Детство Осокиных. Часть 14
Ранее:
Детство Осокиных. Часть 13
Засыпая вечером, Генка думал, что день прошел хорошо. Пусть Кузька с Мишкой, как шершни, налетали, зато и он показал им. Пусть знают.
Ночевали уже в новой избе, но опять без отца - он ночью пас колхозных лошадей.
Мать, наверно, догадывалась, что Генка тоскует по заимке. И вот сказала, что совсем рядом присмотрела местечко, где чебаки так и ходят, так и ходят. Только утром пораньше надо встать. Сама она шибко любила, удить рыбу, и когда была маленькая, лучше иных ребятишек рыбачила.
Мать разбудила Генку чуть свет. Так рано в летнюю пору он еще никогда не вставал. В деревне тихо, все еще спят в домах. Зато вокруг - в лесу, в кустах на кривуне, на острове за старицей - вое щебетало, аукало, куковало. Лились ручьем и сыпались мелкой дробью разные птичьи голоса. Было еще прохладно, в воздухе толклись комары, и на всем густо блестела роса - она лежала маковыми зернышками даже на дороге перед взвозом.
Радостные голоса птиц, казалось, заполняли весь мир. Тут и там, далеко и близко, звучат птичьими голосами каждый куст, каждое дерево, и от всего этого под тихим утренним небом стоит звон, а по лесу половодьем гуляет эхо и делает еще мощнее это утреннее песнопение.
За речным кривуном, затопляя верхушки пихточек, плавал ленивый туман, и оттуда слышался мелодичный бряк бо-тала. Там, наверно, паслись лошади. Слышался и крик петухов, но по сравнению с бурным пением пташек голоса их казались ленивыми и хриплыми.
Мать взяла лопатку и тут же, у избы под завалинкой, быстро накопала червей. Генка кидал их в старый отцовский кисет с землей. Потом она сняла с чердака длинное удилище со всей оснасткой, которое, наверно, осталось от дяди Яши.
- Ну пошли. С богом.
В одной руке мать несла удилище, в другой котелок, а Генка тащил червей. И в том, как они шли, как старались не шуметь, пробираясь через кусты к реке, как роса обжига ла босые ноги, было так много таинственного, что у Генки по спине пробегали мурашки.
И вот сквозь кусты, из-под обрыва, прикрытая легким туманом, глянула темно-синим оком речка Илица.
- Ш-ш-ш. Не шуми... - прошептала мать.
Беззвучно и ловко она отогнула мешавшие ветки тальника, раздвинула высокий пырей, вытоптала пяткой приступок в крутом берегу, усадила Генку и уселась сама.
Наживив червяка и поплевав на него, закинула удочку и почти сразу же выдернула большого серебристого чебака. Потом еще, и еще... Генка чувствовал, как радовалась мать, вытаскивая то чебйка, то окуня. И все у нее ладно получалось, и ловко. Даже сопливого колючего ерша сняла она любовно и бережно.
Когда Генка совсем забыл про комаров и сам в азарт вошел, мать сказала:
- Ну хватит. Надо бежать печку топить, еду готовить - да на работу.
- Мам. Ну еще немножко! Мам!
- Мы потом. В другой раз. А сейчас уж поздно.
- Ну и поздно. Еще солнулушко не взошло...
Жаль... Но ничего не поделаешь. Теперь Генка нес котелок с рыбой и удилище и казался себе очень даже взрослым.
В деревне по-прежнему тихо. Только дед Жиган вышагивал по своему двору, громко сморкаясь и покашливая, да коровы среди двора постанывали и сыто отдувались.
Дед увидел Катерину и Генку с удочкой, приосанился и хозяйски подошел к .пряслу.
- Ты, Катькя, брытьц мой, чаво так рано шляисси? Аль рыбачить бегала?
- Да ходили вот с сыном. Поучила его немножко. Пусть привыкает. На речке теперь живем.
- Эт верна, - сказал дед значительно и громко. - Илица - речкя, а Калташкя ваша - так сябе. Ну а чаво добыли?
- Да вот чебаки да окуньки. На сковородку будет.
- Да ну?! И не брешитя? А нуко-сь, покажи, подь поближе.
Генка подошел с котелком к самому пряслу. Дед посмотрел, удивился и недовольно сказал:
- Эт вы, наверно, на моем месте рыбачили.
- Да нет, там даже не топтано было. Вон выше вашего прясла.
- Вот, во-от! Как раз и есть мое место. Так что ты, Генкя, брытьц мой, туда рыбачить не ходи: у мене свои огольцы есть.
Мать засмеялась и пошла к своей избе, а Генка за ней. Когда отошли немножко, он спросил: . - Мам, а чо - эта речка его ли чо ли?
- Это раньше здешнее место Жигановых было. А теперь тут все колхозное.
- А чо он?
- Да просто чудной. Распоряжаться любит. А ты шибко-то его не бойся. Он только шумит много, а так ничего.
- Ладно, - сказал Генка.
- Ты, Катькя, братьц мой, мотри не опаздай на работу! - крикнул вслед дед Жиган и тут же зашумел на свинью, уже ломившуюся в огород.
Завтрак в тот день был на удивление. Генка подумал, что если бы мать не ходила на работу, то каждый день можно было бы есть свежую рыбку.
После завтрака Генка решил пойти к Спирьке и рассказать про рыбалку. Проводив мать, он вышел на крыльцо и стал дожидаться, когда Жигановы высыплют из дома.
Тут во двор на хорошем коне, запряженном в ходок с коробом, вкатил Спирькин отец Илюха. Забежав в дом, он вышел оттуда не один, а со Спирькой, наряженным, как на пасху. Сели они в коробок и с места рысью поехали, только ходок застучал. Когда поровнялись с Генкой, Спирька оглянулся на Генку и крикнул, как барин:
- Зачем на батином месте рыбачил?
- А чо - жалко?
- Вот вам батя даст жару!
Генка видел, что Илюха улыбнулся, и это ему шибко не поглянулось. Генкин отец непременно осадил бы за это, сказал бы: «Ишь ты, песова морда».
И уехал Спирька важный-преважный. Конечно - едет на ходке с отцом-бригадиром, и на самом лучшем коне.
Обидно стало Генке. Все утро дожидался Спирьку, чтоб поиграть с ним, а Спирька вон как задается! А вчера руку давал, «Даешь» говорил...
Днем Генка узнал, что Спирька уехал в район и там останется гостить у какой-то родни. Сказали про это Кузька с Мишкой - похвастались: мол, вот какой у нас Спирька!
Не клеилась дружба с Жигановыми... Кузька с Мишкой теперь вроде боялись Генки - все же он всех их поборол.
Чер«з неделю Спирька вернулся. Он еще долго важничал, но потом они все же помирились, и Спирька стал звать Генку на брод, где играли все деревенские ребятишки. Как раз приехала бабушка Соломея с Лешкой и Федюшкой, и Генку отпустили.
Был уже Ильин день, и купаться, как бабушка говорила, теперь нельзя: Илья-пророк в воду посикал. Но ребятишки все равно купались, только шум стоял.
Генка с Лешкой росли на Маленькой речке да на Кал-ташке, где много камней, а глубоких мест нет, и потому плавать не научились. И теперь в глубину не лезли, а бултыхались возле берега. Спирька и другие ребятишки все поддразнивали: «Эх, вы! Глядите, как надо плавать! Учитесь!..» Стыдно было, не хотелось отставать, да что поделаешь. Кое-как научились плавать, да и то пока что по-собачьи, возле берега. А вода поднялась. Забрел как-то Генка поглубже, а его с ног сбило и понесло в омут. Выгребал, выгребал, да умаялся, хотел встать на ноги, но до дна глубоко было, с головкой. Испугался, оттолкнулся от илистого дна и долго, долго наверх всплывал, чуть не задохнулся. А как вынырнул, так изо всей мочи погреб к берегу. Воды нахлебался, кашлял долго и мучительно и даже чуть не запла.кал. Потом из носу кровь пошла и весь день илом пахло.
У брода речку от старицы отделял небольшой песчаный перешеек, через который то и дело бегали туда и обратно: в речке вода холодная, а в старице теплее. Как накупаешься в речке и замерзнешь, так бежишь в старицу греться.
Бабушка не велела Генке с Лешкой далеко от дома уходить. Да и сами они еще не омели играть на другом конце деревни и держались больше на Жигановском кривуне, у старицы да на Пихтовом острове, где ели черемуху, шипиш-ку и боярку. На этом остров-е Генка и наколол ногу боярыш-ной иголкой. Иголка так и осталась под кожей. Пятка распухла, нагноилась, и нельзя стало Генке с ребятишками бегать. На одной ноге далеко ли ускачешь?
И вот опять он сидит один на крылечке своей избы, смотрит на дорогу, прислушивается к шуму ребячьих игр и до слез завидует здоровым. А нога болит, и когда заживет, неизвестно.
Однажды во дворе Жигановых Генка увидел хромого, на костылях. И хромой увидел Генку. Он был постарше и повыше ростом.
- Ты чей будешь? - спросил он.
- Осокин.
- А-а. Ты с заимки приехал?
- Ага.
- Лешкой зовут?
- Не. Генкой. Лешка играть убежал, а у меня нога болит.
- Заживет, - небрежно сказал хромой. - А меня Во-лодькой зовут. Про Васю Жиганова-большого слыхал?
- Слыхал.
Как не слышать. Василий Жиганов - председатель колхоза и с отцом он в армии служил. Про него дома много говорят.
- Ну дак вот, я его сын. Давай играть в складешок.
Генка не умел, и Володька тут же научил его. Надо бросать то прямой, то согнутый ножик-складешок по-всякому, и чтобы он каждый раз в землю втыкался. У кого лучше втыкается, тот быстрей до седьмого колена дойдет, и тот, стало быть, царь, - что прикажет, то проигравший и должен для него сделать. Володька играл хорошо и сразу стал царем.
- Ну, а теперь будешь вадить, - сказал он.
- Как?
- Как, как... Я же сказал: что царь прикажет - то и делать будешь.
Володька выстругал из прутика маленький колышек и вбил его в утоптанную землю.
- Вот. Ты его зубами должон вытащить.
А колышек вбит вровень с землей, и уцепиться невозможно.
- Давай, давай. Когда я проиграю - ты так же забьешь!
Голос у Володьки похож на дедовский. Да и сам он чем-то похож на деда Жигана. И голову так же держит - вверх, и по сторонам зыркает. Ему, наверно, приятно видеть, как Генка зубами землю грызет, как он все лицо испачкал и плевался грязью.
- Давай, давай, брытьц мой!
Генка грыз да грыз землю и о стеклышко губу порезал.
-Эх ты-ы! - еще и укорил Володька. - Ну, давай полегче изделаю. Но знай, что если захочу, - еще вадить будешь. Такое правило.
Володька ножичком подолбил вокруг колышка и разгреб немного пальцами. Теперь Генка смог захватить колышек зубами и вытащил его.
- Давай еще?
- Давай, - сказал Генка: его уж заело.
Еще раз Генка вытаскивал зубами колышек. А потом все же обыграл Володьку, и тот тоже не сразу колышек вытащил, измазался весь. А как вытащил, так вытерся подолом, сморщился и поскучнел.
- Не. Это уже неинтересно, - сказал он. - Давай на палке канаться. Чей верх - тот поедет.
Генка сперва думал, что ехать надо верхом на палке, как они, бывало, с Лешкой делали, когда в кавалерию играли, но когда он проиграл Володьке, оказалось, что верхом Володька поедет на самом Генке.
- Давай, давай, - кричал Володька по-жиганозски, - ничо-о, не трусь! Пока шагом или рысью вези, а во весь дух потом повезешь, как нога заживет.
Уговор есть уговор. Володька взгромоздился на крылечко, и Генка подставил спину. Володька лихо вспрыгнул и за Генкино горло руками уцепился.
- Но! Пошел, язви тя!
Генка пошел, сильно хромая, потому что правой ногой можно было ступать только на носок. Володька же пришпоривал его здоровой ногой.
- Ха-ха-ха! - ржал он. - Битый небитого везет! Н-но!
И все оглядывался по сторонам, зыркал. Наверно, шибко ему хотелось, чтоб кто-нибудь увидел, как он на Генке едет.
У Генки слезы из глаз катились - так ногу больно было, да еще и дышать трудно. Но он стерпел, довез Володьку до прясла и обратно до крыльца. Володька хоть и длинный, а не тяжелый, если б не нога, Генка его вскачь бы умчал. Подумаешь!
- Ну в расчете. Молодец! - сказал Володька, норовя слезть. А Генка повез Володьку еще и на крыльцо. Да споткнулся. Больной-то ногой - об костыль! Боль была такая, что впору по-собачьи взвыть. Но Генка реветь постыдился, только сморщился весь, заойкал и на ступеньки сел. Из пятки текло - нарыв лопнул.
- О! Дак это же хорошо! - сказал Володька. - Теперь скоро заживет. Давай подавлю.
- Да погоди ты! - задыхаясь от боли и сдерживая рев, осадил его Генка.
Когда боль немного утихла, Володька стал выдавливать. Но кожа на пятке была грубая, толстая и Володькиным пальцам не поддавалась.
- Надо немножко разрезать, - сказал он. - Дай попробую?
- Попробуй, только не шибко режь. Как скажу больно - так не режь.
Резать тоже было непросто. Кожа твердая, как рог, потому что Генка все лето босиком бегал. Все же кое-как расковыряли. Володька ранку выдавил до крови и достал темный гвоздок - боярышную колючку. Генка встал на ноги и сильно подрыгал туда-сюда. Ничего, нога не так уж болела, а пятка стала пустая и легкая.
- Бабка-а! - закричал заполошный Володька. - Бабка, иди суды!
Бабушка Соломея выскочила на крыльцо,
- Ой-ой-ой, варнаки вы этакие!.. Господи Исусе-Христе. Да что вы натворили, окаяш-шие! Что вы наделали! А-а...
Она сбегала в избу за святой водой, промыла Генкину пятку, приложила листок подорожника и с молитвой перевязала ногу чистой холстинкой. Генка вытер все, что натекло из пятки и подмел приступки. Боль между тем совсем утихла, и жизнь показалась прекрасной, как и прежде.
Пока Генка не мог еще наступать на пятку, Володька его частенько навещал. За здоровыми ребятишками ему трудно было на костылях угнаться, а с Генкой - в самый раз. Всем бы хорош Володька, да игры у него все такие, что кому-то на ком-то ездить приходилось. Это, наверно, оттого, что хромой до смерти любил лошадей. А то землю надо было грызть, лоб подставлять под щелчки или шею гнуть. Тебе гнут, а ты терпи. И почти каждый день шея болела.
Когда нога зажила, Генка пошел к Володьке в гости. Дом его, как и Генкин, стоял рядом с проезжей дорогой, только на другом конце деревни, у моста.
Володька с Фиенкой домовничали и огород стерегли. На руках у них были еще Авдошка да Семка, почти такой же маленький, как Федюшка у Осокиных. Мать с отцом, как и у других колхозников, тогда с ночевой на полевых работах были: как раз приспела жатва и молотьба.
Володька выставил две крынки простокваши и разломал плоский, как подсолнечная шляпа, каравай хлеба.
- Фиенка! - распоряжался он, как дед Жиган. - Иди в огород, сорви нам арбуз побольше!
Потом еще арбуз сорвали, и еще. Весь стол завалили огрызками, а над ними летали мухи, осы, пчелы - окно открыто было. Когда наелись и напились, Володька распорядился завесить все окна дерюжками и одеялами, чтоб мухоту и ос в раскрытую дверь повыгонять. Потом закрыли двери и вповалку легли на пол отдохнуть.
В затемненной избе стало прохладно, и никуда идти больше не хотелось, потому и разговаривали про всякие разные дела. Володька говорил, что Колаха Казанцев, Спирька Жиганов да какие-то еще не знакомые Генке ребятишки уже в колхозе нынче работают - коногонами на молотьбе. А когда сенокос был, копны возили, заработали трудодни.
Володька в отличие от Генки называл своего огца не тятей, а папкой, как и Спирька.
- Папка председатель, дак люди думают, у нас все есть, как сыр в масле катаемся. А мы живем, как и все. Даже хуже. Папка говорит, нам нельзя выделяться, а то народ недовольный будет. И мамку загонял. Дажить в субботу на работу турит. Надо, говорит,-чтоб мы пример показывали как работать.
В самом разгаре была молотьба. По расчетам, ее закончат лишь к Новому году. Еще не все снопы свезены к токам и уложены в клади.
Далее:
Детство Осокиных. Часть 15
Произведение публиковалось в:
"Приамурье моё - 1972". Литературно-художественный альманах. Благовещенск, Амурское отделение Хабаровского книжного издательства: 1972