Сполохи. Часть 02, Глава 10
Ранее:
Часть 02, Глава 09
- Императорски армия начинает наступление, и вам не надо упрямиться, - отчеканивая слова, проговорил Токаяма. - Завтра у нас третий и... последний разговору, Рулев... Подумайте еще ночь...
Усмехнувшись в злое лицо японца, Рулев вышел за дверь. Солдаты отвели его в пристройку штаба, где держали пленника все эти дни.
Опять у двух выбитых окошек с решетками из толстого полосового железа блестели штыки часовых. Днем и ночью ходили они за бревенчатой стеной. Менялись на закате. После смены в караулке, расположенной в одной из комнат штаба, некоторое время слышался шум, потом все затихло. Только иногда раздавались звонки телефона, шаги, звяканье.
Опершись локтем о брусок подоконника, Герка долго смотрел, как опускался вечер. С ним отходил еще один день плена. Последний, теплый и влажный день. Но к ночи подморозило, холодный ветер поднял тучи и, разрывая их на куски, погнал за горизонт, открыв синеву с яркими звездами.
«Наверное, осень холодная будет», - подумал продрогший Герка и тут же грустно улыбнулся: по привычке жить он тревожился о том, чего ему уже больше не видеть. Для него уже не будет зимних морозов, солнца, людей. Завтра - назначенный японцем срок. Завтра, не услышав адреса явок, фамилий тех, кто помогал отряду и через кого поддерживается связь партизан с большевистским подпольем городов, враг начнет вытягивать их силой. Он хорошо знал, что значат слова «потом... будет плохо». В колчаковском вагоне смерти уже довелось испытать ужасы пыток. Но тогда удалось бежать. Дерзко, днем, оглушив конвоира кулакакш связанных рук, он на ходу поезда выпрыгнул из тамбура вагона. А отсюда?.. Удастся ли? А если нет...
В проем задувал холодный ветер. Герка отошел от окна. Накинув старенькую телогрейку, неизвестно кем оставленную в роковой пристройке, он сел на пол, откинул голову к бревенчатой стене и закрыл глаза... Если не удастся - прощай, жизнь!
Жизнь... Двадцать лет и неполных два года! Как быстро, до обидного быстро пролетели они. Кажется, совсем рядом стоит детство и школа. Только протяни руку - и опять зашелестят страницы книжек с рассказами о далеких странах, об интересных машинах... Герка улыбнулся. Он увидел себя мальчишкой, рисующим машину, на которой можно поднимать тяжелые мешки и ящики, те, что, надрываясь, таскали на волжских пристанях усталые люди.
Тот мальчишка не успел придумать машину: парту заменила касса с типографским набором, и вместо книжек в его руках чаще бывали листовки и прокламации с неожиданными и вначале непонятными словами «революция», «большевики», «социализм»... Не легко и не сразу он разобрался во всем, но когда в Чите формировались отряды рабочей гвардии, тоже попросил винтовку. Типографский бригадир, Пал Палыч Никано-ров - старый большевик, дал ему винтовку с наказом.
- Решил, сынок, за народ драться - не отступай,- сказал он. - Человек всегда в свое дело верить должен, по этой вере и жить. Трудно это, если хочешь знать, а сдаваться нельзя. Былинкой на ветру окажешься, что совсем беда... Ветры, сынок, меняются...
Никаноров знал жизнь. Его слова вспоминались много раз, оттого что трудные испытания выпадали часто. Иногда и не верилось, что устоят небольшие отряды против вражеской оравы. Было тяжело хоронить товарищей. Но каждая минута у братских могил наполняла его душу желанием бороться, наперекор всему побеждать и дойти, дойти до того, к чему не успели павшие.
Бороться и дойти... За этими словами не так уж много ступенек-месяцев, но как длинна цепочка воспоминаний о них. Опять же потому, что нелегко было шагать к вершине, произносить роковые для многих слова: «Именем Революции!»... Но иначе нельзя было. Иначе мог победить враг!
Революции он отдал всего себя, поверил в нее, как верят совету отца и в доброту матери. А веруя, шел и шел, чувствуя помощь товарищей, запоминая их предсмертные наказы.
Сколько их похоронено, но живых куда больше! И все крепко врезались в память. Суровый к себе и по-своему добрый к людям Кропотов... Ласковый, доверчивый Филя, бесстрашный матрос Костя... Мечтательный Коляй, который всю жизнь «Неустрашимого» понимал по-особенному, душой и сердцем; торопливый Артем, так безрассудно попавший в беду. Жив ли он? Жив ли хмурый молчун Серый? Увел ли отряд могучий, как взрослый- дуб, Желобок? Почему-то он запомнился стоящим в кругу троницких «женихов» со словами упреков. И' еще - радостным после возвращения из западни, устроенной братом... Кто скажет, где еще перехлестнется дорожка братьев, ставших врагами? Кем будет Лопушок, остальные... Чтобы знать это, надо жить!
Жизнь - огромная радость! Радостная от теплых дождей, солнца, цветков багульника, песни жаворонка, смеха девушек, таких, как Лена. О ней не вспомнишь без радости, без особенных волнующих чувств. Как хочется ему повторить, второй раз пережить ту первую встречу, хотя бы раз увидеть ее и сказать то главное, что осталось в душе.
Он многое еще не успел сделать, не успел долюбить, не открыл свое сердце Филе, искавшему человеческое тепло. Не успел сбросить с себя жестокую напряженность войны, не успел под гитару спеть товарищам любимую песню. И уже не успеет...
Нет, он не положит на чашу весов жизнь своих товарищей, таких, как покалеченный, но не сломленный Санько Мельник... К роли предателя, не имеющего ни любви, ни Родины, ни друзей, он не пригоден. Только хватило бы сил устоять, выдержать. Выдержать здесь, когда он один, не на виду у товарищей... Одному всегда труднее.
Луна припозднилась и, уставясь в оконце голубым лучом, освещала сидящего у стены Герку. Подмерзшими листьями играл ветер, равномерно стучали ботинки часовых. В клетках решетки тускло отсвечивали штыки.
Быстро, как мысль, бежала последняя ночь...
Токаяма остановился у порога. Испытующе глядя на своего пленника, он некоторое время молчал, слыша, как сопят за спиной солдаты, потом спросил, почти не разжимая губ:
- Будем говорить?
Рулев спокойно посмотрел в скуластое лицо японца.
- Не о чем!
Поручик посторонился, махнул рукой. Ворвавшись, солдаты схватили Герку, выволокли в тесный квадрат двора, огороженного высоким забором. В дальнем его углу, где громоздилась конюшня с двумя брусьями коновязи, солдат разжигал костер. Рядом лежали проволочные плети и шомполы.
Солдаты сорвали с Герки старенькую рубашку и привязали его руки к вбитым в бревно коновязи кольцам. Он не сразу понял, зачем солдаты стянули его ноги петлей, зачем перекинули через соседний брус другой конец веревки. Палачи готовились к пытке без суеты, как к самому обычному делу.
- Еще не поздно, Рулев, - проговорил Токаяма. - Подумайте о жизня... Вам только назвать явки Благовещенского подполья, фамилия соучастников - и вы будете здоровы... Говорите!
- Развяжи руки! Я с тобой по-большевистски поговорю!
Поручик передернулся. Взмахнув плетью, он ударил партизана по лицу. Замахали кулаками солдаты. Зная, что этот еще недавно страшный для них человек теперь беззащитен и не может нанести ответного удара, они били его, выбирая больные места. На Теркину грудь потекли струйки крови.
Токаяма остановил солдат, заглянул в глаза партизана.
- Кто сжигал мосты, кто убивал японских солдату и офицеру?
- Я! Один!
Солдаты потянули за веревку, вырвали из-под ног землю. Герка повис, растянутый между брусьями, едва не потеряв сознание от боли в вывернутых руках и позвоночнике. На его спину обрушились удары плетей. Уронив голову между рук, он вздрагивал, раскачиваясь на веревках, и тело его становилось горячим, чужим до бесчувствия. Не останавливая солдат, поручик крикнул над ухом:
- Явки - и будет покойно!
Не получив ответа, палач подскочил к костру, выхватил раскаленный шомпол. Немигающими глазами смотрел Герка на красное, тянувшееся к нему железо. «Только не закричать, только не...» Токаяма провел по его животу шомполом - и на коже, дымя, протянулись черные полосы. На землю потекла кровь. Потеряв сознание от боли, Герка глухо стонал, сам не зная об этом.
Очнулся он от холода. Медленно, пока мир наполнялся звуками и яснели очертания, он понял, что лежит на стылой земле. Один из солдат лил на него воду. Увидев, что Рулев открыл глаза, к нему опять подскочил поручик.
- Я спрашивать последний раза!
Опираясь непослушными руками, Герка оторвал ot
земли горящее тело, кивнул головой. В узких глазах японца промелькнула надежда. Знаком руки он остановил солдата, доставшего из костра горящее полено.
- Я... скажу! - Держась за брус, Рулев распрямился, жгучим взглядом окинул столпившихся в ожидании мучителей. - Только ты слушай, не перебивай...
Он покачнулся, но устоял и снова поднял голову.
- Это я отправил на луну десятки таких, как ты... А мои товарищи будут... дожить вас, гадов, тысячами...
После удара в лицо он упал. Бормоча проклятия, уже не веря, что этот полурастерзанный человек может сдаться, попросить о пощаде, Токаяма сам выхватил из костра головешку.
- Сказать! - кричал он, обжигая Теркины ноги.- Ты будешь все сказать!
- Здесь пахнет горелым! - громко проговорил за спиной поручика есаул Черный. - Как я понимаю, борьба идеалов кончена?
Потный, взъерошенный Токаяма бросил головню, отступил от распростертого тела. Он не подал есаулу руки, только чуть кивнул на приветствие. Улыбка и пьяная физиономия Черного раздражали его.
Поняв, что едва не пересолил, есаул сделал на лице участливое выражение и, кивнув на лежащего, спросил:
- Молчит?
- Скажет! Будет сказать! -- Токаяма выругался на своем языке и повернулся к солдатам. - Придет в себя - поведем за поселка. Пока будет себе яму копать - надумает говорить...
Не оборачиваясь, поручик устало зашагал в штаб.
Из низких туч заморосил было дождь, но день резко похолодал, и на землю посыпалась снежная крупка. Ветер подхватывал ее, крутил и бросал под ноги процессии, идущей улицей села.
Впереди, опираясь на лопату, шел парень. Грудь его едва прикрывали остатки рубашки. Ветер теребил ее лоскуты, перекладывал над бровями кольца смоляного чуба. Осторожными шагами слепца парень переставлял босые ноги, не оборачиваясь и не обращая внимания на упиравшиеся в его спину штыки трех солдат, за которыми топал офицер с обнаженной саблей.
Из-за калиток и плетней люди горестными взглядами провожали обреченного. Те, кто посмелей, шагали сзади, сторонкой, прижимаясь к заборам, вздыхали:
- Такого молодого ведут, ироды.
- Этот, смотри, с лопатой...
Догадливый - горбатый старик, закутанный в рваную шаль, - авторитетно заявил:
- Себе будет могилу рыть! Шедшая рядом молодка не поверила:
- Да как это? Рази ж можно? Грех-то какой, господи...
Пленного повернули в проулок. Здесь на углу стояла избенка бабки Желудихи. Два старухиных сына еще весной ушли к партизанам. С той поры о них не было вестей, а частые процессии к обрыву за ее огородом сгущали краски и без того мрачных картин, подсказанных ее материнским воображением. Желудиха сохла от горя. И сейчас, выйдя из дома, она сложила руки на груди, глядя вслед уходящим, пожаловалась:
- С ума изведут, нехристи! Все водют и водют... А потом бахают по ним... Разве ж это люди?
- Знамо, макаки! - ответил горбатый старик.
Он хотел сказать еще что-то, но тяжело шагавший через бабкин огород парень вдруг резко присел под штык солдата, повернулся и, вставая в рост, со свистом опустил лопату на голову конвоира. Вместе с ударом люди услышали его звонкий крик:
- Дае-ешь свободу!
Солдат с разбитым черепом еще не упал, а парень уже завладел его винтовкой. Не вскидывая ее к плечу, он выстрелил - и второй конвоир ткнулся носом в картофельную ботву. Но следующий патрон встал на перекос...
Поняв предательское молчание винтовки, перепуганные офицер и солдат бросились к пленному. Он откинул гибкое тело назад, метнул винтовку в офицера и с поднятыми кулаками пошел на солдата. Тот присел, отклонился и хорошо отработанным приемом вогнал штык в незащищенную грудь. Офицер, зашибленный винтовкой, что-то визжа, махнул саблей. Парень покачнулся и рухнул на стылую землю...
Бабка Желудиха прикрыла глаза платком, тихо заплакала. Скрадывая голос, за ее спиной запричитали другие женщины. Горбун, из-под шали глядя, как на огороде казнят уже мертвого, проговорил сурово:
- Воронье! Прямо воронье в образе...
Осенние сумерки наступают быстро. После заката солнца сразу надвигается темнота. Густая, лохматая от холода и таинственная. Как раз в такой неприятный час у крыльца штабной избы остановилась взмыленная лошадь и раздался пугающий крик:
- Идут, Кропотов! Тыщами прут, мама родная!
Кропотов спустился навстречу разведчику. По его испуганному лицу понял: «Идут!» Обычно разведчики, если говорили неправду, то не бледнели.
- Чего орешь? - негромко спросил он и посоветовал: - Глаза прибери... Выпадут!
- Да пропали мы, Кропотов! - мужичонка по-бабьи приложил ладонь к щеке. - От Бочкаревки преть их... От Ликсеевска тоже. И пушки катют, а пулеме-е-тов!...
Как обычно, у крыльца были люди. Глянув на них, уже готовых разбежаться и наделать переполоха, Кропотов нахмурился и резко оборвал крикуна:
- Я тебя спрашиваю, чего орешь? Если идут, значит, встретим, а кричать из-за этого нечего... Баба ты, а не разведчик!
Увидев своего помощника Хоменко, он коротко приказал:
- Созови членов штаба и командиров!
Он вернулся в избу, сел за стол. Мысли его метались. О подготовительной суетне в гарнизонах ближних деревень штаб знал и раньше, но сегодня Кропотову сообщили о выступлениях больших японских отрядов из Алексеевска и Тарбагатая. Теперь вот и другие пошли...
«На месяц мы их задержали, а теперь решили они со всех сторон разом ударить!» - ожесточенно думал он и, хотя еще не имел определенного решения, а только знал, что будут бон и отряду предстоит отход, проговорил вслух:
- Ни черта у них не получится!
Командиры не ждали вызова, собирались долго. Дольше, чем совещались. Успев переговорить с Задорновым - молодым, но очень смекалистым командиром, - некоторыми членами штаба, Кропотов объяснил всем обстановку и приказал выступать. Лука Бузовой с двумя эскадронами выдвигался навстречу Алексеевской группировке японцев, сам Кропотов с пятью сотнями штыков оставался в засаде в сосновом бору у Вербного, а Задорнову поручалась встреча тех, кто шел от Тарбагатая.
- Остальные уходят за Маргаритовку, до местечка Гош, - распорядился он. - Туда же после боев должны вернуться и мы...
Командиры разошлись, и сразу по улицам, стуча в окна домов, заторопились гонцы. В избах, расклинивая темноту, загорался свет. Гремя котелками, толкаясь и потея от бестолковой сутолоки, в которой терялись и мешки с барахлом, и кони, партизанская армия начала готовиться к выступлению.
Проверяя сбор, Кропотов пошел главной улицей села. Шел он в темноте неприметно, но многое видел и замечал. Раньше всех к площади пришел на рысях эскадрон коногона Сиделки... Матеря кавалеристов, поднявших пыль, топала пехота. Первыми выступали подрывники матроса. За ним торопился взвод всегда аккуратного Макара Чалбутина. .
Выскочив из ворот, чуть ли не в ухо Кротютову один из партизан звонко закричал:
- Васька-а! Гони, охламон, сюда, взводный патронов сыплет!
Сопя и спотыкаясь, на голос промчался крутоплечий Васька, на ходу что-то утрясая в брякающем мешке.
Едва Кропотов ступил за полосу света - на него налетел здоровенный мужчина, едва не столкнулся.
- У тебя, Моржак, глаза уже на затылке?
- Тьфу ты... Кропотов?!
- Чего носишься? Где твои люди?
- Собираю... Поразбрелись, раз-зявы!
- Сам ты... - Кропотов даже подивился своему спокойствию. - К сроку не поспеешь - расстреляю. Понял?
- Ну, я им... покажу!
Часто дыша, Моржак кинулся вдоль домов, истошно вопя:
- Огурцов! Огурцо-ов, мать вашу в душу! Кропотов повернул обратно. Перед ним все чаще
мелькали белые при свете лица, оскаленные морды лошадей. Улица переполнялась движением, в котором сплетались людские голоса, конское ржанье и грохот многих подвод. И в этой круговерти никому не было дела до рослого мужика, уже при темноте вошедшего в село. Когда началась, закрутилась вокруг него людская метель, он сразу заволновался и, боясь, что не успеет в такой суматохе найти нужных ему людей, начал спрашивать каждого встречного. Но одни, занятые поисками своего, неожиданно пропавшего, очумело смотрели на него и молча шарахались мимо, другие о Рулеве или Желобке вообще ничего не знали.
На площади, куда мужика вынес поток, он увидел строй конников и тронул стремя правофлангового.
- Из отряда Рулева не знаешь кого, а?
Сиделка, довольный тем, что эскадрон его собран быстро, стоит в полном боевом, был в хорошем настроении.
- Из отряда Руля, говоришь? Видел, видел их...
- Так ты скажи быстрее...
Услышав разговор, один из конников сломал стрлй.
- Значит, так - трепался Сиделка. - Найти их' - дело копеешное, ежели при тебе эроплан...
Подъехав ближе, кавалерист присмотрелся и вымахнул из седла.
- Серый! Живой, черт!
Облапив товарища, Андрюха Желобок оглянулся, позвал:
- Лопушок, крестный нашелся!
К неудовольствию Сиделки, строй взвода сломался. На крик Желобка выехал Лопушок, за ним еще несколько парней. Они окружили незнакомого эскадронному мужика, смеялись, хлопали по его костлявым плечам, стискивали руки. Не вытерпев, Сиделка зашипел:
- Вы чего тут позор устраиваете? Счас же в строй!
- Товарищ нашелся! - объяснил ему Лопушок.- Вместе в «Неустрашимом» отряде были... Давай, возьмем его, а?
- Андрюха, ты парень поздоровше других, - усмехнулся Сиделка. - Сади его к себе на ручки и поезжай к Кропотову!
Из бурлящей вокруг массы вдруг вынырнул щуплый и верткий матрос. Увидел кучку своих, подошел и молча прижался к груди Серого. Потом оттолкнулся от него, заблестевшими глазами оглядел еще раз и с необычной для себя грустью проговорил:
- Вот, мы опять вместе... Сюда бы Руля еще, а, братцы?
Желобок скрипнул зубами, Серый и Лопушок, вздохнув, сурово потупились.
- Мы отомстим, отомстим, - прошептал Лопушок, а Серый поднял лохматую свою голову и резко шагнул к Сиделке.
- Ты! Дай хоть клячу какую, а?
- Нету коней у меня, - ответил сверху Матвей. - Нету, понимаешь?
Костя Жук умел быстро оценивать обстановку. Увидев проезжавшего стороной Луку Бузового, он пробился к нему, что-то сказал. Лука повернул к эскадрону Сиделки.
- У тебя раненых сколько, Матвей?
Хитрый Сиделка сразу все понял, огрызнулся.
- Ну, Парамошка один. А как я чужого коня отдам?
- Эх, Матюха, - усмехнулся Лука. - Лишний казак в строю лучше, чем конь в обозе.
Он повернулся к ждущему Серому.
- Держись за стремя, поехали.
По гроб благодарный неизвестному мужику, Серый ухватился за стремя его коня, и они выбрались из галдящего водоворота. Вернулся Серый к конникам на рослом гнедке, с огромной саблей, которую Лука почти отобрал у одного из обозников. К тому времени на площади, огибая ее, образовался строй. Кое-где горели факелы. Было тихо, и Кропотов, стоящий с несколькими командирами в центре дуги, заканчивал речь:
- И час наш пробил, товарищи красные партизаны... - Свежий морозный воздух охотно подхватывал его слова. - Уходя в бой, сейчас нам нужно вспомнить о вдовах и сиротах, о замученных в тюрьмах и расстрелянных врагами товарищах... И тогда мы станем сильнее, сможем победить всех душителей трудового народа...
Рядом с кавалеристами тянули шеи пехотинцы. Из их рядов понесся восторженный говорок:
- Знает мужицкую душу!
- Чего тут... Словами, что солью по вавке сыпанул!
Пехотинцы переминались, кашляли, негромко переговаривались, а кавалеристы стояли молча и торжественно, как и подобало случаю. Но во всем строе, насчитывающем полторы тысячи душ, не было в ту минуту спокойных. Слушая командира, мужики тихо соглашались с ним, каждый с легкой ясностью понимал, что действительно пора разделаться с японцами да беляками, выгнать их с родной земли и возвращаться в свои дома. К женкам и детишкам да к новой спокойной жизни. И когда над строем разнеслась команда «Ша-агом марш!», все торопливо, как па весеннюю пашню, пошли за своими командирами.
Японцы подходили тремя огромными колоннами. В них было до четырех тысяч солдат, несколько пушечных батарей и пулеметных команд... Вся эта сила стремилась соединиться и сообща нанести удар. Но выдвинутые партизанские засады сдержали наступавшего врага. Однако отряды были слишком малы, чтобы противостоять соединению хорошо вооруженных солдат. После боев они откатывались назад, шли лесными дорогами к местечку Гош - окруженному тайгой кочковатому полю, вытянутому с севера на юг и перекопанному глубокими осушительными канавами.
К вечеру третьего дня собрались все. Еще до темноты Кропотов и Задорнов объехали роты и эскадроны, потом созвали командиров. Вопреки настроению товарищей, довольных тем, что бои прошли почти без потерь, Кропотов был хмур, как осеннее небо, затянутое низко ползущими тучами. Глядя на огонь костра, свет которого выхватывал из темноты лица командиров, он говорил медленно, как бы думая вслух.
- У нас есть указание не начинать крупных боев. Нам нужно сохранять силы для наступления на Алек-сеевск и потом - Благовещенск... Это наступление ожидается скоро, но вот... уже сейчас, товарищи, мы стоим лицом к лицу с японцами. Давайте решать... Отступим без боя дальше в тайгу или схлестнемся?
- Как у нас с оружием? - спросил матрос.
- Имеем мы один пулемет, винтовки, карабины и берданы. У некоторых есть охотничьи ружья. Патронов от шестидесяти до ста двадцати штук на брата. А у японцев, сами знаете, артиллерия, пулеметов вволю...
Некоторое время тишину нарушал лишь треск костра, но потом командиры заговорили как-то все разом, перебивая друг друга.
- Не согласен с отступлением... Нельзя этого делать!
- Такие позиции...
- Хреновина получится, с точки зрения...
- Да не галдите вы! - навел порядок Хоменко. - Говорите по очереди!
- Давай по очереди! - вскинулся Задорнов, придвигаясь к костру. Он обвел всех серыми, с лукавинкой глазами, сбил на затылок шапку, и чуб его рассыпался над бровями. - Нам, Кропотов, отсюда отступать нельзя. Нельзя уходить без боя с таких позиций...
- Да! - гуднул из-за его спины Чалбутин. - Таких траншеев я и на фронте не видывал...
- Вот-вот, - продолжал Задорнов, взмахнув сжатым кулаком. - Если в канавы, которые через поле идут, разместить пехоту, по флангам выставить кавалерию, а к мосту у дороги поставить пулемет - сам черт нам н*. страшен будет...
- План хорош, -- согласился Кропотов, - но как думают остальные?
- Да ты что? - вдруг обозлился Лука Бузовой..- Вместе с первого дня воюем, а счас вроде как сомневаешься?
- Нет! Хочу чтобы вы учитывали худшее...
- Свернуться может по-разному! - поднялся над всеми Матвей Сиделка. - Но и без риску у нас не бывало... Оно, конечно, бой будет и кого-то мы не досчитаемся потом, но и советской власти нашей пора быть на веки вечные. Скучно, черт, без своей деревни, без дома. А из-за них стоит подраться, дорогой товарищ Кропотов, смышленая твоя башка... Вот и я все сказал!
Эскадронный в довершение взмахнул кулаком и сел, очень довольный своим выступлением. Вокруг него зашевелились, одобрительно усмехаясь и дружно поддакивая.
- Значит, будем драться, товарищи! - согласился со всеми Кропотов и тоже улыбнулся, чего за ним в последнее время не замечалось. - Да так, чтобы тяга с гулом шла, а?
День занимался пасмурным, тихим, будто с недосыпу. Над кочковатым полем - огромным, заросшим высокой травой пространством - не слышалось говора людей. Изредка высовывалась чья-нибудь голова, но взводные не дремали и нетерпеливые тут же скрывались.
Японцев ждали из Мартаритовки - деревни дворов на двести пятьдесят. От нее среди зарослей листвяка кралась единственная дорога. По сторонам еще на рассвете выставили несколько засад. И при первых лучах солнца в той стороне началась перестрелка. Потом, заглушив ружейную пальбу, вдалеке ахнула пушка, с шелестом пролетел первый снаряд, громыхнул позади поля, бросив в воздух куски земли и траву.
- С зачатием, душа моя Агрипинка! - поздравил Сиделка, ковыряя в ушах. - Понесла, братцы, загавкала!
Спешенный эскадрон Матвея располагался по левому флангу, у дороги. С края он имел пулемет, сотню пехотинцев и взвод подрывников Жука. Кавалеристы лежали, сосредоточенно вглядываясь в сторону деревни, вздрагивая при разрывах снарядов.
- Не покалечили бы коняг, - беспокоился Сиделка, оглядываясь на лощинку, где укрывались кони. - И не дай бог, Парамошкиному коньку чего сделается. Тот живьем заточит!
- Ничего, ничего, - утешал Серый. - Тогда другого коня добудем, получше...
Серый лежал в цепи, рядом с Андреем и Лопушком. Он рассказывал, как после переправы его группа схватилась с белыми милиционерами и кулацкими ополченцами, как потом уходили берегом, унося раненного в ногу Коляя и двух убитых. Парней схоронили в сопках, а Коляя на второй день оставили у незнакомой крестьянки. С остальными людьми Серый ушел от реки в сопки и наткнулся на один из зазейских отрядов. Пробыв здесь немного, он заскучал и отправился на поиски Желобка.
Андрей рассказал товарищу о выходе своей группы. Потом они вспомнили Рулева, вздыхая, погрустили, пытаясь представить положение своего командира, который собрал и сдружил их.
В цепи началось волнение, прометнулось короткое слово:
- Идут!
- Приготовиться! - скомандовал Сиделка и по привычке ухватился было за шашку.
Под прикрытием артиллерийского и пулеметного огня японцы вышли к краю поля и двинулись в обход его - во фланг, где стоял эскадрон. Приближались они густо, не таясь и не зная, что за многими из них движутся мушки винтовочных стволов. Когда до солдат осталось с полсотни саженей, Сиделка приподнялся и взмахнул шашкой.
После первого залпа цепь японцев сразу поредела, смешалась, но ее поджала вторая. Снова и снова Сиделка подавал команды, прикладывался к своему карабину, торопливо стрелял.
Хорошо укрытые партизаны не имели потерь, огонь их не ослабевал, и уже десятки верных сынов императора корчились в траве, на чужой, холодной для них земле. А когда от моста короткими очередями резанул пулемет, солдаты не выдержали, покатились назад, прячась за кустами и деревьями.
- Дядька Матвей! - крикнул Лопушок. - В шашки бы!
- Сиди, молодняк! Спектакля только начинается! - ответил Сиделка, пересчитывая в сумке патроны. Услышав неподалеку выстрел, он повернул голову. - Какой дурак патроны зря жгет?
Желобок с Серым тоже поднялись и посмотрели в сторону виноватого. Им оказался конопатенький мужичок в шапке с торчащими по сторонам ушами. Андрей улыбнулся, подтолкнул Серого.
- Это же тот... из Троницкого. Помнишь?
- А-а... который спал...
Высмотрев кого-то, Яшка тем временем опять вскинул карабин и выстрелил. Сиделка запустил в пехотинца горстью гильз и сердито крикнул:
- У тебя что, фабрика патрон своя, балда?!
Разгоряченный боем, счастливый от своей невредимости, Яшка погрозил эскадронному кулаком и тихо рассмеялся.
Опомнившись от первого удара, японцы перенесли огонь и скоро опять пошли в наступление. Теперь на правый фланг, где укрывались остальные эскадроны под командой Луки Бузового. С той стороны поля стали доноситься частые выстрелы, крики людей, потом в кустах промелькнули верховые. Кавалеристы врезались с боку в цепи наступавших, смяли их и отбросили к исходным позициям.
В момент затишья перед эскадроном Сиделки появился на оскаленном коне Хоменко.
- Кропотов спрашивает, как дела. Подкрепление надо? - смахивая с лица пот, спросил помощник.
- Жратвы бы! - ухмыльнулся Сиделка. - А так, скажи, все, как у моей Агрипки в печке: и дымно, и жарко... Вот как на правом, а?
- Пор-рядок! Не пропустили!
Хлестнув нагайкой по мокрому крупу лошади, Хоменко так же стремительно скрылся в кустах.
После срыва фланговых ударов пушки загавкали с большей частотой и злобой, короткие паузы между взрывами не уставая грызли пулеметы. Больше часа били они по флангам, потом перенесли огонь в центр поля, где таилась еще не стрелявшая пехота. И под прикрытием орудийного огня японцы снова пошли в атаку.
- Сколько и-их! - удивился Лопушок, хлопая белыми ресницами. - Две, три, четыре... Шесть цепей прет!
Покачиваясь над высокой травой, держа наперевес винтовки с откинутыми штыками, солдаты шли теперь перед всем фронтом оборонявшихся. Слушая их виз; гливое «банзай!», спрятанные в первой траншее стрелки посматривали на солдат через прицельные рамки. Многие косились на центр канавы, где располагались Кропотов и Задорнов, медлившие, как казалось, с командой. Но только подпустив первую цепь на полсот-ню шагов, Задорнов звонко скомандовал:
- Патроном, пли!
Залп из нескольких сотен стволов полностью скосил первую волну наступавших. Вторая и третья, быстро редея, приостановились, залегли, но спасения от партизанских пуль не находилось ни за чахлыми болотными кустиками, ни в густой траве. Оставляя убитых и раненых, солдаты повернули назад.
- Глянь-ка, бегут! - с умилением вскрикнул Лопушок. - И быстро чешут!
Но солдат остановили и снова погнали в атаку. С криками и воплями обреченных они бросились к траншеям, но тут же и остались, рассеялись, бессильные перед хорошо укрытыми партизанами и их беспощадно-метким огнем.
Над полем по низинкам тянул сизый дымок. В воздухе продолжала рваться шрапнель, с настойчивостью отупевшего от ярости быка снаряды бодали землю. Цепи поднимались еще, но опять откатывались.
После седьмой атаки японцы отошли на исходные позиции и, не останавливаясь,^ беспорядочной толпой направились по дороге... И в этот момент кавалеристов подняла команда:
- Шашки к бою!
Застоявшиеся кони сразу пошли наметом. Пригибаясь к их шеям, привстав на стременах, с откинутыми для удара клинками, кавалеристы были страшны в стремительном порыве атаки.
Слыша позади крики и отчаянный свист товарищей, Желобок и Серый поспешили за эскадронным. Так, клином, они врезались в кучку отступавших, взмахивая шашками, опускали их на плечи и спины, согнутые диким страхом.
Сиделка рвался вперед, чистая дорога стелилась под ноги коню, но за поворотом на ней оказался пулемет. За чертовой машинкой суетились два солдата и, торопя их, размахивал саблей офицер.
Пяти скачков не успел сделать буланый конь. Пулемет рыкнул короткой очередью. Прошитые десятком пуль, рухнули конь и всадник. Но через секунду откуда-то сбоку налетел Лука Бузовой, привстал на стременах, кхакнул и, с потягом опустив шашку, развалил офицера надвое.
Спасенные Лукой Андрей и Серый догнали убегавших пулеметчиков. С гиганьем и свистом вперед пронесся весь эскадрон коногона и, мстя за командира, запо-лосовал молниями острых клинков.
Желобок скоро вернулся. Вместе с Лукой он спешился у тела Сиделки, отлетевшего далеко от коня.
- Эх, Матвейка! - всхлипнул Лука. - Все долю свою искал... горячая голова...
Скинув шапки, они постояли молча, потом отнесли тело в сторону. Андрей подошел к пулемету, покрутил его, пытаясь узнать, как работает это страшное оружие. Лука посоветовал:
- Оставь, наши приберут! - Потом оглядел убитого офицера, удивленно проговорил: - Гляди, ихнего полковника достал!
Из карманов офицера они забрали документы. Лука выдернул из руки самурая саблю с серебряным эфесом искусной отделки, а свою шашку протянул Андрею.
- Будь, богатырь, побратимом... Она тоже хороша, только держи крепче...
Затихло Гошское поле. Над ним опускался вечер. В траву оседал пороховой дым прощального салюта. Горящие с одного края костры отпугивали темноту. При их свете партизаны ровняли большой холм братской могилы.
В память о павших все обнажили головы, несколько минут простояли в печальном молчании. Потом стали расходиться: торопили дела. Нужно было подсчитывать трофеи, остатки оружия, продуктов. В тайгу, к скрытым темнотой становикам, уходил обоз с ранеными.
Уже в полночь Кропотов и Задорнов опять собрали командиров. В их кругу Лука Бузовой столкнулся с хро-. мавшим Фарафоновым. Он протянул ему документы, опросил:
- Сможешь разобрать, чьи?
Фарафонов долго разглядывал у костра иероглифы, морщил лоб, потом с удивлением уставился на мужика.
- Где ты их взял? Тут написано: «Полковник Суд-зуки, начальник оперативного отдела»!
- Он мне их подарил, - усмехнулся Лука. - Вместе с сабелькой!
- Подарил! - хмыкнул, старик Чалбутин. - А сам из одного полковника двух сделал... На каждом по одному погону осталось...
Вместе со всеми Кропотов подивился отделке сабли, вернув ее, пожал кузнецу руку. Моржак приосанился, спросил:
-- Тысячи полторы наложили?
- Считать потом будем, - хмуро глядя в костер, отозвался Кропотов. - А сейчас мы опять должны отойти в тайгу...
- Я думал, скажет, на Благовещенск пойдем! --перебил его огорченный матрос. - Не пора ли, братцы?
- Нет! - твердо ответил Кропотов. - Пока мы не имеем такого приказа, и отряд остался с десятком патронов на человека...
- Эх-ма-а! Я вот тоже думаю, что хватит им ша-риться по нашей земле, - поддержал Костю Макар Чалбутин. - Кончать с ними надо...
Бузовой - обычно молчун из мшчунов - поддакнул:
- Пожировали и будя!
Но перед утром отряд тихо потянулся в тайгу, вслед за обозом. Он уходил готовиться к новым боям.* А по огромному краю быстрым соколом неслась молва о партизанской победе и крупном поражении оккупантов. Молва ширилась, укрепляла надежды да близкие перемены.
Далее:
Вместо эпилога
Произведение публиковалось в:
"Сполохи". Повесть. – Хабаровск, Хабаровское книжное издательство, 1971