Дед Бянкин — частный сыщик. 02 - Первая тайна сапога
Ранее: 01 - Шесть пудов бумаги
В базе данных Аудиобиблиотеки Амурской литературы имеется аудиозапись стихотворения: читает Коваленко Андрей; 13,9 Мб (*.mp3)
Бабы ходили собирать моховку на Савоськин ключ, а в кустах как затрещит, по камням как зашваркает...
На другой день Федька Козлов, начальник драги, доехал до ключа на «ИЖ-Планете», облазил там все. Говорит, нашел развороченный муравейник.
Муравейники кто разрывает? Вас учить не надо?
Федька, правда, не понял, — то ли вчера разворочено, то ли давно. Мол, ночью дождь следы прибил. Будто он в следах что смыслит. Шестерню главного привода сломать — это он понимает, зелень пузатая. Песни орать понимает, людей пожилых обзывать...
На всякий случай дед Бянкин зашел с утра к своему соседу Пасюре.
— За моховкой иду. На Савоськин ключ. Парочку жиганов надо, а то бог его знает...
Сосед дал ему две круглые пули. Дед тюкнул их друг о дружку.
— А поубийственней нету? Турбинку бы!
Пасюра заухмылялся. Дед стал ему доказывать, что турбинкой как вдаришь — все кишки на нее намотает, так люди говорят. Но Пасюра сказал: ничего, на круглую тоже намотает, лишь бы у медведя кишок хватило.
Дед Бянкин все эти шуточки оставил при Пасюре.
Тропа, ведущая к Савоськину ключу, проходит по старым галечным отвалам. Их насыпала не теперешняя электрическая драга, а еще старая, паровая. Для нее уйму леса перевели на дрова, все сопки кругом лысые. И дед Бянкин тоже вот облысел, а старые отвалы, эти сыпучие кучи камней, наоборот, позарастали, — видишь, как оно выходит! Березнячок вырос тут, листвяк молодой. А в яминах среди отвалов, в маленьких озерках, завелись гольяны.
Кто-то сидит вон в ямине, ловит гольянов. Ага — это же Иван Максимов, бывший машинист драги, второй год пенсионер.
— Привет пациенту! — крикнул Бянкин. Спустился с тропы и сел рядом. — Вчера приехал?
— Ну, — сказал Иван Гаврилович. Лицо у него было серое, больничное. Спросил деда вяло: — А ты далеко?
— На Савоськин, за моховкой. — И дед хлопнул по стволу ружья: — На всякий случай взял. Слыхал, бабы-то прибегали?
— Старуха говорила. Я тоже свое прихватил, — Иван Гаврилович кивнул на двустволку, лежавшую на рюкзаке. — А то тут рядом, думаю. Мало ли чего.
Да, тут было близко. Тут отвалы кончались, и тропа выходила к ключу. «Провалился бы он, этот ключ, вместе с ягодой», — уныло подумал Бянкин. Но раз отчаялся идти, да пули взял, да всем доложил, — надо идти, набрать с полведра.
— Долго ты вылеживал, Ваня, — вздохнул он. — Подлечили?
— Ага... Мозги пудрят... Как ломало, так и ломает.
— Сдались тебе гольяны! — дед плюнул. — Хоть бы путевая рыба, а то так — радикулит один. Зад выстужаешь на этих камнях.
В крохотном озерке, на мелком месте, видна была снасть — корытце из частой проволочной сетки, а в корытце, привязанная, размокала корка хлеба. Из игрушечных водорослей, из игрушечных таинственных глубин выстреливали рыбки. Танцевали над коркой, осторожничали, удирали. Но — ах! — жизнь игра и смерть игра. Вот их, осторожных, вокруг корки уже с полсотни. Черно от спинок. Иван Гаврилович, кряхтя, нагнулся и — раз! — поднял на длинной палке снасть из воды. Серебряные рыбки плясали на сетке, как мелкие копейки рыбацкой удачи.
— Не-ет, — дед махнул рукой. — Это не рыбалка.
— По мне — так рыбалка, — буркнул Максимов, кидая гольянов в котелок.
— Слышь, а ты бы их удочкой! Все забавнее.
— Такую мелкоту — удочкой? Хлеб с крючка раздербанят — и вся забава.
— А ты на червя! — посоветовал дед. — Тонкого червяка насади — не раздербанят.
Дед любил советовать. Кто не любит?
— Ищи тут червей, в нашей мерзлоте, — Иван Гаврилович, похоже, начал злиться.
— А скажешь, не найду? Спорим на две «яблочных»?
— Иди-ка ты! — раздраженно отрезал Иван Гаврилович. — С червями со своими...
— Рыбак из тебя, я посмотрю, дак... — презрительно сказал Бянкин. Забрал ружье, ведро и полез наверх, на тропу.
Потоптался наверху. Поплестись дальше? Но спор так и кипел; в нем. Этот Максимов — чурка с глазами. Ему словами не докажешь, всю жизнь такой. Его надо носом ткнуть — тогда только.
Бянкин знал: спуститься сейчас вон к тем тальникам — и там, под слоем гнилых ивовых листьев, обязательно найдешь дождевых червей. «Докажу», — решил дед и огляделся — нет ли какой банки, червей складывать.
Банок не было, а валялся под кустом старый кирзовый сапог. Тоже посуда! Червей можно и в сапог. А что? С землей.
Запустив руку в сапог — так, для порядка — он что-то внутри нащупал. Вытащил — это оказался аптечный пузырек, этикетка желтенькая, чистенькая. «Из-под витаминов флакушка», — догадался дед. В пузырьке, однако, не витамины: тяжелый, как гирька. Дробь не дробь... Открутил пластмассовую крышку, тряхнул бутылочку — на ладонь упали кусочки — желтые, тусклые, жеваные какие-то.
— Е-мое! — сказал Бянкин и осторожно сел наземь. С трудом попадая в горлышко — руки затряслись, — покидал кусочки обратно в бутылочку. Подышал поглубже, чтобы успокоиться, и крикнул:
— Максимов! Ва-аня-а!
Максимов, шурша галькой, вылез наверх. Увидел, что дед весь трясется, — сам побледнел.
— Что такое?
— Ы! — сказал Бянкин и протянул пузырек.
Максимов взял — руки у него тоже вдруг заходили ходуном — сыпнул на ладонь. Долго разглядывал.
— Золото... — сказал севшим голосом.
Какое-то время сидели молча, разглядывая находку.
— Сколько потянет? — спросил, наконец, Бянкин.
Иван Гаврилович взвесил склянку на ладони.
— Полкило верных.
— Ай-я-яй! — восхитился дед. Он уже немного успокоился. — А глянуть — кот наплакал. Серьезный металл!
Максимов не разделил дедова восторга. Он хмуро о чем-то размышлял, потом сказал:
— Наверняка с нашей драги утащили. Кот наплакал! А если уже с пуд наворовали?
Бянкин попытался вообразить себе пуд золота — не смог. Опять ужаснулся:
— Кто же это, а, Ваня? Кто-то из дражников?
Максимов пожал плечами.
— Доложить нужно... Только вот кому?
— Как кому? Федьке и скажем. Начальник же — пусть попрыгает.
— Федьке? — Иван Гаврилович с сомнением, поглядел на склянку. — Тут вот в чем заминка, Федотыч... Начальник — он же на каждой съемке золота торчит безотлучно. Мимо его никто крупинку не пронесет. Так-то.
— Дак что, думаешь, тут сам Федька?..
— Ну, не знаю! — Максимов нахмурился, осторожно положил пузырек на камни. — Я ж на драге теперь не работаю. Не знаю, какие там у них новые порядки.
Дед Бянкин снял шляпу, вытер рукавом потную лысину. И вдруг прошептал:
— Мне подозрительно!
— Так и мне тоже.
— Нет, ты слушай! — дед схватил пузырек. — Федька вчера на «Ижаке»-то сюда ездил, так? Следы, говорит, медвежьи, муравейник... А сам, выходит, золотишко прятал. Форменный некто!
— Кто форменный?
— Некто! Ну, пишут так: если преступника по имени не знают, — называют «некто». А Федьку и по морде видно, что некто. Та еще рыбина!
Иван Гаврилович заколебался:
— Черт его знает. Так уж сразу и некто! Парень вроде ничего...
— Ну, конечно! — сказал дед желчно. — Прямо не Федя, а божий одуванчик. А ты забыл, какой он жадюга? Он сберкнижку из зубов не выпускает. Его это фокусы, точно!
Стали соображать, как быть. К Федору Козлову лучше, на всякий случай, не ходить. Надо самим звонить в район, в милицию. Но отсюда, из Балыктака, пока дозвонишься в Оскор — это же полдня пройдет, и охрипнешь, пока доорешься. Такая система. А в конторе, где коммутатор, — народ толкается, делать им нечего. Слух пойдет — расхитителя этого спугнешь, а он спрячет концы в воду. Если ночью позвонить... Кто сегодня на коммутаторе в ночь? Клава? Или Давыдовна? Вообще-то все равно, не утерпят, сороки: что молодая, что старая — шепнут кому-нибудь, а расхититель меры примет.
— Стоп! — Бянкин поднял палец. — Читал я книженцию... Ты не хмыкай! Есть такая штука — условный тайник.
— Как?
— А так! Может, их тут не один. Вот я читал: один пришел — спрятал. Другой пришел — забрал. А комиссар это дело раскусил...
— Какой комиссар?
— Ну, милиционер ихний, французский, Мудре. Ага... Который прятал — комиссар того не тронул. А который забирать пришел — он тому «хенде хох!» — и прищемил хвост.
— Засаду предлагаешь? — Максимов нервно хохотнул.
— А что, Гаврилыч? Мужиков соберем!
Дед заерзал на месте. В голове замелькало всякое такое... Это вам не моховку собирать! Эх, Антон Федотович, выпал тебе на склоне дней случай — такую честь заработать можно! И в газету напишут. Мол, засадой командовал А. Ф. Бянкин!.. Большие чины, наверно, в Балыктак приедут. Может, даже полковник какой. Руку пожмет: операцию вы, товарищ Бянкин, провели исключительно, спасибо за крупный талант! И глядишь — какой-нибудь именной портсигар сообразят за это дело. Да...
— Мужиков? — переспросил Иван Гаврилович. — А кого? Ты точно можешь сказать — этот не замешан, тот не замешан, а?
Тоже верно... Но ведь этот старый сапог — условный тайник, тут и раздумывать нечего. А то зачем в такую даль, на эти отвалы, притащили золотишко? Сунули бы в подпол. Нет, кто-то сюда точно придет. Как тут быть, товарищ полковник?..
— А давай сами засядем. Вдвоем!
— Са-ами? — Максимов покачал головой и умолк.
Уже вечер подкрался, беспокойный, назойливый: заныли комары, солнце, разбухая, уходило за сопку, птицы в тальниках вдруг защебетали и торопливо завозились, как пассажиры, штурмующие отходящий поезд.
— Так что, засядем? — повторил дед.
— А справимся?
— Мы-то? Два жигана у меня! — дед даже затрясся, ужасаясь собственной решительности. — На мушку его, паразита. Мы ли в молодости на солонцах не сидели?
Иван Гаврилович что-то не помнил, чтобы Бянкин сиживал хоть раз на солонцах или вообще ходил на зверя крупнее рябчика. Но — махнул рукой, сказал в тон деду:
— В самом деле!
Склянку с золотом сунули в сапог, сапог — под куст, туда, где нашли. Выбрали для засады место — на склоне отвала, но не низко: чтобы видеть, кто пойдет по гребню, по тропе. Наломали на подстилку веток, стали укладываться. Эх, детективная биография! Не в те годы ты начинаешься: преступника удастся еще схватить или нет, — а радикулит их самих, точно, схватит.
Небо было в тучах, и темнота легла плотно. Было не холодно, но много ли надо стариковским косточкам?
— Не околеть бы без костра, — прошептал Бянкин.
Максимов вдруг тихо выругался:
— С твоим золотом... У меня же бутылка в рюкзаке!
— Ну? — обрадовался дед. Его била дрожь: не столько даже от холода, сколько от прилипчивых размышлений на уголовно-похоронные темы.
Выпили, но особенного облегчения Бянкин не ощутил и через полчаса зашептал:
— Ваня, давай еще по махонькой. Для хладнокровия.
Допили бутылку. Дрожь чуток унялась, да и слух стал ловить и узнавать ночные звуки. Даже когда сзади что-то вдруг шлепнулось на озерко, дед хоть и вздрогнул, но тут же сообразил: «Утка. Селезень какой-то шастает. Везучий — не подстрелили за лето».
Дед лежал, слушал, а мысли вертелись вокруг Федьки Козлова — Федора Станиславовича, начальника драги.
1973
Далее:
03 - Ещё один некто
Произведение публиковалось в:
"Пара лапчатых унтов": повести и рассказы. – Благовещенск, 1984. – 256 с.