Сказки о грустном. Сказка третья. Об ограниченном пространстве
Ранее в цикле:
Сказки о грустном. Пролог
Сказки о грустном. Сказка первая. Голограмма
Сказки о грустном. Сказка вторая. Уважаемый товарищ Бог
Она сидела здесь ни один час, ни один день. Ни одно утро, ни одну ночь. Словно мальчик Кай, заточённый в царство Снежной Королевы, вынужденный собирать из осколков льда искажённую собственным восприятием Вечность…
Казалось, что она никогда не мыла руки, не ложилась спать, не отходила со своего места больше чем на несколько шагов. Всё время изучающее смотрела в пол, считая чёрные и белые квадраты паркета.
Она знала каждый сантиметр этой комнаты. Помнила каждую мелочь: насколько миллиметров не достают бордюры, поклеенные сверху на обои, до потолка; какой именно из ящиков стола выдвигается с еле различимым скрипом; сколько находится стержней и ручек в подставке для письменных принадлежностей; какого цвета предпоследняя книга во втором ряду на верхней полке и кто её автор…
Эта комната была квадратной. И абсолютно правильной во всех отношениях. Чёрно-белый паркет вписывался в пол таким же квадратом, что и потолок, отличаясь от него только цветом. Придвинутый к одной из стенок диван был небольшим и стоял ровно посередине. В углу комнаты находился стул. Аккуратный и совсем неброский. Впрочем, данное определение подходило ко всему помещению в целом.
Каждый день ровно в восемь часов утра она заводила своего механического соловья, стоящего неизменно на пластиковом подоконнике. Он открывал свою механическую глотку и насвистывал скрипучие классические мелодии, искажая их своим исполнением. За последний месяц здесь «похоронили» Баха, Паганини, Чайковского и даже нескольких неоклассиков.
Пока соловей неисправно музицировал, она сидела за массивным дубовым столом и раскладывала по стопочкам письма, которые писала каждый день. Они также были квадратными. С красивыми почтовыми марками, на которых были изображены: Париж, Лондон, Прага и другие такие же красивые города.
Каждый из конвертов был подписан на мёртвом и величественном языке: то ли греческом, то ли латинском... «Con amore…» гласила надпись в каждой адресной строке, выступающая на бумаге причудливой алой вязью её мелких неразборчивых закорючек.
Получатель данных посланий не был известен абсолютно никому, но посылались они «с любовью…» исправно каждый вечер в верхний ящик её стола. Затем из кармана чёрного кружевного платья вытаскивался маленький серебряный ключик, каждый раз закрывая не только узкую щель, прорезанную в лакированном дереве, но и в сердце.
Ровно в двенадцать дня здесь подавался обед. В отличие от всего остального (не считая дивана) поднос был прямоугольным и вытянутым. Он был настолько блестящим, что если долго в него смотреться – можно было увидеть своё сосредоточенное выражение лица, чем она каждый раз и пользовалась.
С правого угла всегда лежали вилка с ножом; ложка и салфетки, наоборот, всегда находились в левом. На первое обычно подавался куриный бульон с гренками, которые она меланхолично вылавливала из тарелки и ставила почти полное блюдо на противоположный край стола, переходя ко второму.
Также неизменной частью трапезы являлся клюквенный морс, находящийся в длинном вытянутом граненом стакане. Она выпивала его ровно за шесть размеренных глотков и тут же звонила в небольшой колокольчик, находящийся там же, где ключи, – в кармане её кружевного чёрного платья.
Тут же в дверях появлялся швейцар в красной парадной куртке. Молчаливый и исполнительный. Он неизменно кланялся ей, забирал поднос вместе с посудой и шёл прочь. До следующего звонка её тихого колокольчика.
После обеда нужно было спать, поэтому она отточенными движениями снимала тонкий красный поясок со своей «игрушечной», осиной талии. За ним следовало и элегантное маленькое кружевное платьице чёрного цвета, которое каждый раз опускалось на спинку старого винтажного стула, служившего своеобразной вешалкой.
Оставшись в одной комбинации, она забиралась под коричневое клетчатое покрывало и открывала очередную книжку с красивыми картинками, чтобы утомившись от их созерцания снова уснуть ровно через пятнадцать минут.
Ей снились действительно прекрасные, красивые сны: бескрайнее звёздное небо, раскинувшееся над сказочным неизведанным городом, который по её уразумению никак не мог оказаться ни Прагой, ни Парижем, ни даже Лондоном.
Это был совершенно новый город, придуманный специально для таких одиноких маленьких девочек, как она. И неважно, сколько этим маленьким девочкам лет на самом деле. Здесь они спокойно могли играть и резвиться, не задумываясь о том, как это будет выглядеть со стороны.
Возвращаться из подобных фантастических снов мучительно не хотелось. И так было каждый раз, пока на прикроватной тумбочке не вздрагивал будильник. Он, раздраженный и хмурый, методично и очень громко оповещал о том, что уже пора просачиваться обратно в столь непритязательную реальность, в которой через полчаса ожидался полдник вместе с вечерней "игрой в крикет".
Так как кроме швейцара в красной парадной куртке здесь больше никого не было, то в английский крикет они всегда играли вдвоём, не забывая преждевременно заказывать клюшки в виде фламинговых голов в каталоге странных товаров.
С победоносным счётом 3:1, он каждый раз уходил из её маленького, но от этого не менее прочного мирка с видом не выигравшего, а меланхолично задумавшегося человека, который и сам не понимал, почему никогда не подыгрывает и не поддаётся своей миниатюрной хозяйке.
- Не забудьте поужинать и лечь в одиннадцать спать, - настоятельно говорил он, перед тем как вновь запирал и гостиную, и кабинет, и спальню в одном флаконе.
И именно тогда всё вновь начиналось по давно продуманной и отсюда же приевшейся схеме…
Резво подбежав к двери, она подставляла к ней табуретку и забиралась на её гладкую поверхность, чтобы посмотреть, стоит ли кто-нибудь на посту. Но как по волшебству, в столь поздний час там никого не было.
Поэтому она могла спокойно приступать к своей обязательной, практически ритуальной миссии. На всякий случай раздевшись, чтобы её не уличили в несоблюдении сложившегося здесь режима, она мелкой трусцой бежала к невзрачной двери кладовки, искусно спрятанной за красивым тканым ковром ручной работы.
Сняв его и небрежно швырнув на пол, а после этого задвинув табуретку обратно под стол, она вытаскивала оттуда большую складную лестницу, которая умела превращаться в такую же большую подзорную трубу.
Поставив её в центр комнаты, она быстро карабкалась наверх вместе с миниатюрным набором ремонтных принадлежностей, который оказался каким-то чудесным образом также спрятан за непримечательным входом в её маленькую личную сокровищницу.
Это воистину был клад. Причём самый настоящий. Единственное, им нужно было суметь по уму воспользоваться. Поэтому она уже стояла на верхней ступеньке стремянки и вытаскивала миниатюрный молоточек и такой же по размерам напильник.
Целая ночь уходила на то, чтобы попытаться пробить в потолке дырку, через которую можно было бы выбраться на свет и посмотреть воочию на бескрайнее беззвездное небо.
Поэтому не жалея ни сил, ни рук, на которых давно как были ободраны костяшки пальцев, она каждый раз до крайней степени исступления лупила по бетону то молотком, то собственными крохотными кулачками, прекрасно осознавая то, что один загнанный в лунку шар ей всегда давали авансом…
Далее в цикле:
Сказки о грустном. Сказка четвертая. Море. Не внутривенно
Сказки о грустном. Сказка пятая. Ахроматопсия
Сказки о грустном. Сказка шестая. Немного о себе
Произведение публиковалось в:
stihi.ru
VK Т.Пантелеевой (Сатори)