Детство Осокиных. Часть 21
Ранее:
Детство Осокиных. Часть 20
Летом Генка с Лешкой да Федюшкой опять домовничали. Мать, как поправилась, сразу на работу стала ходить. Да не та уж она работница. Слабость, одышка, и все мерзнет. Но мать-то еще ничего, а вот Анна Логачева, бедняжка, до сих пор лежит, не поправляется. Плохая совсем. Муж ее, Сергей Логачев, чем-то похож на Ивана. В последнее время он часто заходит к Ооокиным.
Мишке Логачеву, как и Генке, восьмой год идет. Крепкий, проворный и драчливый был Мишка, пока мать не болела. А теперь ходит, как в воду опущенный.
Через несчастье и подружились Сергей Логачев с Иваном Осхжйным. Иван специально летом барсука добыл и отдал Логачевым. Но барсук летний, худой, видать, без пользы для больной.
Вот и сейчас Сергей Логачев у Осокиных. Тусклый, небритый.
- Мишку отправлю копны возить, - говорит он. - Пусть хоть сам себя кормит. За копну по сотке платят. Сто копен - трудодень.
- Боли ездить умеет да копъ неплохой, может заработать, - соглашается Иван. - Я своего тоже, наверно, пошлю. Пусть вместе работают. Слышь, Генка? Завтра копны возить поедешь. Хватит баклуши бить.
А когда это они били баклуши? Отец без работы никогда не оставит, все что-нибудь пр.идумает...
Как-то привез громадный пихтовый сутунок и задание Генке с Лешкой дал - распилить его на двадцать чурок. И метки наткжал. А сутунок такой толстый, что пила вровень с глазами ходит. Пока запилишься - натерпишься, отпилки в глаза летят. Да и пила короткая для такой лесины. Шир-шир, а работы не видно. Жарко, пить хочется. Четверть с квасом принесли к сутуику. За первый день кое-как две чурки отпилили, так отец еще недоволен:
- Я вам сколько велел отпилить, пеоавы морды? Три чурки. А вы? Вот возьму ремень...
Но не шибко уж строго оказал, и потому Генка начал торговаться. Пиша, мол, плохо разведена и тупая шибко, наточить надо. Да еще серы много в сутунке, на пилу налипает, не протянешь. Пришлось отцу и пилу развести, и наточить как следует. И керосину дал немного, чтоб пилу от смолы очищать. Много легче стало. Три чурки легко отпилили. Могли бы и все четыре, да решили шибко не стараться, а то отец и прибавить может. Так по три чур«и в день и пилили.
А соседям - диво. Это надо же! Тут мужикам повозиться пришлось бы, а они пилят и пилят. Тетка Саша до того умилилась и раздобрилась, что даже творожных шанежек принесла. Но Генка с Лешкой от шанежек отказались. Что они - сопляки какие? Это вон девчонки Ложковы все за шанежками шастают. А они и без подачек обойдутся. Если бы, конечно, тетка Саша к ним и раньше относилась, как к Ложковым, они, может, и взяли бы шанежки. Вкусные они у нее, с маслом. И вообще из ее двора всегда сытно пахнет. А что ей? Живут вдвоем, ребятишек нет. Хватает.
Может, со злости, может, потому, что втянулись, а скорее всего доказать хотелось тетке Саше, что и без ее шанежек у них силы достаточно, в тот день они пять чурок отпилили. Даже сами удивились: такую работу свалили!
Как распилили весь сутунок, отец расколол чурки на поленья. Большая поленница вышла. Генка с Лешкой сложили ее, а она - раз, и вся рассыпалась: не догадались клетки по бокам выложить. А как выложили да по доске выровняли, так теперь куда с добром стоит.
А отец еще про какие-то баклуши говорит. Теперь вот копны возить... Ну и что ж, он не отказывается. Лешке, может, еще хуже теперь: один с Федюшкой останется. И огород, конечно, на нем.
Отец велел Генке размочить сапоги, а то они засохли. Генка полож1ил их в шайку с водой. Потом вынет, вытрет и помажет дегтем: завтра - на покос.
Утром отец приехал на Серке, а в поводу привел Макари-ху - чалую толстобрюхую кобылу с мосластыми ногами и острой, как пила, хребтиной. При ней жеребенок был такой же масти, но сытенький и круглый.
На покос Генке предстояло ехать одному, без отца и матери. Отец коней пас, а мать ушла с другими бабами косить .село на нижние луга.
Позавтракал Генка не густо - похлебка из брюквенной ботвы, забеленная молоком. Но мать сказала, что на сенокосе хорошо кормят - щи с мясом и хлебная затируха на молоке. Да еще чай с медом.
Генка уже собрался и стоял на крыльце, когда с конного двора двинулись подводы и верховые. Вот по мосту копыта и колеса застучали, вот поднялись на ар, а потом и с осокин-ской избой поровнялись. Тут и Генка на Макариху взобрался прямо с крыльца, как отец велел. Лешка разревелся:
- И я поеду копны возить!..
А Генке, правду сказать, расхотелось на покос. Как глянул на Макариху - так и расхотелось. Если бы конь был как конь, а то кляча последняя. Ее в колхозе держали потому только, что жеребят хороших приносила. Досада взяла. Почему, это Генке отец Макариху дал, а Мишке Логачеву - хорошего коня, Журавля. Вот всегда так. Людям отец что получше отдаст, а себе - что похуже. Мать его- всегда укоряет за это. И Васю-председателя жена за то же укоряет.
Генка вспомнил, как отец с бандитами встретился. С Васькой Колпаковым да с Кузькой Пислегиным. Конокрады известные, все время в бегах. Хитрые. Как-то раз в чужой деревне украли коня прямо днем. Один на коня сел с ружьем, а другой впереди со связанными руками пошел. Все думали, это уполномоченный арестовал кого-то и в сельсовет ведет. А они, как выбрались за деревню, так оба на коня - да и дуй не стой. Днями-то в Стародубке только старые да малые остаются. Вот Васька с Кузькой и храбрые. Прямо по деревне шастают. Правда, и ловили их, но они такие варнаки! Обязательно убегут. И все их боятся.
В тот день Генка с Володькой возле моста играли. А Кузька да Васька с гармозой из крыловского дома выкатились. Нарядные - один в красной рубахе, другой - в черной. Двинулись по дороге к мосту. Васька на гармошке играет, меха рвет, а Кузька поет:
Шире улочка раздайся -
Шайка жуликов идет!
Шайка жуликов-мазуриков
Нигде не пропадет!..
Эхо по логам раздается. Обнаглели совсем. Народ на работе, страда самая, а они, назло всем, гулять вышли.
Тут Иван Осокин с горы на лошади прямо на них выехал. Встретились.
- Ты-р-р! - закричал Кузька и схватил коня под удила. - Тыр-р-р, так твою... Говори, жить хочешь?
Отец молчал, дымил трубкой. Скулы побелели и брови сошлись. Эх, была бы у него сабля, как в кавалерии. А то только прутик в руках.
Конь на дыбы вздымается, а Кузька долговязый все равно до узды достает.
- Что, донесешь, Осокин? Говори!
Иван молчал. Конь кругами ходил, храпел, удилами гремел, а Васька тем временем вынул нож из-за голенища да по подпругам пластанул. Так-то, мол, далеко не ускачешь.
А Кузька наган показывал.
- Мы ведь с тобой, Ванюха, вроде как свои теперь. Ты, говорят, тоже с колхозом несогласный. Так что одним миром мазаны. И не вздумай брякнуть!
- Не путай хрен с редькой! - сквозь зубы отвечал Иван. - Молите бога, что ружья у меня с собой не случилось...
- Ах, ты так?!
Неизвестно, чем бы дело кончилось, но тут с нижних лугов показалось двое верховых.
- Милиция! - заорал Володька-хромой.
Зря, дурачок, орал. Может, и поймали бы конокрадов, а то они оглянулись, увидели верховых и кинулись бежать. А у Ивана седло уж на хвост съехало. Слез он и стал подпруги связывать. Удрали Кузька с Васькой в Каменный ложок. Там такая чащоба, что и пешком не продерешься. Так милиция и .не поймала их. Стреляли, правда, но никого не убили.
Что отец у Генки смелый, это всем известно. По тайге всегда один шастает, ночует где угодно. Бабушка Варвара сказывала, в барсучьей норе даже ночевал. У норы был выход. Там отец капканы поставил, а сам с другого конца под скалу полез зверя выгонять: собака молодая была и боялась. И застрял - ни туда, ни сюда. Да еще вниз головой. Хорошо барсук не кинулся с зубами - в капкан попал, слышно было, как верещит и с собакой дерется. Тут бы помочь собаке, а вылезти нет никакой возможности. Ночью собака домой убежала, а отец не вернулся, и дедушка собрался искать его. Но тут он сам появился. Удалось все же как-то извернуться. Говорит, похудеть успел, потому и вылез.
Вот и бандитов отец не испугался. И так получается, что ничего вроде мужик, а вот удружил Генке Макариху. Другие, небось, на хороших конях копны возить будут...
Так со слезным настроением выехал Генка со двора и пристроился к другим оенокосчикам. Какой-то здоровенный мужик сидел на передней лошади без седла я босиком, а в руках держал целую охапку вил и граблей. За ним ехали ребятишки, Володька-хромой в том числе. Один костыль у него висел на ремешке через плечо, как сабля. Генка было пристроился за ним, но Спирька, ехавший следом, хлестнул Ма-кариху прутом. Макариха прыгнула в сторону, и Генка чуть не свалился. Спирька и другие засмеялись. Еще обиднее стало Генке. На земле со Спирькой Генке и делать бы нечего. А на Макарихе... Так и подмывало бросить клячу и домой рвануть. Спасибо Володька выручил:
- Езжай впереди меня. Вместе поедем. Они все равно ускачут, как за деревню выедем.
И правда. Ребятишки-тапновозы взялись лошадей нахлестывать и понеслись кто рысью, кто махом. Интересней всех смотреть было на Мишку Логачева. Сидел он на Журавле, как на каланче, выше всех, а Журавль на веревках плохо копны воэит, так его в волокуши запрягли. Скачет Журавль, ноги-ходули разбрасывает, Мишка на нем поплавком прыгает, а за волокушей пылища столбом.
Только мужики да Володька с Генкой ехали шагом. Во-лодькин Савраска тоже прытью не славится. Трюх-трюх-трюх... Чуть пробежит - и шагом плетется. Макариха то и дело оглядывается, ржет, жеребенка подзывает, на Генку ноль внимания, будто на спине комар сидит, а не человек. И вообще, разве можно сидеть на такой кляче? Хребтина так и режет пополам. А пузо у нее такое, что наги приходится раскорячивать во всю ширь. Наказанье божье! Старая фуфайка, подложенная вместо седла, давно уж выбилась из-под Геики и вот-вот упадет.
- Давай привяжем ее, - говорит Володька. - Лычек надерем и привяжем.
- Давай.
Лучше всего лычки из акации. Заехали на косогор, Генка слез и надрал длинных лычек. Пока сплетали их, к рукавам фуфайки привязывали да к Макарихйному пузу прилаживали, много времени ушло. Но седло ничего получилось. Лежит фуфайка на хребтине, а рукавами будто бы обнимает лошадь. Ехать стало легче. Рысью погнали.
- Это тебя отец нарочно без седла отправил, - говорит Володька.
- Почему?
- А сначала надо без седла ездить научиться. Ты ж еще не ездил. А Макариха смирная.
И правда. Генка на лошадях совсем почти не ездил.
- Папка говорит, в кавалерии завсегда так. Сначала без седла гоняют. И на смирных. А то без привычки и в стременах можно запутаться.
- Дак то в кавалерии... А тут и у Спирьки, и у тебя вон седла.
- Да,к мы уж когда на лошадях гоняем! Смальства с самого.
Нет. Не потому отец Макариху Генке удружил, а потому что Журавль Мишке Логачеву достался. У него мать ведь хворает.
Хороши Верхние луга! Тянутся отеи вдоль Илицы - ровные, чистые, с куртинами берез и тальника. С краю уже стоят стога, а дальше лежат нагребенные валки. Еще дальше кто-то на конных граблях работает. Но самое приятное, что на чистых и прибранных этих лугах там и тут стоят веселые березы - как нарядные гостьи в праздничном доме. Так и хочется посидеть под ними, поваляться и послушать, как шумят они.
Тот самый мужик, что ехал с вилами, теперь сидел под березой и на обушке, вбитом в изогнутый комель дерева, отбивал косу. Хлесткий звяк, похожий на крик коростеля, разносился по лугам и похлестывал за речкой в крутой каменистый склон Бома. Тик-дик, тик-дик!..
Несколько молодых мужиков в рубахах навыпуск сидели под старой наклонной талиной. Один скоблил ножичком рожок у деревянных стоговых вил, другие курили. Это стогомет-чики. Они ждут, когда навезут копен, и тогда начнут метать и командовать, кому .куда копну ставить.
Генке всегда любо смотреть на сильную мужскую работу. Дрова ли колют, землю ли копают, сено ли мечут, сруб или мостик ладят... И сейчас не копны бы возить, а сидеть в сторонке, чтоб никому не мешать, да смотреть и любоваться, как мужики стог заведут, как бесформенные груды сена при--мут красивые очертания, улягутся и на глазах начнет расти нечто величественное. Потом кого-нибудь наверх посадят и вывершат стог. Будет он стоять аккуратно причесанный, высокий, запашистый на всю округу. А вечером от него через весь луг ляжет тень. Потом стог усядется и будет похож на церковную .маковку. На лугах подрастет отава, пастух пригонит сюда стадо. Ему тоже будет хорошо сидеть у стога, смотреть на луга и слушать, как шумят березы...
- А ну, орлы! Погня-яй!
И правда, пора погонять - другие вон уже копны везут. Генка с Волюдькой потрусили к копнам, там и тут замаячившим по лугу.
Ох и натерпелся Генка стыда, пока приладился. То не к той копне заворачивал, то не так Макариху ставил, то и вовсе она не слушалась его. На него покрикивали и даже укоряли. «Эх ты. А еще мужик! До сих пор копны возить не научился...» А ему все казалось, что это Макариха виновата, будь она... Как хочет, так и виляет по покосу, да все жеребенка своего стерегет. Потом дело пошло, но все равно не мог он летать так быстро, как Спирька или Мишка Логачев. Да и старая фуфайка - все же не седло, а хребтина у Макарихи острая, и скоро обе половинки свои натер он до крови. Оказать кому-нибудь про это стыдился, но и терпежу не было. Когда никто не видел, Генка ложился животом на холку своей клячи.
А жара все разгоралась. Пауты облепили Макариху, она бесперечь мотала головой и хвостом. Генка покрикивал на нее, а ей хоть бы что. Плевать ей на Генку. Захочет жеребенка кормить - станет и ржет, подманивает его. Мочиться захочет, тоже станет, где ей вздумается.
К обеду и Володька, видать, натер себе зад и сидел боком, по-женски. Генка тоже попробовал так сесть, но чуть было не опрокинулся. Не на такой хребтине сидеть боком. Пришлось перемогаться. Красота, раздолье на покосе, да все к черту испортила эта Макариха. Мука-мучетаская. И никому не пожалуешься, а то стыда не оберешься.
- Ну как, Генаха? Сколько привез? - опросил Володька.
- Пятнадцать.
- А я уже тридцать.
- Врешь!
- Вот те крест! Спроси учетчицу. Эвон под березой сидит.
Оказывается, на сенокосе была учетчица. А Генка и не знал. Думал, сам считает - и ладно.
- Э.вон в красном платке!
Генка подъехал к молодой женщине, которая сидела под березой и что-то писала в тетрадке.
- Я пятнадцать штук привез, - .краснея, оказал он.
- Только пятнадцать? Маловато.
- Ишо успею, - тихо сказал Генка и поехал за следующей копной.
А женщина почему-то рассмеялась.
Дядя Логачев, Мишкин отец, который на сгот подавал, подошел, поправил на Макарихе фуфайку, да еще потничок какой-то подложил. И вое это без лишних расспросов.
В роще тем временем горел «остер и котлы кипели. Пахло вкусным. Давно уж есть хотел Генка, да стеснялся за свою сумку браться, где кое-какая еда была. Так она и висела на талине. А стот теперь уж метали в другом месте.
Вот и обед. У всех свои чашки, а Генка не догадался взять, сам ниноват. Пошел искать сумку. Едва нашел. Вернулся и оел обедать в сторонке. А другие ребятишки к котлу полезли. «Мне!.. И мне!.. И мне!..» Генка не пошел, потому что копен меньше всех привез, чашки нет и вообще смальства приучен не лезть к котлам, как собачонка какая.
Только когда уж все наелись да разбрелись отдыхать под березы, тетка-повариха заметила Генку. Наверно, она и раньше видела, да на испыток брала. Но Генка не смотрел ни на нее, ни на котел. Она сама принесла ему полную миску зати-рухм. А щами с мясом, оказывается, кормили только стого-метчиков - у них самая тяжелая работа. Но и то хорошо - хлебная еда, сытная. Генка чуть не всю чашку .съел - наездил агшетит-то на Макарихе, хорошо протряюся. Приковылял Володька, уселся рядом, спросил:
- Ты сколь копен привез-то?
- Семнадцать...
- Ты, Генка, не будь дураком. Привез десять копен, а скажи - тринадцать или, там, мятмадцать. Все пацаны так делают.
- Врешь!
- Чего врать-то? Думаешь, узнают в стогу? Его же скова на копны раскладывать не (Станут.
Генка покраснел.
- Не, я так не буду.
- Ну и дурак.
Очередная неприятность опять же из-за Макарихи вышла. Где Генке знать, что кормящая кобыла больше питья требует.
Не догадался напоить лишний раз, хотя Илица совсем рядом. И вот когда он проезжал мимо стана, где обедали и где теперь стояли холодные котлы, залитые водой, Макариха сама свильнула и полезла мордой в большой котел, в котором за-тируху варили. Генка изо всех сил тянул поводья, но где там! Только сам сошмыгнул на поводе прямо к гриве. Сунула Макариха морду в котел и Генку поводом сдернула. Он кувыркнулся и вниз головой соскользнул по гриве в котел. Хорошо нырнул, удачно, не ушибся нисколько, но зато тестом весь вымазался.
Велез из котла, привязал Макариху - и бегом к Илице. Рубаху и штаны в воде отполоскал, сапожки вымыл, надел мокрую одежку, обулся и окорей к Макарихе. Подвел к пеньку, а с пенька на нее взобрался. Вот и все. Будто нарочно сбегал, в воду бухнулся и теперь весь мокрый, чтоб было прохладней. Хорошо, никто не видел, а то бы сраму было! И уж, конечно, как-нибудь дразнить бы начали. Наверно «Затиру-хой» и дразнили бы.
После купания в котле да в Илице, вроде, полегче стало. Ганка погонял Макариху почем зря - разозлился все-таки. Но копен все равно за день привез меньше других. Спирька вон больше ста, Володька около того, а Генка всего-то сорок копешек. Значит, и соток сорок, даже поттрудодня не вышло.
Вечером с конного двора Генка шел враскорячку. По пути отец догнал, спросил, почему так идет. Генка сказал. И назавтра отец седло откуда-то принес. Хоть старенькое, не как у Спирьки, но ездить стало куда легче. К тому же и коня своего пастушьего отец Генке отдал, а сам взялся объезжать молодого дикошарого Серчика. Эх и поносился он на нем по острову! Долго гонял, пока Серчик в покорность пришел. Молодой жеребчик вспотел весь, пена клочьями падала, но отца так и не смог сбросить. Он сидел на нем, как прилипший, с трубкой во рту.
На Верхних лугах управились за неделю, и все это время Генка копны возил. Хорошо наловчился, и даже смешно было, когда первый свой день вспоминал. Лешка по-прежнему дома сидел и вечерами слезно упрашивал отца с матерью отправить и его копны возить, а Генку оставить домовничать. Наконец отец согласился - но тут назавтра дождь пошел. И не только Генка с Лешкой, все взрослые на. работу не пошли. А раз ненастье - собрание созвали.
Вот после собрания-то и стало известно, что копен Генка Осокин меньше всех навозил. Как же так?! Это первый день меньше всех, а потом-то наравне со всеми и даже получше кой-кого. Он же сам копны считал. У других получилось аж по десять трудодней, а у Генки только три. А главное - отец недоволен:
- Лентяйничал там. Другие старались, а ты...
Тут уж Генка не вытерпел, рассказал про Володьййну арифметику.
Отец помрачнел.
- А не врешь? Мотри у меня!
Ох уж этот отец! И не любит же, когда прибедняются или «а кого-то жалуются.
- Можешь сам проверить, - обиделся Генка.
Разговор эа ужином был. Доужинали, отец ушел под порог и закурил у открытой двери. Долго молчал, а потом опять свое:
- Можно и проверить. Дело нехитрое...
«Да как же можно теперь проверить? - думал Генка. - Копны-то в стогах уж».
. Но проверить, оказывается, можно было. В новом колхозном журнале была напечатана таблица. Там указано, гари каком обхвате и пережиде стога сколько сена получается. Отец пошел к Васе-председателю, рассказал прямо при Генке, в чем дело, и предложил: давай проверим, деакать, врет Генка или нет. А сами посмеиваются, будто Генка несерьезный человек. Да хорошо смеется тот, кто смеется последний. Когда после усадки стога обмерили, подсчитали центнеры, так сена много меньше получилось, чем было записано со слов копновозов.
И тогда Вася-большой так решил: ©сем пацанам поровну выписать, чтоб не врали в следующий раз. И все с ним согласились. Вышло у всех по пять трудодней. Говорили, что Жигановы были недовольны Васей: мол, свой, а трудодни со Спирьки срезал. Зато правильно!
Далее:
Детство Осокиных. Часть 22
Произведение публиковалось в:
"Приамурье моё - 1972". Литературно-художественный альманах. Благовещенск, Амурское отделение Хабаровского книжного издательства: 1972