Сполохи. Часть 02, Глава 09
Ранее:
Часть 02, Глава 08
...Из норы, вырытой в стогу сена, Артем увидел человека, пересекавшего бурую полосу осенней пади. Мокрым до колен, тот вышел из кочек, постоял, отдыхая, качнулся как хмельной и двинулся краем покоса, приближаясь к стогу, в котором скрывался Артем.
Присматриваясь, Артем все больше угадывал в человеке знакомого. Уж больно смахивал этот белоголовый на веселого парня Ивана, с которым Артем две недели просидел в камере Бочкаревской тюрьмы. Не один час они вместе разглядывали стену перед нарами, всю в пятнах засохшей крови, вместе читали торопливые царапины прощальных слов: «Иду на расстрел, прощайте!», «Проклятье палачам!», «Все, пошел!» Рядом с этой крайней записью та же рука нацарапала: «Отомстите, братишки!» Вместе с Иваном его хлестали пьяные надзиратели, в одни и те же ночи водили на допросы... На последнем, ничего не добившись, контрразведчик в штатском хлестнул Артема по лицу и сквозь зубы процедил:
- Сдыхай со своими тайнами!
В ту же ночь их повели на расстрел. Когда колонну из тринадцати человек задержали у ворот тюрьмы, Иван - деповский котельщик, чисто убравший белогвардейского наблюдателя, - предложил план побега. Был он из-за безысходности прост: по сигналу заднего все разом должны были напасть на конвоиров и попытать счастье.
Их цепочкой провели предрассветными улицами. Впереди вышагивал офицер, за ним, в конце и по бокам колонны, топали по два солдата с винтовками на изготовку.
Артем шел последним. И когда дорога втянула их в перелесок, он легонько толкнул шагавшего впереди мужика. Выждав, чтобы сигнал дошел до первых, он резко повернулся и, сдвоив кулаки, изо всех сил ударил ближнего конвоира. Тот упал, заваливаясь на винтовку. Краем глаза Артем увидел, как мужик бросился ко второму конвоиру, но наткнулся на острый штык. Проткнутый насквозь, мужик задергался, дико закричал, хватая руками бухнувшую винтовку. Впереди тоже раздались выстрелы. Артем ударил в лицо солдата ногой и, сбив его, бросился в кусты.
Слыша за собой крики и выстрелы, он проскочил лесок, оказался на берегу Томи и не раздумывая бросился в сентябрьскую воду...
«Нет, все равно это Иван!» - убедился Артем и, когда человек проходил мимо стога, окликнул его и вылез из норы. Услышав голос, котельщик без всякого удивления посмотрел на Артема и свернул к нему.
- Я все смотрел, смотрел... Вроде ты и не ты, а потом понял. Ты же был с черным чубом?
- Был... Сейчас как одуванчик...
Видя, что Иван едва стоит на ногах, Артем поддержал его под руку и подвел к стогу.
- Как ты спасся? - нетерпеливо спросил он.
- Закурить есть?
Сунувшись в карман, Артем задел руку Ивана, тот вскрикнул, со стоном выругался:
- Тише, ч-черт! Тут у меня...
Он отвернул ворот гимнастерки, и Артем увидел на груди грязные тряпки, пропитанные кровью. Он помог товарищу сесть. Тот устало откинулся к стогу, молча продолжал, пока Артем завернет цигарку.
- Как напали мы на конвоиров, - жадно затягиваясь, начал Иван, - у меня осечка вышла... Споткнулся и прямо под ноги солдату... Тот бахнул, а тут уже драка началась. Троих они сразу на штыки посадили, других пулями догнали... Ни один, кроме тебя, и не ушел...
- Как же так?
- Да вот... Сорвалось сначала. - Иван горько усмехнулся. - А уж конец они нам устроили. Собрали в кучу и давай охаживать... Прямо озверели, особенно те, кому от наших досталось. Ох и били...
Иван обхватил седую голову, всю в ссадинах и шрамах, посидел вроде к чему-то прислушиваясь.
- Сейчас гудит, как в трубе... Да-а... Потащили нас к оврагу, поставили у края. Мы тоже вроде дурными сделались. Орем на них, матюкаем, грозимся... А потом залп - и мы повалились в овраг...
Голос котельщика срывался на хрип, слова он произносил тяжело, с передыхами.
- К вечеру я ожил... Чувствую, что спиной в мокром лежу, посмотрел - кровь, кругом побитые, на мне кто-то холодный, поперек. Они, видно, еще приводили... Кое-как выбрался. Снял с двоих рубашки, перевязал дырку. Высоковато солдат взял, под самой ключицей пуля прошла... Перевязался и пошел. Иду, на ровном месте падаю. Одного мужика встретил на лошади, так он от... меня, как чумной метнулся. Отъехал когда, кричит: «Не могу детей сиротить!»
- То чужой, а тут дядька родной не принял, - зло сплюнул Артем. - Я как переплыл Томь, к нему подался... Пришел уже к вечеру, он увидел меня и затрясся. На, говорит, самогонки стакан, хлеба бери, сала, махры, только уходи... У них, вишь, деревня богатая, друг друга больше чем японцев боятся... Пришлось уйти. Думал махом в свои места, за Белую вытянуть, а черта-с-два. Развезло меня от болячек, в глазах все вертится, прыгает. А тут и ноги помороженные разнылись, перестали гнуться. Вот и залег. Сейчас полегчало, в ночь уйти собираюсь. Своих искать буду...
- Своих - это хорошо. А мне нельзя в город... Да и куда я такой... Тут вот еще версты три до дома бабки осталось. Старуха добрая, не выдаст, отходит... - Иван повернулся, со стоном попросил: - Ты перевязал бы меня, а?
Раздевшись, Артем снял нижнюю рубашку и располосовал ее на ленты.
- Положим на рану. Это вроде почище твоих тряпок...
Красный шар солнца уже катился по линии горизонта. Становилось прохладно. После перевязки парни забрались в сено, закупорили вход в свою нору и скоро уснули, грея друг друга покалеченными телами.
Рассвет застал группу Желобка неподалеку от Вербного.
Косой луч задержался на вершине холма и потянулся в распадок. Освещенные им березы замерли в стыдливой наготе, потом, потревоженные ветром, зашевелили тонкими руками-ветками. Сухая заиндевелая трава в то свежее прозрачное утро звучно хрумкала под ногами.
Обычно к концу сентября крестьяне заканчивали основные работы, провеянное зерно засыпали на семена и часть его перемалывали на муку. В амбарах отгораживались клетки с кормом для рогатого скота и свиней, а у сараев громоздились перевезенные с лугов стога сена.
Вставали в такое время поздно, вечерами дольше жгли керосин. Мужики резались в карты, промышляли у всегда прижимистых баб самогон, а молодежь гуляла на вечерках, устилала полы изб подсолнечной шелухой. Начиналась предсвадебная суета с волнующим весельем в домах и на улицах, хождениями под гармонь, с песнями, шумными пьянками.
Но так раньше было. В ту девятнадцатую осень умные свадеб не играли, а если и пили, то больше от тревоги да в тишине, сопя и вздыхая о долгожданном спокойствии. На всем пути Андрей с товарищами видели пустые, затаенные улицы с нахохленными домами. Вечерами парни не слышали песен, лишь брехали, задирая к небу разномастные морды, скучавшие кобели. А там, в густой синеве тянулись под звездами последние караваны гусей, неся на крыльях холод и снег.
Крики птиц в темноте напоминали Андрею говор потревоженного людского схода. А может, так только казалось. На душе у него тоже была осень. Большое сердце Андрюхи сжимала боль и обида на самого себя. И чем дальше уходил в лету роковой день пленения Ру-лева, тем острее чувствовал могучий Желобок свое одиночество, глубже и основательнее терзала его душу печаль. Не мог Андрюха простить себе легкости, с какой они отпустили Рулева. И свершилось все как-то очень уж быстро...
Казалось, что совсем недавно ушел командир. И когда на окраине леса раздался предупреждающий свист часового, никто еще ничего не знал. А потом на прогалине появился Серый. Ведя в поводу коня, рядом с ним шла Ленка. Задыхаясь от волнения, она рассказала о пленении Рулева, уведенного в Средне-Белую, и передала его последний приказ.
Андрей не помнил, зачем сорвал с головы оставленную Геркой фуражку, почему оказался сидящим на траве... Очнулся он, когда его плечо крепко встряхнул Коля й.
- С-слышь, Андрюха, уходить н-надо... Тебе п-при-казано...
Андрей поднял голову. Со всех сторон на него смотрели ждущие глаза товарищей. На их лицах были растерянность, ожидание, скрытый испуг. Ссутулясь, подошел Серый. Стал рядом, со вздохом проговорил:
- Отправил девку. Плачет все... С памп просилась... Да, надо было уходить. И тогда Андрей взял на
свои плечи судьбу отряда, о тяжести которой он раньше и не догадывался. Избегая открытых мест, он повел отряд на хутор Перекатный. Около него крестьяне переправлялись через Зею.
К их радости, баркасы оказались на месте, у края песчаной отмели. Но метрах в тридцати выше, у воды толпилось десятка два казаков. Они поили коней. Над сборищем голубел махорочный дым. Казаки громко разговаривали, смеялись. Их хозяйская безмятежность и уверенность, особенно гогочущий смех, пробудили в душе Желобка лютую ненависть. Перехватив карабин, он откинул широкий штык и, негромко скомандовав «За мной!», первым побежал по песчаному откосу берега. Стреляя из карабинов и наганов, кто молча, а кто с криком, за Андреем кинулись на врагов остальные.
Захваченные врасплох, казаки растерялись. Несколько человек упало. Кое-кто успел вскочить в седло, другие улепетывали от песчаной кромки за спасительный карниз берега. Паля им вслед, парни остановились у баркасов. Ухватившись по нескольку человек, они столкнули тяжелые посудины на воду. Когда баркасы закачались на глубине, расселись кое-как и поплыли, отстреливаясь от казаков. Придя в себя, те тоже открыли беспорядочную пальбу. Пули взметывали фонтанчики воды, со стуком ударялись в мокрые борта. На баркасе Серого, где оказалось больше отрядников, кто-то пронзительно закричал от боли.
Только на середине реки Андрей оценил опасность положения. Окажись на реке пароходик с десятком солдат - партизан потопили бы, расстреляли, как маленьких. А на другом берегу тянулось большое село с постоянным гарнизоном японцев и белогвардейцев.
- Ниже спускайся, ниже! - закричал он Серому.- Греби к сопкам, к со-опкам!
С того баркаса тоже кричали что-то, но из-за ветра и расстояния никто не разобрал слов. Все больше разделяясь, баркасы наискосок реки шли к другому берегу, за которым начинались заросшие лесом сопки.
Первым в их закатную тень вошел баркас Серого. Скоро на берегу захлопали выстрелы. Торопясь к товарищам, Желобок рявкнул на гребцов, те налегли на весла, но перепуганный рулевой вдруг повернул кормовое весло. Андрей выхватил наган, но к рулевому метнулся Лопушок и с размаху отвесил ему жесткую оплеуху. Отбросив труса от кормы, Лопушок повел баркас к берегу, но момент был упущен. Их вынесло на поворотную быстрину, и причалил баркас к берегу версты на три ниже.
К радости Андрея, выстрелы на берегу скоро прекратились. И чтобы не терять времени, после высадки он повел группу через густой лес, надеясь, что скоро они сойдутся с Серым. Но встречи не состоялось. Быстро надвигалась густая осенняя ночь. В темноте парни миновали какое-то село, перевалили несколько сопок и в глухом распадке забылись мертвым сном. Проснувшись, Желобок не досчитался рулевого и еще двух пареньков. Лопушок, возмущенный их предательством, с сожалением сказал:
- Лучше бы я его пристрелил!
Нужно было уходить, заметать следы. И они, миновав устье Томи, в рыбачьей лодке опять переправились на левый берег. Уже с меньшей опасностью совершили трехдневный переход и вот, дважды остановленные партизанскими разъездами, добрались до Вербного.
Штаб отряда определили по высокому флагу. Шли к нему улицами, наблюдая пробуждение партизанского села. Во многих дворах под котлами, ведрами и чугу-нами дымили костры, около них хлопотали кашевары. От коновязей ждуще смотрели некормленые кони. Зевая и почесываясь, хлопотали возле лошадей мужики. Несколько человек горланили у колодца, решая, кому первым поить коней.
Лопушок подтолкнул Андрея, заметил:
- Крепко живут! Как дома...
Желобок не отозвался. Только поправил на плече карабин, надетый, как всегда, дулом вниз. Шагал Ан-дрюха тяжело от невеселых дум, хмурился и часто вздыхал, пробуя представить свой разговор с Кропотовым. О нем он многое слышал от Рулева и вот теперь должен был рассказать о разгроме отряда «Неустрашимый» и пленении самого Рулева.
К их удивлению, в этот ранний час в штабе оказалось много народа. Партизаны сидели на лавках, на корточках у стен и у холодной, еще не топленной печки. Курили, тихо переговаривались.
Желобок остановил своих у порога и с Лопушком сунулся к двери, на вторую половину избы. Но тут их остановил молодцеватый хлопец с девичьим румянцем на щеках, еще не огрубленных бритьем. Играя глазами, он сказал Желобку:
- Отвали-ка немного назад.
Андрей обиделся. Повел плечом над чубатой головой хлопца, строго глянул в его глаза.
- Если я отвалю, ты не сразу вставать научишься!
- А ты сердитый! - удивился парень и вдруг улыбнулся.
- Мы издалека притопали, - вставил Лопушок, моргая белесыми ресницами.
- Тут, чернобровый, все издалека, - снисходительно объяснил парень и представился: - Я - Хоменко, помощник командира. Вы с каким делом?
- Ты, помощник, мал еще до нашего дела, - рассерчал за «чернобрового» белобрысый Лопушок. - Нам к главному надо.
- Тогда не рыпайся! - посоветовал помощники мигнул Желобку. - А ты, пока у командиров серьезный разговор, начинай подковки гнуть... Вон, в углу лежат!
- Не тарахти, - отмахнулся Андрей, прислушиваясь к разговору в другой комнате.
Кропотов, Лука Бузовой и пехотный командир Задорнов слушали командиров взводов, ночью уходивших на операцию. Судя по виду взводных, результаты у них были разные. Один, по-лебединому белея перевязанной шеей, светился удалью, другой поглядывал виновато и малость растерянно.
Старший по возрасту - красноносый, с дубленым лицом Моржак - долго и подробно рассказывал об осторожности его взвода на подходе к деревне, потом, уже покороче, про отступление, начатое после стрельбы японцев.
- Чего ты нам кисели разливаешь? - морщась, перебил его Кропотов и так глянул на взводного, что тому захотелось сесть. - Там два десятка солдат не было, а ты с полусотней отступил!
- Они же стреляли! - дернул плечами Моржак.- Ты, Задорнов, сам говорил про фактур этот... Ну, чтоб сразу рубануть...
- Говорил! - Задорнов улыбнулся тонкими губами. - Но если неожиданно не получилось, нужно было ударить флангами...
Лука Бузовой глянул на Моржака с усмешкой, а Матвей Сиделка объяснил:
- Он их хотел бородой ударить!
- Вот... - выкручиваясь, Моржак начал материться. - Им как есть про обстановку, а они ржут...
- Иди ты со своей обстановкой, - махнул Кропотов. - Сказал бы, что жила слабит.
Согнувшись иод косяком и даже не глянув на вскочившего было помощника, на командирскую половину прошел долговязый Фарафонов - редактор будущей газеты. Положив на стол листы бумаги с уже отпечатанными текстами, он заговорил по-женски тонким голосом и быстро.
- Вот, посмотрите, что у нас получается! Это же не выпуск номера, а сплошная морока. Заголовочных шрифтов не хватает, собирать полосы просто нечем...
Жалобы редактора не стали слушать. Узловатыми пальцами, привыкшими к чапыгам плугов и винтовочным ложам, командиры нерешительно потянули листы, начали рассматривать их, не шибко веря, что это отбитая у японцев бумага становится партизанской газетой. Шевеля губами, начали читать, забываясь и обжигая пальцы самокрутками...
- Здорово! - первым обессилев от чтения, восхитился Моржак. - Прямо манихвест получается!
- Ну и балда! - возмутился Сиделка. - Манихвест... Это ж не какая-нибудь царская хреновина, а рупор партизанский...
- Между прочим, - заметил редактор, - Карл Маркс еще до царя манифест написал... Коммунистический!
- А сколько таких газет можно сделать? - поинтересовался Задорнов.
- Номеров двести, - объяснил Фарафонов. - Бумага еще нужна на резолюцию первого крестьянского съезда нашего района...
- Двести хватит, - заметил Кропотов. - Ты тут, где про годовщину революции нашей, про мир и про землю - покрупнее подбери буквы. Все ж годовщина!
- Нечем, - развел руками редактор. - Я ж вам толкую...
- Ну ладно...
Фарафонов ушел. За ним потянулись и командиры. Но Желобок не смог сразу подойти к Кропотову. Окруженный людьми, отдавал тот распоряжения о ковке лошадей, слушал жалобу фуражира, писал бумагу в пу-лелитейную мастерскую, о чем-то шептался с начальником полевого лазарета.
Неотложных дел было много, часть из них могли решить и другие командиры, но по привычке люди шли к Кропотову, рассуждая, что с его словом вернее дело сладится...
Когда штаб опустел, Желобок шагнул за порог. Глухим, неожиданно дрогнувшим голосом объяснил:
- Мы из-за Томи... Из отряда товарища Рулева... Кропотов резко вскинул седую коротко стриженную
голову.
- Как из отряда? - со скрытой тревогой спросил он. - А где отряд? Где командир?
Вот этих вопросов ждал и боялся Желобок, а слыша их, вздрагивал после каждого и все ниже опускал широколобую голову. И не сразу, тяжело, будто ворочая камни, ответил:
- Нету... В плену товарищ Рулев. Неделю назад захватили и в волость увели...
Сказав самое страшное, Желобок вроде почувствовал облегчение и уже быстрее поведал о последних днях отряда, плене Артема и гибели парнишки, за которого сильно переживал Рулев, о переходе в партизанский район и последней схватке с казаками.
- Вот, он все время со мной, - ткнув в Лопушка фуражкой, закончил он, будто боясь, что ему не поверят, что он непонятно рассказал про отряд.
Кропотов ничего не ответил. Он стоял у окна, глядя на стучавшие в стекло ветки черемухи. Потом негромко спросил:
- Парнишка тот... Филя, когда погиб?
- В последнюю ночь августа, - начал было Лопушок. - На мостах мы тогда...
Перебивая его, Кропотов резко позвал:
- Хоменко!
- Здесь, командир! - заскакивая в дверь, откликнулся помощник.
- У Сиделки сколько человек недостает?
- Убитых четверо, да отделение забрали и...
- Определи ребят к нему!-до белизны стискивая за спиной пальцы, приказал Кропотов. - Покажи место...
Уходя, Желобок задержался на пороге, глянул в затылок горестно склоненной головы Кропотова, что-то хотел сказать, но только махнул рукой и вышел на крыльцо.
- С чего он осерчал? - спросил Лопушок, догоняя быстрого на ногу Хоменко.
- Он не осерчал. Переживает он...
- Хм... А мы вроде нет? Нам что не жалко Рулева и всех своих?
- Вот и Кропотову тяжело, - объяснил помощник. - И я его шибко понимаю... Недавно у него жену зарубили. Она под Алексеевской, в деревне скрывалась, а в тот дом поставили офицеров. Кто-то, видно, шепнул, что это жена партизанского начальника... Ее тут же, шашками, на глазах у ребят...
- А... пацанов? - охнул Желобок.
- Тех не тронули, они разбежались. Мы уж искали их, но пока без толку...
Дальше они шагали молча, неся свои и чужие печали, не думая о переменах, которые начинались с этого утра.
Далее:
Часть 02, Глава 10
Произведение публиковалось в:
"Сполохи". Повесть. – Хабаровск, Хабаровское книжное издательство, 1971