Дед Бянкин — частный сыщик. 07 - Неожиданный визит
Ранее: 06 - Козлов исчезает
В базе данных Аудиобиблиотеки Амурской литературы имеется аудиозапись стихотворения: читает Коваленко Андрей; 18,4 Мб (*.mp3)
Когда наутро Ломихин вышел из своей комнатушки, Толик уже ушел на работу, а Сема Ящур был на кухне. Он сидел на корточках перед печкой.
— Приятного утра, лейтенант! Я, конечно, извиняюсь быть в вашем присутствии!
— Чего уж — будьте.
Голова у Семы тряслась так, что, казалось, с его серого, как штукатурка, лица вот-вот отвалится вислый нос или кусок щеки.
Надев брезентовую рукавицу, Сема вытащил из огня кружку с бурлящим кипятком, сыпанул в нее пачку чаю и накрыл кружку все той же рукавицей. Сглотнул слюну, и по длинной шее пробежал кадык.
Лейтенант вышел на крыльцо. Моросило, окрестных сопок не было видно. Весь мир, казалось, придавлен тучами. Как Семина кружка рукавицей...
Умывшись, он сел за стол на кухне, наблюдая, как Сема завтракает. Тот делал из закопченной кружки маленький глоток, вдумчиво его усваивал и, пососав засохшую селедочную головку, снова делал глоток.
— Извиняюсь за режим питания, — сказал Сема. Жизнь возвращалась к нему прыжками, с каждым глотком. — Разрешите, если можно, дешевую папироску!
Ломихин дал ему закурить и спросил:
— Письменчук Павел с вами живет?
Сема Ящур затянулся папиросой, кивнул:
— С нами. Полностью согласен.
— Хорошо его знаете?
— Лейтенант, — Сема заглянул Ломихину в глаза. — Я плохо знаю Пашу. Я знать не знаю этого Пашу.
— Ну как? Вместе живете.
— Но я его не трогаю, а он меня не трогает. Я немолодой человек, а он молодой. Какие могут быть всесторонние контакты?
— Свободное время он как проводит?
— Вы лучше спросите, как я сам провожу свободное время на свободе. Я ложусь пластом и сплю. Но иногда выпью. Нет, я выпью... А Паша — он читает на кухне литературу. Рыбачить ходит. Если харюзков принесет с десяток или чирка какого — синее пупа, извините, — тут я, конечно, почищу, поджарю. А потом Паша идет гуляет, а я отдыхаю.
Сема снова хлебнул из кружки и сказал проникновенно:
— Вы, конечно, издалека разглядели, что я в жизни крупно ошибался... Но если бы я увидел, что Паша где-то что-то взял, я бы как сказал? Паша, я бы сказал, ты не ложил — и не трогай. Зачем ты, такой молодой, трогаешь?..
Сема ушел на работу, а Ломихин закурил...
Попытался привести в систему все добытые вчера сведения. Получилось что-то зыбкое, ни за что толком не уцепишься. У Бянкина этого — и то была своя теория, хоть и основанная не столько на фактах, сколько на безмятежной вере в собственные догадки, но зато логичная. «Версия Бянкина» предполагала, что золото уплыло с драги по цепочке Козлов — Письменчук — охотник Рубахин.
Но там, на старых отвалах, были ведь перед этим и женщины, тоже работающие на драге, причем занятые непосредственно на съемке золота с дражных шлюзов. Да и самих стариков, нашедших склянку, нельзя упускать из виду: все ли они рассказали, что знают?
Пашка... Где он был, когда они прилетели в зимовье? Где сейчас охотник Рубахин?..
На последний вопрос ответить нетрудно — будь сейчас в распоряжении вертолет. Но вертолета при такой погоде ждать не приходится...
Ломихин всего год, как кончил школу милиции. Район он уже знал, — кроме, как назло, этого вот Балыктака. И случилось так, что пришлось посылать сюда его: зубр Степанько лежал в больнице с воспалением легких, заместитель начальника райотдела в командировке, еще один инспектор сдавал как раз экзамены. Конечно, если придется туго, без помощи не оставят.
Ломихин встал, решив для начала побывать на драге.
Когда он, шурша плащом, поднимался на крыльцо конторы, ему навстречу шагнул человек — высокий, широкоскулый. Большой нос торчал на лице весело и нахально.
— Пасюра, — представился он. — Драгер, а также и партгрупорг. Если имеете до меня вопросы, то будьте ласковы.
— Начальник у себя?
— На драгу уехал.
— Зачем я здесь, — надеюсь, знаете?
— Хо! — улыбнулся Пасюра. — Не так хорошо, как моя кума, но слыхал.
«Один отмахивается, другой зубы скалит», — раздраженно додумал лейтенант. Пасюра, покосившись на его злое лицо, перестал улыбаться.
— Я знаю, лейтенант, в каком разрезе вы с Федором говорили. Он с пол-оборота заводится, Федор-то — есть трошки. Опять же — понять его можно: мне вот тоже до ума не доходит, кто взял то золото, чтоб ему пусто... Ну, вы на драгу? То сидайте в люльку.
И он сошел к стоявшему у крыльца мотоциклу.
...Драга высилась перед ними, как корабль, но вместо водных далей за кормой ее были кучи гравия, а впереди — взрытое, расчищенное бульдозерами пространство, подступающее к стене ельника. Драга медленно поворачивалась в котловане, заполненном водой, вздрагивала. Уши ломило от могучего гудения и лязга железа.
С палубы на берег котлована опустился трап — словно подъемный мостик через ров средневекового замка. А высоко над ними, облокотясь на железные перильца, стоял Козлов и глядел на пришельца. И странствующий рыцарь ОБХСС шагнул в таинственный прохладный сумрак плавучего замка.
Он полазил по корабельным лестницам, посмотрел, как, грохоча, крутится бочка — огромный цилиндр, в котором струи воды промывают породу, глянул на огороженные сеткой шлюзы, где мутные потоки воды оставляют золото...
Начался сполоск. Женщины в непромокаемых неуклюжих костюмах мыли резиновые коврики. В ячейках этих ковриков осели золотые песчинки.
Вот кучка металла уже на лотке... Работают все на виду друг у друга. И начальник торчит тут же, упорно не глядя на лейтенанта. Кто-то из них?..
Молоденькая сполосчица в красной косынке стрельнула в лейтенанта черными глазами и что-то сказала соседке. Лейтенант потрогал узел галстука — и уставился на какую-то железную трубу. Нужна она ему была сто лет, эта труба... Перед глазами вдруг возникла виденная сегодня возле конторы афиша. Названия фильма он не помнил, а помнил только, что «нач. в восемь час. веч.».
Не спешил плавучий замок раскрывать свою тайну...
— После работы женщин пригласите в контору, — сказал лейтенант Козлову. Покосился напоследок на красную косынку и сошел вслед за Пасюрой на берег. Садясь в коляску мотоцикла, пробормотал: — Нач. в восемь час. веч...
— Чего? — переспросил Пасюра.
— У вас сегодня кино есть?
Пасюра не удивился. Невозмутимо заявил:
— А что? Она незамужняя!
— Кто? — смешался лейтенант.
— Так Светка ж! Авдеева. В красном платочку.
Мотоцикл оглушительно захохотал и помчал их обоих к поселку.
Подъехали к конторе.
И тут Ломихин увидел оленей.
Он, конечно, имел о них представление — по картинкам. Но тут — ты гляди-ка — живые! А ростом — телята. Он-то думал, они как кони... А на рогах что — шерсть?
Инспектор Ломихин выскочил из коляски и, путаясь в плаще, подошел, протянул руку к пушистым плюшевым рогам. Их владелец выкатил глаза, как две фиолетовые чернильницы, шарахнулся к забору, на шее динькнул колокольчик.
Лейтенант отдернул руку и опомнился. Ну, мальчишка!.. Покосился на Пасюру.
Но Пасюра глядел не на него, а в сторону лавочки — той самой, на которой дед Бянкин пережил столько счастливых и горьких минут. Там, в окружении десятка балыктакцев, сидел старик якут, лет семидесяти, с непокрытой седой головой. Рядом стоял карабин.
— Кто это?
— Это? — Пасюра повернулся к лейтенанту. Так то ж и есть охотник Рубахин.
Старик поднялся и шагнул к лейтенанту. Заговорил, торопясь, путая русские слова:
— Ты — хорошо, что здесь. Я хотел район звонить — сказали: нельзя, телефон кончился!..
В кабинете Козлова старик поставил карабин в угол, уселся напротив Ломихина:
— Такими делами, начальник! Засаду надо делать!
Лейтенант откинулся на спинку стула. Было похоже на то, что засады у здешних дедов вошли в моду.
Вот что услышал лейтенант.
Палатка Рубахина была раскинута километрах в пятнадцати от поселка, где были хорошие корма для оленей. Недели две назад Захар поехал искать пропавшую из его стада важенку с олененком. Вдруг услышал лай своих собак. На кого они лают — старик догадался, и не ошибся: это был медведь.
— Здоровый? — спросил Ломихин.
— Нет. Молодой. Четыре лет.
— Убили?
— Убили, убили! — рассердился вдруг старик. — Ты слушай, не мешай.
В стороне лежал олень. Та самая пропавшая важенка, которую Захар искал. Брюхо разворочено, внутренности рядом — наполовину съедены. Тут же олененок с вырванным животом. Захар не был зол на медведя, потому что убил его, да и глупо злиться на медведя. Но молодую рослую оленуху, которую он уже приучил ходить под вьюком, было жалко.
Вдруг он разглядел, что горло оленухи не порвано зубами, а перерезано ножом, и живот вспорот ровно, и задняя ляжка аккуратно освобождена от шкуры, а мякоть срезана. Старик стал перебирать в памяти всех жителей Балыктака, — а он всех знал, потому что часто ездил в поселок продукты покупать, и гулять туда ездил. Не мог понять, кто это сделал. Сильно обиделся.
А сегодня утром он нашел зарезанным еще одного из своих оленей. Тот, кто резал, знал толк в оленине: язык взял, мякоти часть взял, а печень оставил. И Рубахин на его месте не стал бы брать эту печень, потому что было видно — больная. Следы от оленьей туши шли к ключу, и там, на песке, четко обозначился след резинового сапога, рисунок елочкой. Но дальше неизвестный долго шел по воде, а где свернул и вышел из ключа — старик не мог найти.
— Тогда я сюда поехал. Мясо совсем хорошее. Наверно, придут за ним. Засаду надо делать.
Все это вполне походило на правду. Но в тайге, как все утверждали, из Балыктака был только Пашка. И если оленя зарезал Пашка, — тогда сомнительно, что золото он унес этому хозяину оленя. В таком случае — кому же?
Лейтенант поглядел на Рубахина и спросил в упор:
— Письменчук много рыбы поймал?
— Э? — старик вынул трубку изо рта. — Как ты говорил?
— Письменчук. Он же ваш гость!
— Письменчук? Который письма носит? Коротков?
— Нет, не почтальон. Фамилия такая — Письменчук. Зовут Пашка, — внимательно глядя на Рубахина, лейтенант стал перечислять Пашкины приметы, какие сам знал: — Ну, молодой, рыжий...
— А! Рыбак Пашка?.. Зачем гость? Он не был у меня. Я его совсем маленько знаю, весной в Балыктак ездил — видел. Думаю, начальник, это не Пашка резал.
— Почему?
— Пашка весной мою «Спидолу» чинил, я ему мяса давал — он не брал, стеснялся. Не жадный.
— Значит, не взял?
— Потом взял, — кивнул старик.
— Ну вот, — усмехнулся Ломихин.
— Совсем забыл! — старик полез в карман. — Штука есть! Штуку нашел сегодня, возле оленя. Вот!
Это был складной ножичек. Фасонистое, как у самурайского меча, маленькое лезвие ловко пряталось в; рукоятку, имевшую вид женской серебряной туфельки. Вещица была самодельная, но очень аккуратной работы.
— Поехали засаду делать, начальник. Наган бери, бумагу тоже бери: поймаешь бандита — в тюрьму запишешь.
Ломихин вертел в руках ножик, раздумывая. Имеют ли отношение к пропавшему золоту зарезанные олени и неизвестная Золушка, потерявшая эту «туфельку»? Но съездить с охотником, видимо, следует. Ведь золото в тайге, и Пашка где-то там, в тайге.
В кабинет заглянул Козлов, вернувшийся с драги.
— Пройдите к рации — вас спрашивают.
Сев за рацию, Ломихин плотно прикрыл за собой дверь и всеми силами старался говорить потише, но тем не менее орать пришлось так, что чуть горло не сорвал. Козлов, стоявший в коридоре, понял, что лейтенант говорил с майором, начальником райотдела, — сообщил о приезде охотника и о том, что сам собирается в тайгу.
Выйдя в коридор, Ломихин увидел начальника драги и зло сказал ему:
— В следующий раз, Федор Станиславович, не стойте, пожалуйста, под дверьми. Не солидно, знаете ли.
— Уж мне, сироте, и податься некуда! — ухмыльнулся Федор. — Кабинет вы заняли.
— Сию минуту освободим.
— А со сполосчицами будете беседовать?
— Не успею. Скажите им — завтра.
На улице Рубахин отвязал своего верхового оленя, лейтенанту подвел другого, тоже оседланного. Сидевшие на лавочке балыктакцы — и среди них дед Бянкин — заинтересованно умолкли.
Лейтенант взял повод и удивился: вожжа была только одна, правая. Глянул на седло — стремена отсутствовали. Хм... Он решил посмотреть, как будет садиться Рубахин. Тот зашел к оленю не слева, как к коню, а справа. Седло было старику на уровне плеча. Как же он обходится — без стремян-то? Охотник оперся правой рукой на палку, занес вперед левую ногу — и неуловимым прыжком взлетел в седло.
Ломихин нерешительно потоптался, задрал ногу — олень шарахнулся от него. На лавочке захихикали. Охотник подъехал, забрал у Ломихина повод и подвел оленя к лавочке:
— Садись со скамейки, я держу... Э, спину ему не сломай, не лошадь тебе!
Тронулись. Впереди Рубахин, за ним пять оленей в связке, а сзади — Ломихин, поглощенный подробностями непривычной езды. Седло ходило под ним ходуном. А рога?.. Ну, ничего, до глаз, кажется не достанут, не должны.
Проводив седоков взглядом, дед Бянкин поспешил к Максимову. Тот лежал в постели. Едкий запах натираний стоял в квартире.
— Поехал лейтенант на олешках кататься!
— Ну и что?
— А то! Делать ему нечего. Пашка из тайги и так никуда не уйдет. А главарь-то тут шебаршится! — и дед рассказал Ивану Гавриловичу про свою неудачную слежку, про ночное исчезновение Федьки.
— Куда ж он мог исчезнуть? — усмехнулся Максимов.
— Шут его знает. Может, в кувете залег. Помог бы ты мне, Гаврилыч! Вдвоем-то мы бы его распрекрасно выследили.
— Не хватало мне по кюветам ползать! — Максимов сел в постели, сердито посапывая.
— Куветы я сам обследую, если что, — поспешно заверил Бянкин. — А ты на сухоньком...
— Слушай! — закричал Иван Гаврилович. — Когда ты от Федора отвяжешься? Сыщик тоже... Людей ходит смешит.
— Смешу, значит? Вот оно как! — Дед встал и подошел к двери.
— Ладно! Нюхай свои скипидары, Максимов. Потом только не говори: мы, мол, с Бянкиным!.. Не примазывайся, понял?
Вечером опять шел дождь. Федор допоздна засиделся в кабинете. Бянкин из темноты терпеливо смотрел на освещенное крыльцо конторы. Наконец, Козлов появился. Домой ему надо было идти влево. Он спустился с крыльца, оглянулся еще раз — и пошел направо.
Бянкин двинулся за ним — и на этот раз более или менее бесшумно, ибо ради этого был обут в валенки: сначала надел Майкины кеды, чтоб ноги не промочить, а поверх — валенки. Он крался, не отрывая глаз от высокой фигуры Федора в длинном брезентовом дождевике, пересекавшей пятно света от лампочки на столбе. Освещенное место нужно было пересечь и деду. Помедлив, он отважился и шагнул в круг света. И тут уходивший в темноту Козлов оглянулся.
Дед замер на свету в своих валенках, растопырив руки, как астронавт на Луне. Но Козлов повернулся и зашагал дальше. Заметил или не заметил? Дед отчаянно засеменил вперед, торопясь пройти освещенное место. А Козлов уже открывал калитку ближайшего двора. Это был двор Пасюры. Федор вошел в дом.
Дед приткнулся в темный уголок. Ждать пришлось недолго. Хлопнула дверь, потом калитка, и Козлов снова показался на улице. Но, вопреки ожиданиям, пошел не в, том направлении, куда вчера, а повернул назад. Бянкин даже разочаровался: «Домой, что ли?» — однако решил не отставать. А тот шел не спеша, словно прогуливаясь, задумчиво опустив голову.
Когда дед с замиранием сердца снова пересекал по краешку пятно света у столба, Федор, все так же задумчиво глядя под ноги, круто повернулся и двинулся прямо на Бянкина. Дед стоял на месте, проклиная себя за оплошность. А Федор подошел вплотную, поднял голову — и Бянкин вздрогнул. Из-под капюшона ему безмятежно улыбалось лицо... Пасюры!
— Шо, диду, моцион совершаем?
— А... Федька где?
— Кто? — удивился Пасюра. Даже глаза выпучил.
На нем был Федькин плащ. Федькин — и ничей иной!
Дед затейливо выругался.
— Такие старые и так лаемся! — укоризненно сказал Пасюра — и последовал к дому.
Дед добрел в размокших, пудовых валенках до лавочки, устало присел. Значит, разыграли! Пока он крался, как глупый котенок, за Пасюрой, Федька опять ушел! Попросил Пасюру отвлечь его, Бянкина, — и ушел. Но Пасюра-то — неужели и он замешан?.. Ну что ж, пока — два ноль. В вашу пользу, Федор Станиславович.
1973
Далее:
08 - Рюкзак на тропе
Произведение публиковалось в:
"Пара лапчатых унтов": повести и рассказы. – Благовещенск, 1984. – 256 с.