Дед Бянкин — частный сыщик. 11 - Как важно приглашать понятых
Ранее: 10 - Лейтенант выходит на свет
В базе данных Аудиобиблиотеки Амурской литературы имеется аудиозапись стихотворения: читает Коваленко Андрей; 8,81 Мб (*.mp3)
У Козлова в квартире горел свет. По белым занавескам металась Федькина тень. Дед Бянкин осторожно открыл калитку — мокрые петли не скрипнули, спасибо дождям! — и пробрался к освещенному окну. Завалинка была высокая, покатая. Дед попрыгал, поприседал перед ней, но вскарабкаться не решился. Тогда он встал на цыпочки и вытянул шею.
Козлов с кем-то разговаривал, и притом очень возбужденно: то и дело его невнятное бормотание переходило в сердитые выкрики. «...С золотом этим! — улавливал дед лоскутки фраз. — Голова раскалывается... Прилип, сыщик!..»
Отвечали Федьке негромко, и голос был, кажется, женский. Бянкин напряг слух, но не смог разобрать, чей это голос. Знакомый, между прочим. Кто-то из сполосчиц?.. Э, да не Гришки ли Авдеева это дочка?.. «...Догадался!.. — долетало до деда. — ...Завтра же!.. Хватит, надоело!..» Потом Федька заговорил спокойнее, но слово «золото» дед уловил еще два раза.
Он бережно закрыл за собой калитку и припустил по дороге. В окнах конторы, несмотря на поздний час, горел свет: милиционер все еще писал свои бумаги. Бянкин прибавил ходу. Заскочив домой, снял с гвоздя полотенце, покрутил — бросил. На комоде увидел внучкину блестящую цепь-подпояску, схватил, растянул ее рывком — одно звено сразу разогнулось. Цепи, называется, делают! В шифоньере он, наконец, нашел то, что нужно: моток крепкой бельевой веревки. Вот это, пожалуй, в самый раз!
— ...У вас тут, Яков Калинович, — говорил лейтенант, — был родственник, Гриценко Виктор. Так?
С лица Пасюры сошло всегдашнее насмешливое благодушие.
— Ну, был такой. Шофером здесь работал. Та кто он мне? Жены сестры мужа двоюродный брат — это шо, родня? А как посадили его за кражу четыре года назад — ларек они в Оскоре обчистили, — так больше мы и слухов про него не имели.
— А с кем он здесь дружбу водил?
— Та с кем? С такими, как Сема. Тех дружков давно уже поразносило по свету.
— Козлов его знал?
— Знать знал. Козлов летом приехал, а Витьку посадили осенью.
— Вы никогда не видели у Гриценко такого ножичка?
— Шо за финтиклюшка? Не, это не Витькин. Вообще-то он ножи ловкие делал, но серьезные — для охоты.
— Он охотился?
— Тю! Сколько мяса пропивал. Его и штрафовали за браконьерство.
— Что ж вы на него не влияли?
— Гробовая доска на такого повлияет, — буркнул Пасюра, мрачно глядя в сторону.
Распахнулась дверь, ворвался Бянкин: шляпа съехала на затылок, в руке — моток бельевой веревки.
— Кроме шуток! — сипло сказал он и ткнул мотком в сторону Пасюры. — Пускай гражданин выйдет!
Пасюра поднял брови.
— Что такое? — спросил лейтенант.
— Кроме шуток! — повторил дед, шумно дыша.
— Ну, покурите, Яков Калинович, — кивнул Ломихин.
Пасюра пожал плечами и вышел. Дед проводил его цепким взглядом — и положил веревку перед лейтенантом.
— Вот! Ваше дело молодое, физическое!
— Какое дело?
— Идем Федьку вязать!
— Кого-о?
— Козлова! На дому! Совещание там у них, быстрей надо!
— Подождите. — Ломихин взял пачку «Беломора», тряхнул — пустая. Швырнул в урну. — Говорите толком.
— Толком? — разозлился дед. — Самоварчик, может, поставим? — Но, скрепя сердце, сел и торопливо рассказал о своих неудачных слежках, о подслушанном разговоре. — Про золото все выкрикивал. А потом говорит: прилип, мол, сыщик!
«Это он про меня — сыщик?» — подумал лейтенант.
— Это он про меня — сыщик! — сказал дед не без гордости.
«А пожалуй, верно — про него!» — усмехнулся Ломихин.
— Учтите, — дед нахмурился, — они торопятся! Федька сказал: «Завтра же!» Не знаю, чего замышляют, но... Ох, начальник, протянем резину!
— Кто с ним говорил — вы узнали?
— Голос женский. Сполосчица какая-то, наверно. — Дед поколебался — высказать, нет ли, свои подозрения, — Кто именно, врать не буду. Должно, кто-то из сполосчиц.
— Из сполосчиц?.. — лейтенант медленно встал.
Дед обрадовался, что наконец-то расшевелил неповоротливую милицию, засуетился:
— Веревку берите! Наган есть?
— Оставьте вы свою веревку! — произнес лейтенант с внезапным раздражением.
— Только... Пасюре — молчок, товарищ лейтенант!
— А что?
— Да это... — Деду не хотелось признаваться, как Пасюра ловко околпачил его вчера, переодевшись в Федькин плащ. — Жук он подозрительный!
Пасюра стоял на крыльце конторы. Ломихин велел ему подождать здесь немного.
И они пошли.
Ночной ветер разорвал тучи, и впервые за целую неделю проглянули звезды. Дед семенил впереди, теребя бельевую веревку, которую все-таки прихватил. Сердце его то замирало, то бешено колотилось. Когда проходили мимо дома Ивана Гавриловича, он подумал, что не мешало бы разбудить Максимова: пусть, Фома неверующий, выкатит шары, когда его любезному Феденьке руки свяжут. Дед остановился:
— Нам, это самое... второй понятой нужен?
— Да, — рассеянно ответил Ломихин, занятый своими мыслями.
— Минуточку! Сейчас приглашу понятого.
У Максимовых света не было: уже спят. Дед постучал в дверь, подождал, подумал с досадой: «Ну, развалина! С кровати не сползет». Теряя терпение, забарабанил сильнее, громко крикнул в дверь:
— Гаврилыч, открывай! Твоего любимчика брать будем! С милицией.
Минутная тишина. И вдруг — дзинь! — зазвенело оконное стекло со стороны огорода. Что-то тяжелое упало из окна. С дороги мимо крыльца промчался в огород лейтенант, крича на ходу:
— Стой, стреляю!
Дед застыл в ужасе. А в огороде шла возня, метались тени, потом раздался чей-то короткий стон. Дед попробовал сойти с крыльца, но не смог, коленки свело.
— Ну-ка, вставай! — донесся голос лейтенанта.
И вот тяжелые шаги зашумели по картофельной ботве. Во двор возвращался лейтенант, вроде бы в обнимку с кем-то.
— Дед, ты тут?
— А? — Бянкин неуверенно шагнул и присел на ступеньку.
В двух-трех соседних домах зажегся свет. В распахнутую калитку, светя фонариком, вбежал Пасюра, Осветил деда, сидевшего на крыльце с открытым ртом, потом перевел луч на лейтенанта и того, неизвестного, который стоял с заведенными назад руками, щурясь от света, не пытаясь вырваться. Пасюра вгляделся.
— Витька!.. То ж Гриценко Витька! Та як вин тут?..
— Спросим у хозяев, — сказал Ломихин. — Постучите им, не лезть же и нам в окно!
Пасюра поднялся на крыльцо, споткнулся обо что-то, ругнулся, посветил: это был оброненный дедом моток веревки, — громко ударил в дверь. Она открылась. Все вошли в дом.
Дед посидел на крыльце один, отдышался — и тоже вошел.
Максимов, в кальсонах и майке, сидел в кожаном кресле. Из спальни, во что-то кутаясь, выглядывала его жена. Неизвестный, откинувшись на спинку дивана, безразлично прикрыл глаза. Его трясло.
— Это же Гриценко! — пробормотал дед.
— Та шо вы говорите! — к Пасюре уже вернулась обычная насмешливость.
— Ваня, чего Гриценко тут? — спросил дед.
— А вот чего! — отозвался лейтенант и подкинул на ладони какой-то предмет.
Брякнула связка костяшек. Это был явер, который Гриценко не успел выбросить в огороде. Ломихин развязал ремешки и высыпал на стол содержимое мешочка. Все уставились на стол, даже Гриценко на минуту открыл глаза.
— Оно, товарищ лейтенант! — завопил дед. — Что я говорил, а? Ваня, что мы им всем говорили! — Бянкин повернулся к Максимову — и осекся.
Иван Гаврилович сидел, рассматривая деда странными, внимательными глазами, и шептал почти нежно:
— Ты, господин Хэ! Задавать бы тебя, как клопа. И размазать над кроватью...
1973
Далее:
12 - Последняя тайна сапога
Произведение публиковалось в:
"Пара лапчатых унтов": повести и рассказы. – Благовещенск, 1984. – 256 с.