Сполохи. Часть 01, Глава 02
Ранее:
02 - Вместо пролога
Часть 01, Глава 01
Удивительное получалось дело: власть всеми силами зажимала, запугивала народ, во всю силу вопила об окончательном разгроме Советов, а тут, затерявшись в тайге, с каждым днем увеличивался отряд Кропотова.. Потайными стежками, пересекая мари, продираясь ерниками, шли на партизанские хутора и старые и молодые, шли все, несчастьями поприжатые, раньше других понявшие, кто есть кто.
Новеньких проверяли и разбивали по взводам, из которых скоро собралась рота и еще один кавалерийский взвод. За неимением лучших, командирами становились ранее принятые, более смекалистые или просто рассудительные партизаны. Так вот и оказался кузнец Лука Бузовой в головке кавалерийского взвода.
Обзавелся отряд и собственным лазаретом с единственной сестрой - недоученной фельдшерицей - и тремя больными, из которых одним был самый маленький член отряда Филя Столбиков.
В лазарете Филя жил горошиной в стручке. Тут не приходилось шарашиться в поисках места для ночлега, как это иногда случалось во взводе, трястись на костлявой спине Майки - унылой и прожорливой кобылы. Еду Филя получал в отдельной чашке и спать ложился на кровать. Но при такой хорошей жизни парнишка скоро заскучал. Постоянный интерес к событиям в отряде тянул его к взрослым товарищам.
На шестое утро Филя отпросился у сестры-фельдшерицы и зашагал к избе, в которой квартировали кавалеристы. Глядя ему вслед, баба подняла вздохом и без того высокую грудь.
- Такой шибздик, господи... Наскрозь светится, а туда же, воевать ему надо!
Сестра говорила так от большой жалости. Филе-то еще и пятнадцати не исполнилось. И вся жизнь протянулась в глухих Бугорках - деревушке на полсотню дворов. Хозяева их по самые уши сидели в долгу у двух богатеев, а те вели дело тонко, так, чтоб жители деревни шибко не пухли с голоду и не разбегались от клочков безрадостной земли.
Среди прочих двор Столбиковых и по нищете отличался. Выпирала она со всех углов. Видать, оттого, что держался дом без хозяина. Не повидав своего младшего, в девятьсот четвертом отец Фили ушел на японский фронт. Сражаясь за веру, царя и отечество, храбрый вояка получил вначале георгиевский крест, а еще через пару недель - горячую японскую пулю. В скрытых от его могилы тысячами верст и тысячами холмов Бугорках оставил он худосочную, от жизни злую жену, а с ней трех подростков, - как мать, тощих и пронырливых, в отца - курносых, узких плечами. Вместе с матерью все они рано начинали ходить по соседям. Помогали копать картошку, в пахоту были погонщиками, летом - подпасками, а зимой побирушничали. И когда в их семейном чугуне появлялась вкусная еда, Филя, как самый младший, получал меньше других и оставался более несчастным.
До запуганных серых Бугорков не сразу дошли слухи о начатой заварухе, о драке за волю и землю. А узнав, вначале не поверили. Потом долго сомневались. Да и Совет у бугорковцев никудышный вышел. Голосовали мужики долго, но получилось так, что оба богатея в Совет вошли. И еще не успели сельчане разобраться в такой непонятной для них власти - все снова перемешалось. Многие думали, что это навсегда, но серединой марта нагрянул в Бугорки небольшой кавалерийский отряд партизан. Семья Столбиковых особенно запомнила тот день: в их доме пришлые люди варили сытную кашу. А утром, когда отряд уходил дальше, вместе с ним отправился в неизвестное не кто иной, как младший Филя.
Кропотов поначалу хотел отправить парнишку обратно, но за него резко заступился Герка Рулев, с которым все считались. Тот объяснил, что без Фили его братьям больше кусков доставаться будет, и эта жуткая мудрость покорила Кропотова. Махнув рукой, он приказал Филе никуда не отлучаться без его разрешения.
Это было трудное время. В таежной густоте, на северах еще лежал снег, а тут надо было уходить от стычек с наседающими японцами. Путая следы, отряд скрывался в тайге, но холода гнали его к теплу. И как только японцы оттянулись от притаежных сел, Кропотов вывел отряд на Бурловку, где он и затих, хорошо охраняя себя. И вот уже здесь пришлось Филе пережить первое испытание.
Одним из теплых дней Кропотов отправлял в недалекую деревню Охочью командира пехотного взвода Моржака. Ничего героического этому краснощекому и густо заросшему мужику делать не причиталось. Моржак должен был узнать о судьбе ста метров бязи, захваченной в японском обозе и отданной охочьинским хозяйкам для пошива белья партизанам. И когда в поездку попросился скучавший Филя, Кропотов отпустил его, долго не думая.
Вначале все хорошо шло. Сев на телегу, как самые простые крестьяне, Моржак и Филя проехали за становичок, от которого начиналась долина с частыми селами и полосками. Там, недалеко от края, стояла нужная им Охочья. Филя, ждавший опасности за каждым поворотом, скоро успокоился, даже заскучал и сидел, слушая не то пение, не то бормотанье унылого, хитроватого мужика.
В Охочьей они узнали, что белье еще не готово и возвращаться нужно с пустыми руками.
- Вот такая она идея, - улыбаясь, сожалел Моржак. - За десяток верст порожний карман повезем...
И он вдруг решил завернуть к свояку, жившему в другой деревне, верстах в шести от Охочьей. Дав Филе напутствие, Моржак отправил его обратно. И на той самой лесной дороге, к счастью, недалеко от села, Филю встретили пьяные контрразведчики Берестова. Что-то заподозрив, они учинили Филе допрос, и хотя он вразумительно объяснял, что ищет корову, что сам он охочьинский и об этом хоть кого можно спросить, его для устрашения похлестали плетками.
В Бурловку Филя пришел вечером второго дня. Доложил про белье и... опустился у порога, глухо стукнув коленками. Подняв парнишку, Кропотов и конный разведчик Сиделка увидели на рубашке засохшую кровь, а подняв ее - черную, располосованную спину. Расстроенный командир тут же отправил Филю в лазарет, распорядившись лучше кормить парнишку и лечить до его, кропотовского, особого приказа.
Рано открытая дверь избы удивила Филю.
- Что там у вас? - спросил он у взводного Луки. С заспанным лицом тот разминал на крыльце ссохшиеся ичиги.
- Здорово, богатырь! - кивнул Лука и крутнул тугой шеей. - Ты не закрывай дверь... Дух тут у нас чи-жолый скопился...
Удовлетворенно хлопнув ичигами о косяк, следом за парнишкой Лука вошел в избу. Подергав торчащие с русской печи волосатые ноги, он гаркнул:
- Подымайсь, вояки!
В просторной, полутемной избе с единственной перегородкой квартировало с десяток кавалеристов. Сейчас, сидя на лавках у стен, мужики возились в своих пожитках, перетрясая и укладывая их на день, который в партизанской жизни мог потребовать быстрой перемены и самых неожиданных действий. Один, с моложавым, туманным после недавнего сна лицом звенькал кольцами уздечки, маракуя над оторванным поводом, другой, всунув ногу в высокий сапог, задумчиво почесывал волосатую грудь. Примостясь на краю скамьи, разведчик Матвей Сиделка дымил цигаркой и, неловко придерживая заплатку, ширял иглой в истлевшую от времени рубаху.
Зевнув, хозяин уздечки отложил ее в сторону. Оглядев всех добрыми глазами, мужик задумчиво проговорил:
- И такой, брате, сон мне приснился... Прямо секретный пакет, а не сон. Даже взять не могу, к чему он...
Никто не отозвался, и мужик, не желая оставлять других в неведении, начал объяснять:
- Будто бы совсем лето... Значит, солнце там, цветы. А я будто бы по лугу иду. Молодой еще, так нетэ-ропко иду. И вот в конце луга вижу, батя мой хряка режет. На цветах, поглянь, а режет...
- Ну-ну, - поторопил рассказчика Сиделка. - Как он его, одолел?
- Ага, - обрадованный участием, заторопился мужик. - Уже хряк на боку, в дырке у него тряпочку вижу... Чтоб, значит, кровь не бегла. А батя стоит и заднее стегно поглаживает... Я тороплюся к нему и спрашиваю: «Ты что ж это, средь лета кабана ухряпал?» А он посмотрел на меня да как захохочет и рукой себя по бороде. А рука-то в крови вся... Как увидел ее, сразу и проснулся...
- Значит, говоришь, рукой по лицу, а рука в крови? - с серьезным лицом уточнял Сиделка, скусывая нитку.
- Я ж говорю... К чему бы, а?
- И засмеялся?
- Во! Как живой! - подтвердил рассказчик, с нетерпением ожидая разгадки.
- Тогда так... - Лицо Сиделки выражало глубокую задумчивость. - Или, значит, ты сам на гвоздь задницей сядешь, или тебя бык забудает...
Казалось, стены дрогнули от хохота. С обиженным видом берясь за уздечку, мужик буркнул:
- Трепло! Сам бы на него сел...
К Филиному удивлению, заядлый спорщик Сиделка не отозвался. Молча вывернув рубаху, постанывая и покряхтывая, натянул он ее на плечи и лег на топчан, шумно вздохнув.
Вспомнил Матвей о шумящей за стенами весне и далеко отлетевшей молодости. А об участке земли, о спокойной работе на себя, чего он всегда хотел и не имел, никогда не забывал Матвей. Молодость его прошла в батрачестве, потом - быстрая женитьба и уж остальное время - сплошное мытарство. Крутился пастух и пахарь под одной заботой о прокорме шестерых ртов. Человек непоседливый, рвущийся к новому, всю жизнь он менял работу, искал место, где бы ценили его труд, где бы платили хотя б без обмана. Ради этого одной осенью снялся он с места и подался в верховья Селемджи, на золотые прииски. По любви к лошадям пристроился коногоном. Гонял таратайки с породой, баржи грузил лесом, бочки катал, а и тут все одно получалось. В награду за труд каторжный получал копейки, ел квашеную капусту и по праздникам угощался чаркой дрянного вина, заранее разбавленного ловкими торговцами. Одно утешало - народ на приисках подобрался бойчее, языкастее. И вот, от дружков манер нахватавшись, в год перед Октябрьской, вернулся Матвей .в деревню. После переворота само собой попал он в Совет. Ходил козырем, задирал богачей и, поняв, что . вот пришло то, что искал он всю жизнь, зло смеялся над притихшими толстосумами. Выстругал новый сажень, покрасил его красной краской и погрозил, что осенью сам всю пашню перемеряет и разделит.
Но не успел он этого. Переменилось все, снова задышало в лицо паскудным духом неволи. Тогда пришлось Сиделке уходить, с первого дня скрываться. И едва услышал он, что в таежной дали собираются ватаги таких же обездоленных, как и он, оторванных от семей, симпатией к Советам заказавших дорожку к своим дворам и селам, без раздумья подался Матвей в партизаны. И с того самого дня ни сил, ни живота не щадил для прихода светлого дня, когда он, с гордой усмешкой, сможет пройтись по селу, глянуть в лицо . побежденного врага.
Шибко верил Матвей в тот день. А пока скучал. Может, от раны, что саднила и к топчану жала его сухопарое, тощее тело.
Этой раной обзавелся Сиделка после выхода из тайги. Собрался он вскоре проведать семью, но по пути столкнулся с японским разъездом. Задиристый, любящий шумные тарарамы, Матвей устроил с японцами бесполезную перестрелку. Так и не доехав, в отряд он вернулся с дыркой в плече.
Раньше Сиделка никогда не хворал и не лечился в больнице. Потому-то, после перевязки, он наотрез отказался от лазарета. Решил Матвей отлежаться среди своих, где можно было не стесняясь курить и, главное, бегать до ветру. К тому же трепаться о чем угодно. Числилась за коногоном такая слабость. Говорить он мог сколько угодно и о чем угодно. Вот и сейчас, услышав разговор Фили с Лукой о Герке Руле, который ушел поить коней, Сиделка улегся поудобнее, позвал: - Филя, а Филя!
Услышав его голос, Филя затих у края стола, уставился с любопытством.
- Метись, Филя, ко мне... Чтоб с тобой беды не случилось, кое-что подсоветовать тебе нужно...
Филя уже не раз попадал на острый язык разведчика и теперь смотрел настороженно.
- Давеча я на перевязку ходил, - вздохнув, продол жал Сиделка. - Углядел я там, что дюже здоровый мосол ты из супа выудил. Вот тогда я ухватил, что, с мослами сражаясь, ты не шибко дело обмозговываешь, не вспоминаешь о силушке своей. А без этого и до несчастья недалеко...
Сиделка горестно приумолк, но нетерпеливый Филя сам подстегнул его:
- С мосла какая ж беда придет?
- У тебя, вишь ли, пупок еще слабый, детский пуп, - рассудительно наставлял Сиделка. - Он же, язви тя, рассупониться может!
Тут Сиделка захохотал первым, кривясь от боли и задирая вверх острый подбородок.
- Ты как ранетым стал, - обиделся Филя, - совсем глупый сделался!
Мужики вокруг тоже посмеивались. Кто от души, а кто в горсть. Но все глядели на взъерошенного мальчишку одинаково ласковыми глазами. Им было легко и приятно с ним. У каждого где-то оставалась семья, и постоянная радость взрослых людей - дети. Суровый с виду, сдержанный по командирской должности Лука поднялся с табуретки, провел по Филькиным светлым кудряшкам рукой и повернулся к печке.
- А этим хоть с пушки бей!
- Весна ить, - хмыкнул хозяин уздечки. -- Они со вторыми петухами от девкав пришли!
- Весна-а, - протяжно вздохнул другой. - Она тело хмелем поит. Землица и та добреет... Вот уж и благовещение прошло, а пасху опраздиуют люди и се-ить начнут...
- Начнут, - послушав сетования, недовольно подтвердил Лука и повернулся к Филе. - Подай-ка, паря, ухват. Вон, в углу стоит.
После крепких толчков взводного в промежутке между потолком и пологом печи показались лица трех, очумевших спросонья парней. Тряхнув лохмами, один буркнул:
- Тычет... Думает, не больно!
- А вы что, в отряд отсыпаться пришли? - враз обозлился Лука и рубанул воздух. - С седнешнего дня моего согласия на гулянья не будет! Сараи с под коней чистить пошлю!
Воспитательную беседу взводного прервали кашевары. Один занес со двора ведро с дымящейся кашей, другой - большой медный чайник. Следом за ними торопливо вошел Рулев. Увидев его, Филя соскочил с лавки, протянул навстречу горсть желтых семечек:
- Бери, Герка! Они с тыквы, жареные... Мне сестра дала.
Рулев смутился, отвел протянутую руку. Лука, разрезая прижатый к груди хлеб, зыркнул на него из-под насупленных бровей, негромко заметил:
- Ты, паря, его лаской не брезгуй. Сиделка, мастясь к столу, вставил:
- Будь за отца родного!
- Ну, балабон! - осудил Лука.
Подтолкнув Филю к столу, Герка, все еще смущенный, посоветовал:
- Ты, корешок, сам все рубай... А то шкилет шки-летом... Вот, на ложку, наворачивай кашу!
Сам он присел рядом. Сдвинувшись около двух глубоких чашек с вкусно пахнущей гречневой кашей, сдобренной шкварками свиного сала, партизаны задвигали ложками. Только взводный задержался, оглядел всех, заметил:
- А Сеньки-дезертира опять нет... Хоть привязывай!
- Он при штабе седня, - перебил Сиделка.
- А-а... Тогда оставьте ему.
Ели не торопясь, но коль возможность была, основательно. Степенно соблюдали необидный черед, старательно подбирали хлебные крошки... Тут каждый знал, как достается хлеб.
Когда разливали чай, в избу вошел Сенька.
- Поешьте, братцы, кутьи, - с порога проговорил он. - За упокой Михаилы!
Уставясь на Сеньку, Лука задержал руку, спросил:
- Чего болтаешь-то?
- Хотел бы, - садясь за стол, ответил Сенька. - С их деревни к нам мужики пришли. Они и рассказали... Берестов, подлюга, захватил Михаилу в Охочьей. Нашли у него бумажку, Кропотовым написанную. Тут и председателя ревкома приволокли. Все про отряд пытали. Ну, а те молчали... Сначала били их, потом вывели за деревню и...
В избу, только что жившую тихим миром, резко вошла война. И повисла в ней тишина тяжелая. Обдумывая весть, Филя сжался всем своим существом, В его памяти встала картина... Бушует река полноводная. У берега - лед. А широкогрудый добряк Михаила держит его на могучих плечах и несет через этот поток. А после еще и двух раненых перенес. Чтобы не мокли слабые и хворые.
- Мужики толкуют, - добавил Сенька, - что Ми-хайлу кто-то увидел и выдал Берестову. На своих богатеев грешат.
- Задышали, сундуки проклятые! - скрипнул зубами Сиделка, опять укладываясь на топчан. - Рады в наши глотки свинца налить!
Рулев тоже поднялся из-за стола. Хмурый и злой. Взял у Луки цигарку, раза два затянулся, отдал. Задумчиво постоял, потирая щеку, сказал негромко:
- Пора до этой гадины добраться!
- Э-э... Силы не имея, козла не поймаешь!
Герка не ответил, только сощурил свои цыганские глаза и озорно, упрямо тряхнул чубом.
В тот же вечер Рулева не стало в отряде. Но почему-то Лука не искал его...
Далее:
Часть 01, Глава 03
Произведение публиковалось в:
"Сполохи". Повесть. – Хабаровск, Хабаровское книжное издательство, 1971