
Дом окнами на Амур
За Зеей
Пасхальное утро
Светлые блики памяти
Солдатская ложка
Умер Сталин
Произведение публиковалось в:
Альманах "АМУР №07". - Благовещенск: Издательство БГПУ, 2008. - 100 с.