Детство Осокиных. Часть 17
Ранее:
Детство Осокиных. Часть 16
Зимой кормились Осокины неплохо - отец приносил из тайги то зайцев, то рябчиков да косачей. А к весне стало голодно - хлебушко подобрали и корова перестала доиться.
Как-то выдали немного зерна на трудодни, и отец собрался на мельницу смолоть муки себе и соседям. Дали ему для этого из колхоза коня, а конь-то оказался Буланкой!
Отец взял с собой и Генку с Лешкой - ведь ехать было мимо дедушкиной заимки; в эту зиму кубатурщики там прямую дорогу пробили на мельницу. Федюшка тоже сильно просился - он уж говорить начал. Но отец поиграл с ним, поколол бородой и обещал взять в следующий раз. Федюшка согласился.
Поехали. Воз не тяжелый, зерна всего три мешка набралось от десяти дворов. На заимку к дедушке приехали, когда солнце еще высоко стояло.
Как радостно забилось сердце, когда показался дедушкин дом! Если бы он даже стоял среди сотен других домов,, где-нибудь на новом месте, Генка и Лешка все равно узнали бы его.
Встречать вышли дедушка, бабушка, Сережа и Пронька. Только Тимы не было - он в школе учился. А вот Сережа теперь не учился: ему надо было дедушке помогать охотиться.
Отец распряг Буланку и поставил у саней отдохнуть и подкормиться.
Пообедали свежей отварной картошкой с солеными огурцами, капустой и просяным хлебом из муки домашнего помола. В доме был тот же уют, тот же родной запах, так же знакомо глядели окна и косяки, крашеные белилами. Скамейки, табуретки, полати, пол, припечки, дверь в сени и дверь в горницу, божничка с тремя иконами - все до боли знакомое, родное...
Обычно молчаливый, отец в этот раз говорил много - стосковался, наверно. Да и дедушка все расспрашивал его. Из рассказов отца Генка с Лешкой поняли, что не только у них голодно сейчас. По всей стране недород получился. Год тяжелый. Некоторые уже с ползимы голодают. Государство помогло бы, если бы какая-нибудь одна область пострадала. А то, почитай, все подряд обесхлебили. А ведь не только крестьян кормить надо, но и рабочих в городах, и Красную Армию. Трудно будет до нового урожая терпеть...
Пронька за это время подрос, вытянулся и теперь был выше Генки ростом. И характер у него стал другой. Прежде был несмелый и не очень сообразительный, а теперь как раз наоборот. Генке даже расхотелось ехать с отцом на мельницу - с Пронькой играть потянуло. Но раз сам напросился, надо ехать. Лешка остался, а Генка поехал.
Еще засветло извершили какой-то таежный лог, поднялись на перевал и спустились в другой лог, более широкий и пологий. На подъемах шли пешком, чтоб Буланке легче было.
К вечеру в незнакомом логу Генке стало жутковато и тоскливо. Все чужое, мрачное, дикое, только дорога с зарубками, выбитыми лошадиными копытами, с обочинами, угла-женными санными полозьями и отводьями, напоминала, что место это не совсем безлюдное. Отец заметил, что Генка заскучал и, хоть никогда особо не разговаривал с Генкой, как со взрослым, тут стал объяснять, где они едут и как это место называется.
- А вот и Балыкса, - сказал отец. - На этой речке и стоит наша мельница.
На мельницу приехали уже ночью. Пока Генка спал в завозне, отец все смолол и тут же собрался в обратную дорогу, потому что вода сильно прибывала и вот-вот могла размыть дорогу. Было уже светло.
Все же отец повел Генку показать мельницу. Это большой амбар у запруды, а в нем все в мучном бусе. Мельник уже отвел воду от колеса, и жернова не крутились, только слышно было, как внизу под полом бурлит и клокочет. И немного страшно было, - может, потому, что про мельницы Генка много жутких рассказов наслышался от бабушки Со-ломеи. Она сказывала, приехал ночью один мужик на мельницу. Народу не было. Зажег он фонарь, засыпал зерно в засыпку и стоит ждет, когда муки полный мешок насыплется. А тут сзади раздался хриплый страшный голос: «Мелко ли мелет?» Мужик подхватился - и бежать с мельницы. А сзади все тот же голос. Потом оказалось, напугал его сам мельник: он был хрипатый и подошел сзади неслышно. А мужику показалось, что это водяной. Трусоват был, да еще ночью, да один-одинешенек.
- Объясни ему, как она мелет, - попросил отец человека, насквозь пропыленного мукой, с белыми усами и бровями.
Мельник объяснял, и все было похоже на то, как мелет ручная маленькая мельница. Только здесь крутила вода - сначала колесо с плицами, потом вал с шестерней и еще стоячий вал с шестерней и верхним жерновом на конце.
- Ну хватит. Спасибо скажи и поехали, - заторопился отец. - После еще как-нибудь съездим.
Место, которое вчера казалось Генке таким жутким в темноте, теперь, при солнышке, даже поглянулось. Видно было, как течет Балыкса в горах, по глубокому дремному логу. И сам лог, и ложки, впадающие в него, пещерно темнеют бородатым пихтачом, а склоны и сугорья утыканы свечами берез и осин. В прогалинах между ними всякий подлесок.
Речка виляла от горы к горе, подмывая то один, то другой берег. Сейчас, когда уже начали таять снега, кое-где виднелись обвальные горные яры. Отец сказал, вода в речке холодная, чистая и живут в ней холодолюбивые рыбы.
Летом журчание Балыксы слышно еще издали-, а зимой она затихает, ее схватывает льдом и наглухо закрывает снегами. Под саженной толщей снеговой шубы речке становится тепло, лед подопревает, и плотно слежавшийся снег новиса-ет над водой, как потолок туннеля. Кое-где этот потолок ломается, оседает, но пурга и бураны исправно ремонтируют его, сравнивая с береговыми суметами. Когда на солнцепеках начнут таять снега, вода в Балыксе быстро прибывает, и она почти на всех перекатах проедает себе окна и полыньи и течет тут открытая, как летом, порой окутываясь густым туманом и вздымая серебристые космы.
День разгорелся теплый и тихий. В логах висела ласковая раздумчивая дымка. Подтаявший снег, как стекло, блестел на солнечных местах, высокие тальники вдоль Балыксы празднично сияли золотистыми уже сережками. Казалось, что-то очень хорошее обещал этот день.
- Ранняя нынче весна, - повторял отец, шагая за санями, дымя трубкой и поглядывая по сторонам.
Буланко шел не торопясь и понуро. Отец то погонял его и ругался, то вздыхал и жалел. Это была уже не та лошадь, что прежде. На одном из переездов через речку дорога на берегах протаяла до земли, и тут пришлось перетаскивать мешки на себе: Буланко не мог вывезти.
Потом дорога пошла прямо по речке - по льду и снегу. Место тут, видать, тихое и глубокое, потому что нет ни кри-вунов, ни перекатов, а берега высокие, ровные.
Перед выездом на берег отец дал Буланке отдохнуть, чтоб легче взять подъем. И зря. Стоял, стоял Буланко - и вдруг провалился в воду. Сначала по брюхо, а потом рванулся, чтобы выпрыгнуть на дорогу, и ухнул так, что одна голова виднелась. Тут уж отец забыл про трубку. Выхватил топор из саней, хотел обрубить гужи, но пробраться к ним было трудно, и, отбросив топор, он рванул прямо в воде супонь. Бултыхаясь в воде, рассупонил и быстро распряг Буланку. Потом сани - откуда сила взялась! - вместе с мешками назад, оттянул.
Мука уже успела подмокнуть. Отец велел Генке взобраться на сани, потому что из пролома хлынула вода и быстро стала заливать дорогу. Картина невесёлая, что и говорить.
- Но Буланко! Но, милый! Но!..
Буланко напрягался, старался выпрыгнуть, но это ему не удавалось. После отец говорил, что его, наверно, судорогой свело. Ноги у него не слушались, он бился шеей и головой об лед. В кровь разбился...
Отец топором вырубил лед и тянул Буланку к самому берегу, где он лежал уже на дне и половина бока виднелась из воды. Но и это не помогло. Откинул Буланко голову и захрапел. Голова в крови, а в глазах холодная темень и смертная тоока. Заржал было, потом замолк и даже головой не дергал. Еще раз поднял голову, покосился на отца и закрыл глаза белыми своими ресницами. Генка заплакал...
Отец, до этого кричавший и ругавшийся на Буланку, теперь только вздыхал, нещадно дымил трубкой да швыркал носом, как маленький. Это, наверно, от холодной воды. Прямо по воде, не снимая пимов, он перенес на другой берег-Генку, потом подмоченные мешки с мукой и вывез пустые сани. Свалил на берегу пихтовый пень, раскромсал его и разжег костер. Раздевшись догола, выжав и подсушив одежду, отец снова оделся и сказал, что надо бежать на какую-то заимку. Тут километров пять осталось, чуть в стороне от дороги.
И они побежали. Горе и страх, которого натерпелся Генка,, подгоняли его, и он бежал, бежал за отцом, не отставая, хотя уж совеем дышать было нечем. Когда показалась заимка, отец сказал, что теперь Генка и шагом дойдет, а сам побежал еще быстрее. Когда Генка подходил к заимке, отец и два незнакомых мужика гнали ему навстречу сытую гнедую» лошадь, запряженную в сани.
- Иди, иди! Тебя там встретят! - крикнул с саней отец, и промчался мимо.
Генку встретили две большие серые собаки с круто загнутыми хвостами и двое ребят повзрослее Генки. Встретили ласково, вроде даже удивились, что- у Ивана Осокина такой большой сын. А Генка, едва зайдя в избу и усевшись на лавке у печи, заснул. Потом его уложили на кровать, и он проспал до вечера.
После сна ему показалось, что все случившееся было уже .давно. Но отец и мужики говорили о сегодняшнем.
Сегодня утонул Буланко - не утонул, а выдохся, окоченел и не справился. Сегодня отец подмочил муку и не только свою, но и соседскую, - а как ее возвращать? Сегодня прирезали Буланку. Его вытащили на берег, но было уже поздно. Мясо оказалось постное, и дадут за него мало. Купят татары, они любят конину. Раньше всегда, бывало, ездили по деревням и спрашивали, нет ли «сугум», то есть негодных для работы лошадей. Сегодня у Ивана Осокина большое горе...
Назавтра утром, еще по приморозку, отец с Генкой и за-имским парнем-подростком отправились на чужой лошади в Стародубку: парень потом должен был пригнать коня обратно. Сытая лошадь легко везла подмоченную муку и все, что осталось от Булаики, - шкуру и мясо. Сами же они шли вслед за санями.
Генке хотелось поскорей домой добраться, - может, там станет легче...
Далее:
Детство Осокиных. Часть 18
Произведение публиковалось в:
"Приамурье моё - 1972". Литературно-художественный альманах. Благовещенск, Амурское отделение Хабаровского книжного издательства: 1972