Дед Бянкин — частный сыщик. 03 - Ещё один некто
Ранее: 02 - Первая тайна сапога
В базе данных Аудиобиблиотеки Амурской литературы имеется аудиозапись стихотворения: читает Коваленко Андрей; 15,3 Мб (*.mp3)
Федька Козлов приехал в Балыктак четыре года назад, после техникума. Дед Бянкин помнит вечер самодеятельности в поселковом клубе. Вышел на сцену этот новенький. Длинный, черный, с гитарой. Ударил в струны, сказал:
— 3-зазнобила!
У балыктакцев мороз по коже. Дышать перестали. Федька еще ударил — и пошел:
Ох, зазнобила
Да ты ль мою гал-ловушку...
А зазнобила
Ой, зазнобила
Мою ли р-раскудря-аву-ю!..
Волос у Федьки прямой, а не кудрявый. Но так высверкивал и по залу его глаза, такой хищной была улыбка на узком лице, такая таборная, пропащая тоска слышалась в его голосе, что и впрямь всём почудилась раскудрявая цыганская головушка.
Федьку поставили на драгу кормовым машинистом, но скоро эта должность показалась ему скучной. Каждую остановку он лазил со старшим машинистом по всем закоулкам драги — с ключами, чумазый. Всюду нос совал. Или, оставшись на работе с другой сменой, донимал драгера, пока тот не уступал ему место у пульта. К осени уже говорили о нем: «Шустрый!» — и скоро поставили старшим машинистом.
Таким же дьяволом был он всюду. Уже привыкли: если Федькиного голоса в поселке не слышно, — значит, просто нет Федьки в данный момент в поселке. Там затянет одну из своих цыганских песен, там заспорит с кем-то так, что полпоселка в спор втянет, а захохочет — собаки нервничают, интересуются.
Правда, удивляла всех Федькина скупость: он не пил — при его-то замашках! В клуб два года ходил в студенческом своем свитерке, в затрепанном плащике. Складывал, говорят, на книжку. Да только позор ему за это или честь — кто скажет? Дед Бянкин, во всяком случае, Федьку первое время очень уважал.
Когда приехала на каникулы внучка Майка, дед подмигнул ей:
— Видала парня? Огонь!
— Ой, обожглась! — презрительно сказала Майка. — Об этого скупердяя.
Стояла перед дедом — футы, ну ты! Выше деда на голову, в белых штанах, на поясе цепь варнацкая с бляхой, в которой весу на глаз килограмма три (дед как-то увидел эту бляху на комоде, не стерпел, потрогал — ты смотри! легкая!)
— Коза! — сказал дед. — Поискать таких, как Федор.
Но не долго он так думал. Стал Козлов деду врагом. Вышло так. Бянкин, уйдя на пенсию — работал он возчиком, — увлекся чтением детективов. За детективными романами ездил даже в другие поселки, все районные книгочии были у него в приятелях. Захлопнув прочитанную книгу, начинал томиться — где новую достать. Заезжий артист областной филармонии, помятый, поживший дядя, подарил ему свою не менее пожившую шляпу, и дед ходил по поселку, надвинув ее на глаза, проницательно поглядывая вокруг и соображая: на кого он больше походит — на Шерлока Холмса или на комиссара Мегрэ.
— Ты гляди, — смеялись бабы. — Прямо как уполномоченный!
Но кличка «уполномоченный» его не смущала, втайне даже нравилась.
Раз дед сидел на лавочке у конторы, пересказывал мужикам очередной детектив:
— И майор, значит, говорит: как нам имя убийцы неизвестно, то обозначим его покамест «господин Хэ».
Федька вылупил глаза. Потом догадался:
— «Господин Икс», наверно? — и заржал, — «Господин Хэ»! Ой, помереть мне!..
Дражники захохотали — скажи, какие грамотеи все! — и стал дед на долгое время «господином Хэ».
Обиделся Бянкин на Федьку. Потом вроде забылось, насмешки утихли. Дед тосковал по слушателям. Раз вечером шел по улице мимо той же все лавочки, мужики крикнули:
— Антон Федотыч, иди травани детективчик!
Бедный дед внутренне просиял. Изо всех сил стараясь сохранить каменное, «уполномоченное» лицо, степенно двинулся к скамейке, но, спускаясь по обочине к кювету, поскользнулся и сел в лужу. В кишках у него похолодело. Он поднялся и стал горстью выжимать сзади штаны, от растерянности упорно сохраняя серьезный вид. Мужики глухо стонали, но из деликатности сдерживались. А Федька — и оказался же он тут, пасть ядовитая, — хихикнул. Да еще стихами, паразит такой:
Уполномоченный
Упал, намоченный!
Дражники, все как один, захохотали в голос, носами даже захлюпали от радости.
Дома дед сидел на сундуке, глядя в пол. Вспоминал Федькину скупость (в его-то годы над копейкой трястись!), наглость его и крикливость; Наливался яростью. А когда жена Устя, подоив корову, разливала молоко по банкам — для постоянных клиентов, — дед велел:
— Федьке молоко не носить!
— Та вин же, кажуть, начальником будэ.
— Хоть прокурором! — закричал дед. — Шиш ему, не молоко!
И когда внучка Майка, закончив свое училище, приехала в Балыктак работать фельдшером в медпункте, он больше не подмигивал ей насчет Федьки.
Кузьмич, старый начальник драги, вышел на пенсию и уехал в Кишинев, в свою кооперативную квартиру, а начальником — надо же! — и вправду поставили Козлова. Иные возмущались: салажонка, мол, возвысили. А другие возражали: а что? Парень деловой, пусть растет. Но Федьке, кажется, было все равно, что там о нем говорили. Он купил «ИЖ» и начал мотаться на нем от мастерских на драгу, с драги в контору. В роль начальника вошел с ходу — застенчивостью не страдал. В прошлый сезон за два месяца на драге случились две поломки, одна по прямой Федькиной вине, из-за его упрямства. На прииске получил он за это разнос и выговор, но на месте удержался.
А вот уже с полгода Федька вроде стал чего-то заискивать перед Бянкиным. То ли боялся дедова проницательного взгляда, то ли молока хотел. Но дед презрительно отворачивался и на приветствия не отвечал.
Баюкая свою обиду, Бянкин вглядывался в темноту, лежа на сырых березовых ветках, и думал: уж если завелся вор в Балыктаке, так слава богу, если это не кто другой, а Федька Козлов.
...Деду приснилось, что он пришел в баню, а там холодина — спасу нет! Но веничками вроде пахнет нормально. Хотел погреться в парной, а оттуда вылезает представительный мужчина. Хоть и голый, а сразу видно — полковник. И объявляет:
— Засадой руководил товарищ Бянкин!
— Ну-у? — ахнула баня. Дед скромно потупился.
— Факт! — сказал полковник. — И за проницательность Бянкину присвоен большой чин.
— Какой? — заволновались все.
— Ревизор Восточного полушария!
Сердце у деда заколотилось от счастья. Ага, разинули рты!.. Дед им всем скомандовал:
— Руки по швам!
Все стали навытяжку. И полковник тоже. Один шофер Аркаша сидел, намыливая мочалку, и ныл:
— Конечно, у Бянкина два жигана было... Так-то и любой замухрышка сумел бы вора словить.
Деду стало обидно. Подхалимы это заметили и засуетились:
— Товарищ ревизор земного шара!..
— Полушария! — заскромничал дед, ежась от холода.
— Мы этого Аркашу щас тазиком по кумполу!
— Ладно, — сжалился дед. — На первый раз ему амнистия.
Полковник доложил:
— Вот вам, товарищ Бянкин, еще награда — именной банный веник. С надписью «За хладнокровие».
— А где надпись?
— Не могу знать... Была!
«Украли, черти, надпись!» — ужаснулся Бянкин, зарываясь лицом в веник... и проснулся.
А когда понял, что елозит носом не по венику, а по березовым пахучим веткам подстилки, когда увидел, что уже совсем светло над отвалами... Да что говорить!
В общем не хотелось смотреть друг дружке в заспанные физиономии. Засада, елки зеленые...
— Приехали! — подытожил Максимов.
— Под вид того, — простонал дед.
Поползли с отвала к озерку — лбы окунать. Холодно, туман, сырость... Жить неохота в такое утро — взял бы да и загнулся на месте.
А вообще-то чего паниковать? Ну, вздремнули. Ну и что? Так уж непременно вор и заявился в этот момент, да? Вон он, сапог-то, — лежит себе. Зачем паниковать?
— Ваня, ты храпишь во сне?
— Чего?!
— Да вот — думаю. Если, скажем, кто и приходил сюда — он, небось, храп услыхал, испугался и удрал. Понял же: раз храпят, значит засада!
Максимов посопел и сказал:
— Дурак.
Дед не возразил. Потоптавшись, неуверенно двинулись к сапогу. Максимов сунул руку в кирзовое голенище, пошарил... Потом дед долго ковырялся и зачем-то вытащил стельку. Хорошая еще была стелька.
— Голову туда засунь, — сказал Максимов. — Комиссар французский... «Для хладнокро-овия!»
— А ты не пил? Ты за шиворот лил? Умник!
— Ну, хватит! — оборвал Максимов.
Да... Теперь чего доказывать? Проспали золото. Устроили два старых хомяка засаду, постелили веточек... Ну что было не сдать эту склянку куда следует!
Пускай бы там разбирались до посинения, наше какое дело? Ох; и сели в галошу!
Дед вспомнил сон, дурацкий именной веник — и зашипел от стыда, как гусак.
Для очистки совести решили поглядеть, нет ли каких следов. Побрели тропой по направлению к поселку. На каменистом отвале никаких следов, конечно, не было. Спустились в заиленную, сырую низинку перед другим! отвалом.
И увидели след. Он, без всяких сомнений, принадлежал ночному гостю! Вот вчерашние отпечатки их собственных кирзовых сапог. Вот след Федькиного мотоцикла, двойной туда и обратно. Вот бабы, ходившие за моховкой, нарябили своей мелкой обувью. Но все это не то, чтобы засохло, однако уже обветрело, отвердело чуток. А тут — свеженькие, жиденькие еще следы сапог. Резиновых! И рисунок подошвы — елочкой.
Бянкин встал на карачки и принялся всесторонне изучать этот отпечаток.
— Тэк-тэк!.. — но в голове был сплошной туман, и ничего путного на ум не приходило. — Протектор елочкой. Люба-пытно! У кого в Балыктаке такие сапоги?
— Здрасьте! — сказал Максимов. — У всех.
Дед вздохнул. Что верно, то верно: все мужики в поселке имели резиновые сапоги. У кого на подошве шишечки, у кого елочки — всяких полно. Продолжив поиски, выяснили только одно: похититель в поселок не вернулся, следы по тропе уходили в тайгу.
Разложив костерок и вскипятив чай, стали обсуждать свое глупое положение и искать выход.
Тропа, возле которой они так некстати выспались, шла от поселка отвалами до Савоськина ключа, поднималась вдоль него, потом сворачивала, переваливала сопку и, пройдя тайгой еще десятка два километров, кончалась у речки Илькан. Там стояло зимовье. Его срубил охотник-якут Захар Рубахин, но сам в нем подолгу не жил — кочевал с семьей на оленях по окрестной тайге.
Тропу к зимовью натоптали балыктакские рыбаки.. Возле поселка из-за этих драг какая рыба? Одни налимы несчастные. Да и тех нету. Металл берем, а рыбу губим, понимаешь... А Илькан — до него далеко, тридцать с гаком — зато рыбный. Потому и топали туда любители. Ответвлений же тропа никуда не имела.
Итак, ночной вор ушел по тропе. Собирался он перепрятать золото подальше? Или кому-то в лесу передать его? Но кому? Балыктакских никого в тайге нет. До других поселков слишком далеко. Экспедиции нынче в окрестностях не работают. Только охотник Рубахин может быть где-то рядом.
— Да неужели к Захару потащил? — сказал Максимов.
— Надо всех подряд на заметку! — отрезал Бянкин. — Иначе бесполезняк.
Решили еще посидеть: ведь вор мог и не дойти до Ильканского зимовья, а обделать свои делишки где-то поближе и вернуться. Теперь хоть не прозевать!
Время от времени начинал сеять дождик. Из тайги никто не вышел. Зато из поселка вдруг прикатил на мотоцикле Пасюра. Из коляски выскочила встревоженная Майка.
— От они где, зверобои! — закричал Пасюра. — Ну как, диду, медвежьи кишки? Намотались на жиган?
— Деда! Ой, что стряслось? — затрещала Майка. — Там баба Устя всю ночь не спала. Правда, медведь был?
Старики замялись.
— А то не было? — Пасюра углядел пустую бутылку. — Такая шкура сохнет, я извиняюсь.
— Деда! — нахмурилась Майка.
— Да вы что, на самом деле! — взъерепенился дед. — Ну посидели, ну отдохнули... Нельзя выпить на фоне природы?
— На фоне — оно можно, — примирительно сказал Пасюра. — Ты глянь, Майя, люди ж занятие имели, рыбу ловили.
Майка подбежала к котелку, заглянула:
— Фи! Головастики!
— Рыбака нашего не видели? — спросил Пасюра. — Пашка нынче на Илькан пошел.
Старики переглянулись.
— Какой Пашка?
— Да молодой этот. Письменчук. Я ему вчера говорю — какая рыбалка? Вверху дожди уже неделю, вода так и прет. А он: ничего, мол, сбудет вода. Отгулов у него набралось на целых полмесяца, так невтерпеж ему.
— Та-ак, — рассеянно забормотал Бянкин. — Вода, конечно, мутная... И когда он пошел, Пашка-то?
— Видать, затемно. До Илькана вон сколько топать.
Ну, поехали домой?
— Вы езжайте, езжайте... Мы с Гаврилы чем следом.
— Деда! — Майка поджала губы.
— Да идем, говорят, идем! Вот несчастье!
Пасюра с Майкой уехали. Старики собрались и тоже пошли к поселку, обсуждая новость. Итак, Пашка Письменчук — вот кто прошел тут ночью или на рассвете! Кормовой машинист драги. Он в поселке недавно. Толком не известно, что за человек. Надо срочно звонить в район, в милицию, пусть приезжают, им виднее.
Когда до поселка было уже близко, пошел дождь. Не бешеный ливень, но и не вялая морось, спокойный, уверенный, знающий свои силы, этот дождь уже неделю лил в верховьях. И вот добрался сюда. И весь мир занавесил.
1973
Далее:
04 - Одно к одному
Произведение публиковалось в:
"Пара лапчатых унтов": повести и рассказы. – Благовещенск, 1984. – 256 с.