Информация обновлена: 25 февраля 2018, 08:31

Камень-судьба. 06 - В поисках себя

Ранее:

     В одно из своих последних увольнений перед демобилизацией из армии рядовой Николай Перышкин засмотрелся на каменщиков, строивших коттедж. Они с таким задором и вдохновением укладывали кирпич, будто это была не работа, а праздник, или, по крайней мере, субботник с его подъемом и высоким настроем. Николаю отчаянно захотелось оказаться среди них и с тем же подъемом пережить радость труда.
     - Эй, солдат, ты чего возле нас застолбился? – окликнул его со стены один из веселых каменщиков.
     - Завидно работаете. У самого руки зачесались, - откликнулся Николай.
     - Поднимайся наверх и становись, - предложил тот.
     - А вообще вы работяг принимаете? У меня скоро дембель, - сообщил Николай.
     - Что ты умеешь делать? – у веселого каменщика однако было суровое и начальственное лицо.
     - Все могу. У меня пять пэтэушных дипломов по строительным специальностям, - доложил Николай.
     - Ишь ты! Такого возьмем. Дембельнешься и приходи, будем ждать, - пообещал суровый строитель.
     - А кого спросить? – ухватился за обещание Николай.
     - Бригадира Светко.
     - Приду обязательно. Веселые каменщики мне по душе, - разулыбался Николай.
     - Глядите на него! Сходу название кинул, - восхитился Светко. – А мы гадаем, как себя обозвать. Что скажете, парни, «Веселые каменщики» нам в имя подходит? – обратился он к товарищам.
     - Надо обмозговать, - отозвались некоторые, а один усомнился: - Таким манером любительские оркестры называют.
     - А мы не оркестр что ли? – насмешливо заявил Светко. – С пятидипломником не то еще заиграем.
     «Веселые каменщики» были товариществом на хозрасчетной и паевой основе. Николай, принятый по найму, два года выплачивал уставной взнос, чтобы быть с остальными на равноправной основе. Николай довел выплату до малого предела, дававшего членство без решающего голоса, и на этом остановился, решив, что прав ему пока достаточно. Товарищество возводило под ключ элитные коттеджи, особняки, загородные дома, навороченные дачи, состояло из специалистов различного профиля и было строго организованным сообществом. То, что при первом взгляде поразило Николая, показавшись вдохновенным порывом, было обычным профессиональным ритмом сильного и опытного коллектива. Николаю тоже пришлось его перенять, чтобы не отставать от других, а так же подтянуть навыки по остальным своим профилям.
     Когда Константин Светко вместе с соратниками товарищество, то для скорейшего результата ввели в устав строгие и даже жесткие дисциплинарные правила, распространившиеся потом и на новых пайщиков, и на принимаемых по найму строителей. За нарушение их строго взыскивалось: исключали из бригады, налагали штрафы, на время или на всегда урезали внесенный пай и тем понижали в правах, а так же отодвигали очередность на строительство личного жилья. Бригада коллективно строила дом не только члену товарищества на его дивиденды с пая, на доходы от производства и личные средства застройщика, но и заслужившим доверие наемным рабочим на обговоренных условиях. В результате через несколько лет на неудобьях, выкупленного за городом земельного участка, вырос живописный поселок, в обиходе называемый «Веселыми каменщиками». И когда в свой приезд домой, Николай, мечтая, говорил с братом Александром о домах для братьев и братниной улице, то держал в уме пример товарищеской бригады и бригадира Константина Светко.
     Сам Николай, придя в бригаду сразу же после армии, без напряжения вошел в трудовое тело товарищеского коллектива. Суровые требования и жесткие правила не стали для него тяжким бременем. В крови еще крепко сидела солдатская закваска и бодрый ритм, казавшийся со стороны игрою, были ему в охотку. Николай довел свой профессиональный навык именно до этого впечатления, но восхищался им пока только Васятка, подсобный рабочий, с которым Николай жил в общежитии. А Николаю хотелось, чтобы его заметил Костя Светко. Но бригадир Костя, авторитет и душа бригады, ни с кем накоротке не сходился, даже со своими сподвижниками, хотя от бригады не отрывался. Построился по очереди, скромно, без буржуйского размаха. На дальних объектах жил в вагончике вместе со всеми. За стол садился и песни пел тоже со всеми. Держался одинаково ровно, как с пайщиками, так и с наемными рабочими. Был убедителен в доводах и строг во взысканиях. Николая отдельно от других не замечал, наверно, потому, что с ним не возникало лишних хлопот: работал нормально, на заработок не жаловался, был уживчивого характера, дома себе не просил, довольствовался общежитием. По всем представлениям парень после армии деньгу заколачивает. Но пришел час, когда бригадир нечто отличительное в нем увидел. Бывшему солдату нравится колдовать над чем-то красивым, что для других составляло досадливую заморочку, вроде ухабы на ровной дороге. Он охотно вызывался исполнять архитектурные художества проектировщика, а то и самого заказчика, которому вдруг взбредала в голову нечаянная идея. Тратил на них много времени, души, сколько хватало навыка и при этом разительно терял в заработке. Заметив его пристрастие к художественным делам, бригадир поставил Николая в пару к искусному умельцу Сергею Саввичу Кириленко лепить бордюры и всякие замысловатые украшения.
     Дядя Сережа отнесся к подмастерью товарищески. Секретов от него не прятал, успехи его не замалчивал, а однажды откровенно восхитился:
     - Да ты у нас, Коля, с божьим даром и выдумкой! – помолчал и огорошил неожиданным выводом: - Да…, палат каменных тебе не построить.
     - Почему это? – вскинулся Николай.
     - Творческие мученья изгрызут душу, а разочарованья к рюмке потянут. Нет, Коля, божьего дара лучше не иметь, - разъяснил мастер.
     - Ты-то, дядя Сережа, палаты себе поставил, - напомнил Николай.
     - Поставил, в самом незамысловатом варианте. И то потому, что божественное на ремесленное променял. Не великому искусству служу, а вензеля на богатых домах выписываю. Да еще и тебя, может, истинное дарованье в свою подлость втравляю, - разгорячился мастер.
     - Я, дядя Сережа, никаким дарованьем не заморачиваюсь, а свою думку в голове содержу, - признался Николай. – Мечтается мне, чтоб у нас дома, на родине, братнина улица появилась - пять домов в ряд и все родные.
     - А братья этого хотят? – поинтересовался мастер.
     - Пока не разговаривал. Давно вместе не собирались. Вот я и хочу их собрать.
     - Благое дело братьев собрать. Только зачем? – усомнился мастер. – А вдруг им лучше там, где они есть? Ведь не едут они домой. И ты после армии не поехал. Значит, с заработками у вас не густо, иначе бы все собрались. Кучей-то тесно вам сделается, начнете работу друг у друга перебивать. Дерево и то подальше от себя семя бросает, чтоб шире пространство захватить, условия для потомства обеспечить. Так и братья твои, где поселятся, там и место родным духом пометят. Сколько земли родной для тебя станет!
     - Ну, дядя Сережа, сбил ты меня с точки. Такая надежда была! – расстроился Николай.
     Мастер пытливо на него посмотрел и спросил:
     - Сам-то ты для себя чего хочешь? Или только для братьев жить собираешься? Семью заводить планируешь? Невеста на примете имеется?
     - Когда-то в детстве была. Выросла – в науку ударилась, я ей стал не нужен. А на других девчат глаза не глядят.
     - Любил что ли очень?
     - Не то, чтобы… Может, совсем не любил. Предназначены мы друг другу.
     - Мудрености все у тебя. А на вид простой паренек. Ты, наверно, и в человека глубоко заглядываешь, а он этого не предполагает, - покачал головой дядя Сережа. – Ты, вот что…, забудь мои слова о дарованье. Держись за него, если оно у тебя имеется. Вдруг ты себя с ним найдешь и свое прояснишь. Кто знает, чему мы все предназначены? – рассудил мастер и озадаченно прибавил, - Все ж ты не совсем простой парень.
     Сдружившись, они не однажды затевали беседы в похожем ключе, но на разные темы. Николай с уважением принимал доводы мастера, как за, так и против, но и своим мыслям и мнению доверял, держа их в себе, как, например, идею о братниной улице. Он полюбил дядю Сережу, привязался к нему, стараясь не разлучаться, и не ожидал, что разлука случится так скоро.
     Бригада возводила загородный дом, напоминающий собою дворец для богатого золотопромышленника. И тот захотел отделать холл по наивысшему рангу, чтобы одновременно смотрелось и старинно, и современно, и обалденно. Холл должен быть круглым, как цирк, с купольной крышей из цветного стекла, лепными, деревянными и каменными орнаментами по стенам, поднят вверх, как собор, и, как театр, опоясан ярусами резных лестниц. Бригада взялась выстроить холл, а мастер Кириленко отказался его отделывать.
     - Тут работы больше, чем на год, а мне скорые деньги нужны. Я детей в институтах учу, - проворчал он.
     Тогда заказчик вызвал к себе столичных умельцев. Приехавшие мастера потребовали себе помощника. Кириленко порекомендовал им Николая, а тому посоветовал:
     - Пойди под руку к академикам. Тебе это станет вместо университета.
     - Они на самом деле академики? – поинтересовался Николай.
     - Таковыми себя почитают. Ты не возражай. В нашем цеху это звание принято, но не всякому полагается. Меня академиком не почтут. Я расстрига для них. Для тебя же я был академиком и кое-чему научил. Так что ты перед ними не тушуйся. Ты тоже мастер, наполовину пока. Потрешься возле них, полным мастером будешь. Только не думай, что они тебя будут учить. Сам смотри и на ус мотай. Некоторые секреты они и вовсе от тебя спрячут. Если разгадаешь, сам себя академиком начнешь почитать.
     Бригадир Костя, отпуская Николая, сказал:
     - Всегда можешь вернуться, а не вернешься, твой пай мы выплатим. По частям, разумеется.
     “Веселые каменщики» закончили свою часть работы и с объекта снялись. Николай остался с новыми учителями. Одного из них, молодого еще мужчину, лет тридцати шести-тридцати восьми, звали Анатолием Вадимовичем Рожковым. Он был крупного сложения, представителен, и, когда сходил с лесов и, разминаясь, прохаживался в синем комбинезоне, то становился похож на парня, пришедшего развлечь себя на народном гулянье. Второго звали Бронеславом Евстигнеичем Вазовым. Он был возраста дяди Сережи Кириленко, пятьдесят лет с небольшим. Вытянутый уткою нос, недоверчивый взгляд: симпатии мало, а привлекательности нисколько. Всем внешним видом подчеркивал в себе художника: блуза, берет, в праздничные моменты бант на груди. Стараясь к нему приблизиться, Николай неосмотрительно назвал его дядей Броном. Вазов сердито его одернул:
     - Какой я тебе дядя? Брон Евстигнеич - и не иначе.
     Николай принял это во внимание и больше в родственники к нему не набивался.
     Мастера, несомненно, знали друг друга еще в столицах, но общности между ними не было никакой. Каждый сам в себе и сам для себя, сплошной индивидуализм, порой даже неконтактный. Но, странное дело, при личной замкнутости между ними царило полное взаимопонимание и согласие в работе, будто они не помалкивали, а на каждом шагу совещались друг с другом. То ли это был опыт с высокой степенью профессионализма, то ли особая талантливость, позволяющая прозревать всю работу целиком, когда она еще только затевается. Замечаний они друг другу не делали, чтобы не уязвить самолюбия, но могли как бы мимоходом и невзначай бросить совет. Закономерный и дельный, он, как правило, молчком принимался. Николаю не терпелось влиться в это творческое содружество и тоже чем-то себя проявить. Но мастера, не доверяя, держали его исключительно на подхвате: подай, принеси, подержи, сбегай. Они не только, как нарекал дядя Сережа, его ничему не учили, но устраивали так, чтобы он не смог у них ничему научиться. Николая это обижало и оскорбляло. И он, наконец, показал характер. Съездив в бригаду, выпросил у Кости разнорабочего Васятку, обретавшегося в бригаде на правах сына полка, не проявлявшего, однако, способности к строительному делу, но блиставшему талантом по хозяйственной части. Костя парнишку отпустил. И Васятка, из привязанности к Николаю, согласие дал переместиться на время к художникам. Перышкин привез ученичка на объект и сказал:
     - Вот вам помощник. Ставьте его на денежное и другое довольствие.
     - А ты что собираешься делать? – недобро воззрился на Николая Вазов.
     - То же, что и вы, - нагловато объявил Перышкин.
     - А ты сумеешь? – с ехидным сомнением поинтересовался Вазов.
     - Да уж козлиную морду не хуже вашего вырежу, - смело заверил Перышкин.
     - Ну-ка, попробуй, - угрожающе предложил Брон Евстигнеич. Выточка звериных голов для опорных стоек перил было его делом, и нагловатая уверенность подсобного рабочего его возмутила.
     Все пошли к станку. В том числе и Рожков, ради любопытства слезший с лесов. От нечего делать поплелся и Васятка. Поняв, что наблюдение со стороны мастеров будет недоброжелательным, Николай категорически заявил:
     - Без публики! Мне тоже надо помозговать.
     - Ну, валяй, - согласился Вазов. – Планку запорешь – заплатишь. Она из ценной породы.
     Через какое-то время Николай принес готовую планку с козлиною головой и фигурной отделкой. Мастера придирчиво над нею склонились.
     - Еще и щерится, - оценил Рожков зловещую ухмылку похожего на черта животного.
     - Кто научил? – цепко уставился на парня Вазов.
     - Да я с детства по дереву. У меня отец столяр и резчик. Еще по камню могу, - душевно открылся Перышкин.
     - Кириленко не зря хвалил, - припомнил Рожков.
     - Да, толковый, - с неохотой процедил Вазов.
     - Толковый у нас Васятка, а я мастеровой, - заявил о себе Николай.
     Вазова это взорвало:
     - А мы мастера не заказывали. Нам подсобник нужен.
     - Да что вы жметесь на счет работы. Ее с гаком на всех хватит, - выпалил Перышкин.
     - Ладно, давай испытаем. Пусть на лесах постоит, раз ему так охота, - согласился Рожков.
     - Что испортит, за то втройне взыщем и с объекта прогоним, - пригрозил Вазов и следом добавил: - Подсобник тоже на его счет, раз без уговору привел.
     - Да кто вы такие, - вскипел возмущением Николай, - великие мастера или великие жлобы? Еще академиками прозываетесь!
     В помещении повисла угрожающая тишина. Оскорбленные мастера пепелили обидчика свирепыми взглядами, в которых читалась решимость его прогнать. Но они выдержали паузу и ничего не сказали. Рожков молча пошел на леса, знаком поманив за собою Васятку. Вазов, колюче глядя на Николая, скомандовал:
     - Что стоишь? Иди, работай! Поглядим, на что ты годишься.
     Вазов намеренно не сказал, куда становится и что делать. И это тоже была проверка на пригодность и сообразительность. Но тут уж Николая не подловить. Еще дядя Сережа учил его разбираться в обстановке и видеть первоочередное, даже если оно таковым не кажется. Николай без труда определил, с какого места подхватывать и, не мешкая, принялся за работу. Брон Евстигнеич мысленно это отметил, а Николай упрочил свое положение в триумвирате.
     Признав Николая мастером, хоть в меньшей степени, чем сами, академики, для пользы дела, вынуждены были делиться с новопосвященным своими знаниями и кое-какими секретами. Николай с лету усваивал, не заставляя учителей повторяться. Если веселые каменщики работали, как играли, то оформители неспешно священнодействовали. Вазов любил посидеть, помозговать над узором, сложить его в голове и, представляя в уме, как в яви, начать вырезать форму для заливки. Несложные образцы доверял Николаю. А когда убедился, что ему и сложные по плечу, приблизил к себе и уже не скупился на учебу. Они вырезали, вытачивали, заливали замысловатые элементы декора, Рожков вживлял их в интерьер и расписывал, когда требовалось, позолотой. Помещение потихонечку украшалось и хорошело, как невеста, которую с ритуальной степенностью обряжали к свадьбе. Неуловимый на глаз, как бы ползущий, темп труда, восполнялся долготой рабочего дня. Было начало лета, и все световое время художники стояли, что называется, у станка, не обращая внимания на то, что оно утекает. Выдерживали все, даже Васятка, крутившийся большей частью под рукою Рожкова. Кстати, тот же Васятка в одиночку обустраивал их бытовую жизнь: варил, бегал за продуктами, убирался, не забывая к тому же полюбоваться на красоту, а в нужный момент стоял на лесах возле Рожкова. Изредка художники позволяли себе выходные, чтоб отдохнуть телом и духом, но целого дня отдыха не выдерживали. У Вазова появлялась в руках болванка, которую он начинал выстругивать. Николай занимал руки тоже чем-то им недоконченным. Рожков вспрыгивал на леса, проглядывая уже сделанное или, сидя внизу, разбирал свой декоративный запас. Складывалось впечатление, что таким образом они наслаждаются свободной минутой, а над ними порхают великие имена, слетающие из их уст и которые Николай до сего времени никогда не слышал.
     Когда зимою художественные мастера закончили оформительскую работу и заказчик сполна рассчитался с ними, Николаю досталась заметно урезанная доля. То ли мастера заплатили ему как ученику, то ли, на самом деле, вычли из его суммы Васяткин заработок. На высказанную им обиду, академики веско и коротко возразили:
     - Мы тебя учили, а это не бесплатно.
     И Николай свои претензии отозвал. Но на предложение Вазова ехать с ним в Петербург ответил согласием. Он хотел взять с собой и Васятку, но бригада потребовала вернуть своего «сына полка» назад. Накануне отъезда Николай простился с «веселыми каменщиками», Константином, и, особенно, с дядей Сережей, которому благодарно сказал:
     - Я, дядя Сереж, теперь многое умею из того, чему ты меня не учил, но я все равно считаю и всегда буду считать тебя первым и самым главным моим учителем, потому что ты учил меня бескорыстно и от доброго сердца.
     Старый мастер выслушал это признание со слезами на глазах.
     В Петербурге Николай какое-то время держался в паре с Вазовым, а потом отошел от него. Академика это обидело.
     - Я тебя выучил, а ты меня покидаешь, - упрекнул он.
     - Не всю жизнь мне ходить под вашей рукой. А за учебу я с вами не раз уже расплатился, - ответил ему бывший ученик.
     В Петербурге Николай поглядел на творения по-настоящему великих мастеров, имена которых когда-то мелькали в спорах его «академиков», был потрясен совершенством их умения, которое одновременно отпугивало и вдохновляло.
     На петербургских дворцах и садах Николай работал не только по гипсу и дереву, но так же попробовал себя и по камню. У него это хорошо получилось и, в конечном итоге, принесло известность в своем кругу.