Детство Осокиных. Часть 04
Ранее:
Детство Осокиных. Часть 03
Мужчин целыми днями не оывает дома. Генка даже начинает забывать об отце. Где он, что с ним? Мать объясняет, что отец в лесу рубит новый дом, куда они скоро переедут. А Генке не хочется уходить из дедушкиного дома, где все так мило и знакомо.
Печки, лавки, табуретки, половицы с ямками, прожженными у печи, полати, киоты с семейными фотографиями, иконы в золотистых окладах, большое зеркало в простенке, широкие вышитые полотенца на окнах и божнице. И запахи... Семейный стол, рамы и подоконники пахнут кедром. В кути от селыниц, кшашенок, чугунов и корчаг пахнет суслом, мукой, печеным хлебом, солониной и медовухой. И в горнице свой запах. Там стоит большой комод со. стеклянными дверцами и медными скобами. На нем - медные же подсвечники, нарядный маленький самовар, конфорки, какие-то иконки и чашечки - опять же медные. И потому от комода пахнет не только деревом, лаком, клеем и красками, но и медью. Чтоб медь блестела, бабушка чистит ее золой и давленой калиной. Стоит потереть медную бляху калиновым соком, как она начинает -сиять.
Любо рассматривать то, что наклеено на внутренней стороне сундуков, которые в доме называются просто ящиками. Ящики бабушки Варвары, Михеевны, Катерины, тетки Доры обиты и крест-накрест опоясаны блестящими полосками жести, ярко разукрашены. Но главное там, внутри под крышкой, где есть сказочно красивые картинки, И пахнет удивительно. Это потому, что там наклеены обертки с мыла, духов и одеколона, с конфет и чая, с кусков товара и банок пороха. Тут же вырезки из газет и книжек, старинные бумажные деньги, на которых нарисованы цари, картинки с генералами и архангелами. Самый богатый ящик у бабушки Варвары. В нем не только больше всех картинок и запахов, он еще и открывается с музыкой. Поднимается крышка, раздается звон - и глазам предстает чудо. Бабушкин сундук для Генки - тайная, сказочная страна, которую он изучает с замиранием сердца.
И вот скоро надо переезжать в другой дом... Генка плачет, его успокаивают, что он будет гостить у бабушки каждый день, ведь тут совсем недалеко бегать. И уговаривают вместе с Тимой, Пронькой и Лешкой пойти погулять. Тима у них старший, и они должны его слушаться.
...Ослепительно светит солнце. Чистый снег сверху уж© слегка притаял и оттого кажется особенно гладким - почти как свежая яичная -скорлупа. Только под косогором в пушисто-белых берегах дегтярно чернеется Калташка. Она то прячется под снегом, то появляется на свет и, как змея, шевелится, блестит на солнышке. Куда она течет, зачем и что там, жуда она течет? Вот бы узнать! Даже отсюда, с горки, видно, что речка неглубокая, дно каменистое, а камни на дне гладкие. Близко к Калташке подходить не велено, да и опасно. Можно только постоять на тропинке, где ходят по воду. Тима однако подошел к -самой воде и похлестывает по ней прутиком. Потом он позволил подойти остальным, и они тоже похлестали по воде прутиками. Теперь Калташка уже не так страшна. А пеоку-то, песку-то на дне! И камушков! Ух ты-ы! А вон тот-то весь лохматый. Это как же так: зимой в холодной воде - и мох растет? И почему так много камушков? Нигде нет камушков, а в речке полно.
Потом пошли по тропинке и едва достигли санной дороги, как из пихтача, темневшего за луговиной, показался громадный черный конь. На лбу белая звезда, уздечка, вожжи и шлея в бляшках и кисточках. Дуга вознеслась выше леса и горит золотой росписью. Черный конь - алые ноздри, алые тканые вожжи с кистями. Черный лак на кошеве и оглоблях - и алое сукно внутри кошевы.
- Дядя Ягулов! - кричит Тима.
Генка и Пронька немеют. Никогда еще не видели они людей с такой черной и кудрявой бородой. Не видели таких веселых и дерзких глаз, такого красивого и могучего коня. Грива у коня темно-золотистая, копыта пегие, а одно совсем белое. Но самое удивительное - дуга. Все краски горели на ней. А из дуги, второй дугой, - лошадиная шея...
- А-а, Федорыч! - хохочет Ягулов. - Ты-р-р. Стой, Воронко! А ну садитесь, прокачу.
Пронька и Генка враз заплакали - боязно.
- Ну как же так? Как же так, мужики! Ха-ха-ха-ха! Ну ладно, не плачьте. Идите пешочком. А ты, Федорыч, садись.
- И я сяду, - набычившись, сказал Лешка.
Храбрец Лешка, ничего не боится... Ягулов подхватил его под мышку и легонько перенес к себе на колени. Тима вскочил сам. И понеслись! Эх, как полетели! Только снег заохал, только буран закрутился и дунул в лицо Генке с Пронькой. И как только не боязно Тимке с Лешкой?
Генка с Пронькой спешат домой и ревмя ревут - боязно, что одни остались, а за Калташкой гора большая и темная от пихтача - чернь. И слева за луговиной чернь, и справа, за Маленькой речкой, чернь. Только впереди, на чистом косогоре, нет ничего страшного. Там родной дом. А черный конь уже влетел в ворота и свернул к притонам. Совсем горько стало Генке с Пронькой.
Но тут на тропинке-прямушке показался Тима.
- Эй вы-ы! Я иду-у!
И Лешка кричал, что идет. Запинался, падал в снег, но тут же проворно вскакивал и топал дальше.
- Чичас будем на санках кататься, - обещает Тима. Взошли на горку - вот и дом! До чего же ярко светит
солнце. И небо светит. Что в нем? Вон плывет легкое облачко. Зимой Генка не видел таких облаков. А сейчас, говорят, весна наступает. А что такое весна? И что такое солнце? Многое надо узнать, но Генка слишком ошеломлен простором и светом, слишком тревожно ему, и потому он молчит, щурится, совершенно позабыв вытереть нос.
Еще когда были у Калташки, Генку пугала темень пихтачей на северном глухом косогоре. Теперь Генка опять смотрит туда. Что там? Звери всякие и враги, про которых бабушки говорят. А что дальше, за горой? За гору небо спускается, и что-то в нем знакомое. Ну да, конечно... Вспомнилась Генке зыбка. Зыбку покачивало, и слышался тонкий, ласковый и немного печальный бабушкин голос. А когда он приоткрывал глаза, то видел голубой положок над собой, а сквозь него просвечивало дневное сияние. И в небе что-то такое было, - оно тоже, как полог, только шибко-шибко большой.
Покатавшись на санках, они сошли под тесовый навес, который соединял крыши двух амбаров. Тут совсем тепло и уютно. Солнышко заглядывает сбоку, и в воздухе струится едва заметный пар. Под навесом стоит длинный верстак, а на стенах амбаров висит разный плотницкий и столярный инструмент. На полках и чердачных перекладинах лежат, томясь и просыхая в тени, всякие заготовки из березы и кедра. Рядом с верстаком вкопаны неохватной толщины чурка с наковальней и такая же чурка без наковальни, которой дедушка тешет свои поделки и заготовки. Тут же лежит бревешко с глубоким поперечным пазом. В этот паз дедушка вставляет поделку, зажимает клином и тешет.
Ласково светящейся пеной лежат стружки и щепки, поблескивают стругаными боками кедровые доски, новенькие деревянные лопаты, топорища, полозья, копылья, брусья и брусочки. На самом верху поверх перекладин лежат деревянные березовые вилы, рожки которых стянуты плетеным лыком. На одной стене, кроме всего прочего, висит множество связанных попарно веников. Когда дедушка идет в баню, то выбирает здесь веник получше.
Большие дедушкины руки ловко держат долото и стамеску, рубанок и фуганок, сверло и напарье, молоток и пазник, тесло и топор. Пальцы у него чуть плоские, с большими костистыми суставами и прилегают друг к дружке плотно и уютно. Берет ли дедушка карандаш, чтоб по линейке вдоль доски провести линию, - красиво. Берет долото - красиво. Держит перед глазами и как бы выцеливает что-то струганым брусочком - красиво. Берет топор - плотно берет, сильно и красиво. И сам весь ладный, устойчивый, неторопливый... Тима, повертев в руках топор, откладывает. - Это не наш топор. Это кто-то из кубатурщиков оставил. И правда. Дедушкин топор насажен на ладное и прочное топорище, чтоб служил долго и хорошо. Сделано топорище из болонистого комля березы, и прожилочки видны, как на дорогом шлифованном камне. Дедушкино топорище темиее обыкновенных, березовых, и твердое, как кость. Только дедушка умеет выбирать такое дерево и так гладко его обрабатывать. Любо взять в руки такой топор. Остер он и звонок, ни единой на нем зазубринки. На гривке топормща сияет железный подобупшик, а дальше оно изгибается, как шея у коня. Самый же конец слегка приспущен и похож на круп того же коня, а снизу гладенький приливчик, чтобы ловчей держаться, чтобы из рук не выскользнул. Нет, ни с каким другим не спутаешь дедушкин топор.
На дедушкину работу можно смотреть часами, и все интересно. Но в морозные дни без дела холодно, и дедушка, а чаще всего Тима и Сережа заставлял-и младших повозиться, побороться для сугреву. Но чтоб не драться. Главный драчун - .самый маленький, то есть Лешка.
Сейчас они тоже побарахтались в стружках. Лешке не понравилось, что его свалили, он схватил - еле поднял - обрубок жердины и пошел на обидчика. Тима подскочил, согнулся и подставил спину. Но до спины Лешка не достал и боднул жердиной значительно ниже. Тима ойкнул, подпрыгнул и завертелся по кругу, приплясывая и похлопывая ушибленное место. Все засмеялись. Мир был установлен. Тима забрал Лешкино оружие и топором перерубил на два полешка.
- Вот это палка! Ого! - польстил он Лешке. - Только палками драться нельзя.
Тима знал всякие-разные частушки. Знал и про палку. Укладывая всякие обрубки в поленичку, он затянул как раз эту, про палку.
- Ты меня избаловала
Толстой палкой по горбу...
Генка с Пронькой еще не знали частушек, но когда пел Тима, тоже подпевали, прилаживаясь и бормоча чго-нибудь. А Лешка и вовсе не умел петь. Но зато он первый прочитал буквы иа потнике. «Квикви-вакви». Это все помнят.
Долго он и пробыли на улице и только уж когда нестерпимо захотелось есть, поспешили в дом, где все еще юидел Ягу-лов. Воронко, кося глаз на крыльцо, нетерпеливо доскребывал копытом.
В дом вбежали, запыхавшись. Шмыг, шмыг носами. Зве-ровато уставились на Ягулова. Тот смеется.
- Ну что, молодцы, конь мой стоит?
- Стоит! - отвечают хором и опять носами - шмыг-шмыг.
Бабушка Варвара сокрушенно качает головой:
- Ой, горюшки вы мо и! Вожжи-то какие распустили! - А у Леши-то, у Леши-то больше всех. Эвон какой воробей выскочил!
Лешка всегда доволен, если у него что-нибудь больше всех. И напротив, стоит сказать, например, что у Лешки маленький нос, он тут же с кулаками кинется или набычится - дальше некуда. Но «большой» - другое дело. «Большой воробей» - это тоже приятно.
Ягулов вскоре уехал, а бабушка долго чистила им носы, развязывала шарфики щ опоясочки, расстегивала курточки и штаны.
Далее:
Детство Осокиных. Часть 05
Произведение публиковалось в:
"Приамурье моё - 1972". Литературно-художественный альманах. Благовещенск, Амурское отделение Хабаровского книжного издательства: 1972