Сполохи. Часть 01, Глава 12
Ранее:
Часть 01, Глава 11
Если бы Герка мог видеть своих товарищей на следующий день, он бы заметил в них заметные перемены... Необычную оживленность Коляя, большую уверенность в словах и действиях Артема... Даже матрос держался иначе. Меньше разглагольствовал, часто снисходительно усмехался и молчал. Это первый успех изменял ребят, делая их и увереннее и сильнее в опасной борьбе. Но Рулев ничего не видел: он спал впервые за двое суток, спал не спокойно, но крепко.
И только Желобок держался в стороне от других. За весь день он не притронулся к еде.
Прижимаясь затылком к прохладному стволу осины, Андрей закрывал глаза и видел вчерашнее... Комнату в табачном дыму. Стол с едой, бутылку водки на нем. И опять на него таращились глаза урядника, в уши врывался крик ужаса.
Все кошмарное вспомнилось с удивительной ясностью. Андрей весь сжимался, дергался от спазм и тихо стонал.
К нему подошел Коляй. Посмотрел, участливо спросил:
- Зубы болят, что ли?
Андрюха поднял выцветшие от переживания глаза, процедил сквозь зубы:
- Отстань...
Сторонился всех и Серый. Горбился под кустом, краем уха слушал разговоры, время от времени поглядывал на спящего Рулева. Выбрав момент, Серый дернул матроса за рукав.
- Слышь-ка... А он кто тут?
- Герка? - удивился матрос. - Командир, известное дело!
Серый согласно покивал головой, а через минуту опять спросил:
- Чего же он молодой?
Артем ухмыльнулся, играя глазами, «объяснил»:
- Позже тебя родился!
Мужик вздохнул и больше ничего не спрашивал.
Тридцать пять лет прожил Серый на белом свете. И за всю эту долгую дорогу не помнил он дня, прожитого без работы на поле или сенокосе зажиточного хозяина, по которым он кочевал, переезжая из деревни в деревню. Но и на новых местах все быстро привыкали к его молчаливой покорности и, видя в мужике огромную силу, так же быстро приучались спекулировать ею. За троих ворочал Серый бревна, таскал кирпичи, перебрасывал на мельницах с зерном и мукой мешки.
Несправедливое отношение к себе Серый чувствовал постоянно, но взбунтовался только один раз. Нет, он не кричал, не призывал к помощи свидетелей наглого обмана в заработанном зерне. И не грозил сыну кулака, у которого потел полный сезон... Одной рукой он ухватил обидчика за пояс и поднял многопудовую тушу над цементным полом, к самому потолку навеса. Ему оставалось чуть двинуть рукой и разжать железные пальцы. Но Серый посмотрел в вылезшие из орбит глаза кулака, в его посиневшее от страха лицо и, сказав, «Черти тя слопают!», опустил его на пол.
От расчета он отказался. Забрал бездетную вдову, у которой жил, и в тот же день ушел в Лохвинку, к бедовавшей сестре. Оставив у нее жену, Серый поступил на железную дорогу, думая, что там больше порядка и справедливости. Но на полустанке хозяйничал Жогов. Здесь не могла утихнуть обида мужика. Обращением с рабочими десятник часто тревожил ее, и в душе Серого росла злость к этому человеку. Наговор Жогова и страшная расправа японцев довели его до предела. Серый решил сам уничтожить врага и был уверен, что довел бы дело до конца. Но отрываясь от дум, он поднимал взгляд и видел рядом смеющихся, спокойно разговаривающих парней, называющих себя партизанами, их молодого командира, в котором еще вчера он почувствовал невидимую силу власти.
Серый никогда не думал идти в партизаны. Внезапно решившись остаться в отряде, пытался он представить хотя бы один день, который пройдет не так, как вся его жизнь, но из этого ничего не получилось.
С куском хлеба и сала к нему подошел Коляй. Протягивая долю, спросил:
- К-как ты вздумал двинуть на них?
Глядя в одну, только ему видимую точку, Серый глухо ответил:
- Они людей погубили... За зря разве можно людей...
- Так бы и хлопнул их ломом? - уточнял Коляй. Серый ответил эхом:
- Так бы и хлопнул!
Собираясь на пост, Артем нечаянно тронул Рулева. Тот сразу проснулся. Отдохнувший, с новыми силами в каждой клеточке тела, он быстро умылся в небольшой, по-лесному чистой лужице. Собираясь поесть, Герка увидел рядом с оставленным ему хлебом и салом другую такую же порцию, удивленный, спросил:
- Чье это?
. - Андрюха на мель сел, - объяснил матрос. - Целый день воду пьет и травит...
Герка отложил хлеб, пристально посмотрел на сидящего в сторонке Андрея. Под его взглядом Желобок еще ниже опустил голову.
- Не могу, товарищ Рулев, - тихо проговорил он. - Ведь убивец я...
Герка повернулся к Коляю, неожиданно для всех попросил:
- Дай курнуть!
Сделав пару затяжек, он вернул самокрутку и подсел к Желобку. Оглядывая всех, чуть задержал взгляд на Сером и резко спросил:
- Кто еще считает себя убийцей?
Парни молчали, переглядываясь и пряча глаза. Только Костя смело встретил взгляд командира, заулыбался загадочно и неизвестно чему.
- А я, - так же резко и быстро заговорил Герка, - не считаю себя убийцей. Убийца тот, кто приканчивает слабого, беззащитного. А мы уничтожаем сильного и опасного противника. Уничтожаем врага, Андрей! В этом есть разница...
- Он же мне, - проговорил Желобок, - урядник этот... Я же его и не знал вовсе...
- Значит, тебе он ничего плохого не сделал и ты переживаешь? - Герка прищурился, на его щеках двинулись желваки. - А что ему сделал Сенька? Он ведь тоже не знал этого урядника!
Андрей ничего не ответил, а Рулев, немного помолчав, заговорил совсем другим тоном, медленно вспоминая:
- Десять лет назад нас везли на поселение в Забайкалье. В одном вагоне пять семей... Осень стояла. Сыро, холодно. Дожди идут и идут... Вагон насквозь продувало. И вот дорогой мать заболела. Мы с отцом просили урядника, нас сопровождавшего, разрешить матери остаться в больнице... А тот даже за лекарством никого не пустил. Политические, говорит, нежные больно. Все выдумываете, а с вашей бабой ничего не случится. Ночью на перегоне умерла мать. Перед этим мучилась сильно... Меня позвала. Прижала, слезами захлебывалась. А рука у нее такая горячая.... была...
К его горлу подступил комок, перехватил слово. Он замолчал, опустив голову. Костя тронул плечо командира, молча протянул цигарку. Герка взял ее, затянулся раз, второй, глубоко и сильно. Отдав цигарку, он глянул в глаза Желобка, смотрящего на него внимательно и ждуще.
- Вот так, Андрей. - Рулев грустно усмехнулся.- Парень ты здоровый, а не понял еще, что враг бывает разным. Один давит слабого голодом и работой на поле, другой ходит в казенных штанах и стреляет в тебя из винтовки. Но оба они одинаковы... - Голос его крепчал, натягивался. - И поддайся любому из них - крышка. Я видел товарищей, тех, кто бывал в их руках. На их спинах снимали полосы кожи, им отрубали руки, рвали языки...
Он уже не мог сдерживать себя, привстал, блеснул угольными своими глазами.
- Да я могу их руками давить! Понятно? И не дрогну... Мое дело верное! Мое! За все пережитое нами, Андрей, не жалость плата, Клин вышибают клином! Иначе нельзя!
Смененный Артемом парень постоял, послушал и, едва Герка умолк, чтоб перевести дыхание, вмешался в разговор:
- Вот, в Озерках что сделали... Согнали народ на площадь, пулемет нацелили и до обеда держали всех на коленях. Все про нас спрашивали, листовки показывали... Один дед захотел по легкому, только зашевелился, а они «ад головами - та-та-та... А потом еще мужиков пороли шомполами.
- Кто тебе сказал это? - встревоженно спросил Рулев.
- Да я там у дороги мужика одного встретил, - виновато потупился парень. - Знакомого малость... Он все и рассказал.
- А пороли... кого?
- Да, считай, всех, на кого ихний кулак Якурин указал, били. А старик, говорит, ходил и смеялся.
Некоторое время Рулев молчал, что-то прикидывая. Потом с кропотовской твердостью приказал:
- В ночь уходим на Озерки. После смеха предателю поплакать нужно...
Через неделю в Озерках хоронили Прона Якурина.
Глухой, ветреной ночью старик через окно получил две пули в живот. Трое суток корчился он от боли, просил пить. Воды ему не давали, и Прон злобно шипел на всех домочадцев, сулил им страшные кары и стращал лишением хозяйства. Он так и затих с пеной злости у рта.
Хоронили Якурина с громкими почестями. За гробом шел поп, два монаха, специально привезенные из бу-дундинского монастыря. За ними скрипела сапогами толпа родственников и друзей толстосума. В первом ряду, гундосо причитая, давил землю Платон Олим-пер.
- Умел рупь повернуть, - хвалил он, смахивая ветром выбитую слезу. - Умел, покойничек...
С завалинок, из окон смотрела на похороны беднота, благословляла по-своему:
- Отлютовал, мироед!
- Уж кто-кто, а он попил кровушки...
- Горе людское не прошло даром...
Таясь от богачей, беднота радовалась такому покойнику... А на сеновале Санька Мельника метался в бреду матрос Костя Жук. Сыны Санька потихоньку носили ему ледяную воду, меняли компрессы и вливали в жаром опаленный рот густо заваренный на шиповнике чай.
Пробуждаясь, Костя вспоминал, как с Коляем и Гер-кой пробрался он за ограду кулацкого дома. Хотели все сделать без шума, но, видно, чуял старик беду, ждал нападения. На шорох пальнул он из окна дома, дробовым зарядом угодил в Костино плечо. Он еще помнил, как загремели выстрелы Рулева и Коляя. В доме завизжали разноголосо, а потом звуки вдруг исчезли и сам Костя вроде свалился в тихий колодец...
В ночь после похорон матрос почувствовал себя лучше. Сквозь легкую дрему услышал он осторожное поскрипывание лестницы. Нащупал наган, но его остановил голос командира.
- Я это, Костя!
Присев рядом, Рулев сменил компресс. Виновато помолчав, спросил:
- Болит?
- Жгло сильно, - признался Костя. - Сейчас легче.
- Потерпи. Сегодня отправляем тебя в город.
- Обидно мне... Столько исколесили с тобой, так готовились. Тут самая драка начинается, а я за борт вылетел.
- Брось ты! -- Рулев усмехнулся, с сожалением добавил: - Войны еще на всех хватит.
Костя потянулся к нему, ухватился горячей рукой за рукав.
- Слушай-ка... Хотел я дело провернуть.
- Какое?
- Думал как-нибудь стравить Желобка с Серым. Чтоб поборолись они...
- Зачем?
- Хотел посмотреть... Вот земли бы перепахали! Как думаешь, кто кого одолел бы, а?
Герка тихо рассмеялся.
- Баламут ты, Костя! - Он помолчал, добавил: - Думаю, Желобок одолел бы. Он ловчее...
Велев подождать, Герка бесшумно спустился вниз и зашел в дом.
Крепко стискивая подушку, Санько Мелышк лежал на кровати, лицом вниз. Его жена макала гусиное перо в сало и осторожно проводила им по вздутой, располосованной иссиня-черными рубцами спине. Увидев Ру-лева, Санько сморщился, кисло улыбнулся:
- Полюбуйся, какую художеству мне пес Якурин устроил!
- Не ругайся, - тихо укорила жена. - О покойниках не говорят так.
- Я не только говорить буду... Когда их всех в землю зароют, на той могилке без ноги вприсядку пойду.
Хозяйка повернула голову к Герке, посмотрела в его исхудавшее лицо.
- Ты, хлопчик, голову свою не жалеешь. Люди сказывали, что вся родова поклялась найти тебя...
Тихий стук в окно напугал хозяйку. Услышав его, Герка поднялся.
- Не бойтесь. Двор охраняют, а сигнал мне. За Костей подвода пришла.
Он протянул фронтовику руку.
- На время я закрою твой дом...
- Ты чего это? - забеспокоился Санько. - И не думай. В любой час располагай... Мне же от полезности веселее делается. А что похлестали - затянется. Еще крепче буду...
- Ладно! - пожимая его руку, улыбнулся Рулев. - Тогда здесь все будет по-старому. А мы пока отойдем за Белую. Если ко мне придет человек, направь его...
Он наклонился к уху Санька, прошептал несколько слов и, распрямившись, добавил:
- Там всегда будут знать, где отряд.
Кивнув хозяйке, Герка вышел. За окном раздался легкий стук, шаги, потом все стихло. Лишь шумел, терся о стены дома по-осеннему свежий ветер.
Далее:
Часть 02, Глава 01
Произведение публиковалось в:
"Сполохи". Повесть. – Хабаровск, Хабаровское книжное издательство, 1971