Дед Бянкин — частный сыщик. 08 - Рюкзак на тропе
Ранее: 07 - Неожиданный визит
В базе данных Аудиобиблиотеки Амурской литературы имеется аудиозапись стихотворения: читает Коваленко Андрей; 3,3 Мб (*.mp3)
Рубахин и лейтенант, проехав старые отвалы, стали подниматься вверх по ключу. Тропа здесь была выбита ногами в торфянистой почве до песка, прошита корнями лиственниц и усыпана прошлогодней медной хвоей.
Свернули влево, пересекли ключ и дальше ехали уже без тропы. Ломихин пытался сначала запоминать направление, но вскоре бросил: солнца не было, лес вокруг стоял какой-то одинаковый. Его верховой бежал за передними оленями не отставая, лейтенант только отводил рукой мокрые ветки, чтобы не хлестали по глазам. Рубахин ногами в унтах постукивал своего оленя по бокам, по передним лопаткам, назад не оглядывался. В Ломихине против воли зашевелились всякие опасения — он то и дело, задрав полу плаща, щупал кобуру.
В густом болотном багульнике стали попадаться обширные каменистые проплешины, поросшие ягелем, лес пошел чахлый, редкий. Вдруг Захар остановил оленя, махнул Ломихину рукой. .
Тот подъехал.
— Дым! — тихо сказал старик. — Вон, видишь?
Лейтенант глянул вперед. Голубой жидкий дымок плавал между лиственниц, плоско стелился понизу, словно расплющенный тяжелым от влаги воздухом.
— На том месте оленя резали! — старик говорил глухо, взволнованно. — Однако, пришел кто-то к мясу. Тихо надо. Ай, начальник, везучий ты!
Проехав еще немного, привязали оленей и двинулись пешком по густому мокрому багульнику. Старик шел впереди.
Вот он резко остановился, присел.
На каменистой, поросшей ягелем поляне чадил костер. У костра, боком к ним, сидел человек. Ближе лежала развороченная оленья туша.
— Уже покушал? — закричал старик, снимая с плеча карабин.
Человек вскочил. Его лицо было все в черных полосах копоти. Из рук выпало что-то в полузатухший костер — взметнулась зола. Захар, обойдя оленью тушу, приблизился к чумазому — и вдруг опустил карабин:
— Начальник! — повернулся он к лейтенанту. — Ты как узнал? Пашка это!
Ломихин подошел к костру.
— Вы Письменчук?
Чумазый таращился на милицейскую форму.
— Да. Искали меня?
— Искали. — Лейтенант сел на кучу хвороста у костра, поднял выпавший из Пашкиных рук ольховый прутик с насаженным на него куском мяса. Сдул золу, надорвал кусок. Остывшее уже мясо сверху обуглилось, а внутри краснела сырая мякоть.
— Ну и как оленинка?
— Так... это самое, — Пашка повернулся к охотнику. — Это ваш олень, дядя Захар? Извините. Голодный я был, как собака.
— Полмесяца назад — опять голодный был? — Рубахин тоже сел и стал набивать трубку, не глядя на Пашку. — Я в поселок приду, коров стрелять стану. Скажу: извиняюсь, голодный...
— Но я же его не стрелял!
— Правильно, — кивнул старик. — Ножом резал,
— Да вы что? Я нашел его такого. Часа два назад.
— Откуда же вы шли? — Ломихин внимательно разглядывал Письменчука. Ни плаща, ни куртки на нем не было, от мокрых, разорванных на колене брюк валил пар. На рукаве выгорела большая дыра, и на покрасневшей коже в этом месте белел волдырь.
— Сам не пойму, откуда, — Пашка снова опустился на валежину. — Заблудился я. Трое суток уже бегаю.
Обгорел у костра ночью, — он показал волдырь. — А сегодня вот нашел мясо, поел.
— Ну хорошо, — сказал лейтенант. — А вы донесли-то хоть благополучно?
— Что донес?
— То, что взяли ночью на отвалах, из сапога.
Пашка поднял брови:
— Из какого сапога? Вы о чем?
— Когда вы вышли из поселка, что делали на старых дражных отвалах?
— Так... что делал? Прошел отвалы — и все. Дальше пошел.
— А давно вернулись с Илькана?
— Я не добрался до Илькана! — воскликнул Пашка. — В первый же день тропу потерял.
— Как вы могли ее потерять? — Лейтенант вспомнил тропу, выбитую до песка, размытую потоками воды. — Там же тропа, что твоя траншея!
— Да я... глухарей гонял. Глухари взлетели — ну, я рюкзак скинул на тропу — и за ними. Скрадывать. Подойду ближе, а они снимутся и летят черт-те куда. Пуганые какие-то.
— Конечно, олень не пуганый, — сказал Захар, подшевеливая костер. — У Рубахина олень спокойный. Поманил — зарезал.
— Да не резал я!
— Ну, улетели глухари, а дальше? — вмешался Ломихин.
— А я хотел вернуться — и заблудился. Тут дождь начался. Я бегал, бегал — и запаниковал.
— Запаниковали? Вы же, говорят, таежник!
— Ну, таежник... — забормотал Пашка, опустив голову. — Я этих мест не знаю, на Илькан только раз ходил, еще снег лежал. На мормышку ходил рыбачить, подледно.
— Значит, в этот раз вы в Ильканском зимовье не были?
— Не был.
— Почему же там оказался ваш плащ? Зеленый, с черным капюшоном?
— Не знаю, — сказал Пашка. — Плащ в рюкзаке остался. Дядя Захар! Вы, наверно, знаете: как идешь по тропе — справа старый лабазок стоит на трех деревьях...
— Знаем.
— Вот там я рюкзак бросил. Думал, легко найду, лабаз приметный, а оно вон как...
— Далеко этот лабаз? — повернулся лейтенант к Рубахину:
— Какой далеко! Рядом. Эту сопочку перевалить.
— Поехали туда, Захар Афанасьевич, — Ломихин встал.
— Маленько подожди! — охотник тоже поднялся и сердито сказал Пашке: — Мясо кушал? Остальное пускай гниет?
Пашка насторожился.
— Чего смотришь? Работай! Нож есть? Другую ляжку обдирай!
— Захар Афанасьевич! — с досадой сказал Ломихин. — После свежевать будем!
— Нет, пускай работает маленько.
Пашка хмуро поднялся, вынул из ножен невероятных размеров охотничий нож и пошел к туше. Начал вспарывать шкуру на задней нетронутой ляжке. Захар привел оленей и стал наблюдать за его работой.
— Живей, ты! Неживой, что ли?
Пашка, надув губы, ковырялся в мясе, вывозил его в шерсти, шкура снималась плохо.
— Аккары ндя! — презрительно сказал охотник. — Уйди. Баба. Вот как надо. — Он быстро сделал ножом круговой надрез у сустава, потом бросил нож. Схватил край вспоротой Пашкой шкуры, оттянул ее и стал толчками совать сухонький кулак между шкурой и мякотью. Шкура отделялась аккуратно, чистенько.
— Вот так надо, таежник! — И старик посмотрев на лейтенанта: — Оленя шустрый мужик резал, обдирал правильно. Пашка не умеет. Едем на лабаз.
Олени вынесли их на невысокую сопку. Дальше начался пологий спуск. Продирались сквозь густой ерник. Впереди взлетели три черных глухаря. Ломихин вздрогнул и долго следил за ними. Глухари пролетели метров триста и уселись на высоких лиственницах;.
— Они самые, наверно! — Пашка заерзал в седле. — Видите, как далеко улетают? — Вдруг он завопил: — Тропа!
И Ломихин тоже увидел знакомую тропу, желтой полосой прорезавшую темную зелень багульника.
— Хе! — усмехнулся Рубахин. — Ты думал, двадцать километров идти? Вон лабаз!
Да, рюкзак лежал прямо на тропе, туго набитый, потемневший от влаги. Когда Ломихин развязал тесемки, Пашка пробормотал:
— Плащ сверху лежал. Куда делся?
Ломихин вынимал и осматривал содержимое. Три буханки хлеба, сухари, пакеты с супами, коробка какая-то...
— Что в ней?
— Блесны.
Лейтенант открыл коробку. Верно, блесны. И жестяная баночка из-под вазелина. Тряхнул:
— Крючки?
— Ну. Мелкие, на харюзов.
Ломихин открыл баночку — и увидел уже знакомые ему желтенькие крупинки. Как в том пузырьке. И тоже немного — щепотка.
— Хорошие у вас крючки. На память оставили?
— Ай-я-яй! — зашептал Рубахин, присев на корточки. — Украл?
— Что теперь скажете, Письменчук?
— Товарищ лейтенант! — испуганно закричал Пашка. — Не знаю, откуда это! Я туда Крючки ложил. На харюзов!
— И на Илькане не были?
— Нет! — взвигнул Пашка.
— В зимовье, — ровным голосом заговорил Ломихин, — в вашем плаще нашли пузырек вот с такими же... крючками. Теперь слушайте: из Балыктака в эти дни ниКто, кроме вас, не уходил. Но в эти же дни из поселка унесли золото.
Пашка затрясся в плаче.
— Без истерики, — сказал лейтенант.
Пашка завыл в голос:
— Я не зна-аю! Я блу... ык!.. Я блуди-ил!...
Ломихин вынул из кармана ножик-«туфельку».
— А это где потеряли — не помните?
Пашка глянул на «туфельку», и глаза его, застланные слезами, широко раскрылись.
— Что молчите?
Пашка сунулся лицом к «туфельке», протяжно всхлипнул и выдохнул:
— Ну вот! Я же говорил! — И вдруг криво улыбнулся: — Это не я! Это не мой!..
— А чей?
. — Не мой, не мой, — бормотал Пашка, не сводя глаз с маленького серебряного предмета на ладони лейтенанта.
— Так чей же?
— Семы это! Семы Ящура, в общаге живет. Он мне показывал...
Назад ехали уже в полной темноте. Рубахин цокал языком, подбадривая оленей, которым вовсе не хотелось на голодное брюхо тащиться невесть куда, все дальше от знакомых пастбищ, от гуляющего на воле стада.
— Мо! Мо! — кричал охотник на оленей. — Модо!
Ломихин покачивался в седле, вытирая время от времени мокрое от дождя лицо. В темноте он не мог различить даже рога и голову своего верхового. Слушал, как поскрипывают оленьи копыта, — странный звук, словно яичница жарится, — и пытался размышлять. Золото в плаще, золото в рюкзаке...
Есть во всем этом деле что-то назойливое. Как будто кто-то намеренно накачивает улики, подсовывая там и сям эти жалкие щепотки. Наверно, не один Письменчук все-таки бродил в эти дни по тайге. Сема?.. «Извиняюсь за режим питания!» — вспомнилось лейтенанту.
Дневные хлопоты, езда, напряжение, Пашкина нервозность — все это утомило его. Он нахохлился, уткнул нос в воротник плаща. Уют — понятие относительное. Уют бывает и такой — в седле, дождливой ночью, на изматывающей душу тропе. Только надо отпустить все свои мысли на свободу, пусть текут, как им хочется, а самому слегка отупеть, и станет хорошо. Он так и сделал, и мысли его стали носиться туда-сюда, и в мокрой тьме отыскали драгу, и золото на лотке, и Светку Авдееву в красной косынке, незамужнюю, как заметил насмешливый Пасюра...
Лейтенант покачивался в седле, не чувствуя ни дождя, ни тряски, ни бесконечности пути, а только рассеянную улыбку на собственном лице.
Когда доехали, старик Рубахин отказался ночевать в поселке.
— Олени голодные, отпускать кормиться надо. Жена переживает: я в засаде сижу, думает. Внук не спит, однако. Поеду на палатку!
— Никуда не откочевывайте, — предупредил Ломихин. — Может, нужны будете.
— Куда кочевать — такая вода кругом. Телят топить?
В общежитии был один белобрысый Толик, он лежал в постели и курил на сон грядущий, слушая по транзистору «Песняров».
— Где Ящур? — спросил Ломихин.
— Где ж ему быть? На бульдозере он, в ночь, — Толик выключил транзистор, раздавил на нем окурок и натянул одеяло на голову. Пашка, качаясь от усталости, разбирал постель. Ломихин прошел в свою комнату, разделся и моментально уснул.
1973
Далее:
09 - Небритый
Произведение публиковалось в:
"Пара лапчатых унтов": повести и рассказы. – Благовещенск, 1984. – 256 с.