Золотая пыль. 01 - Шесть шарей
Ранее:
00 - Пролог
Во Владивостоке на пересылке мы попали с ним в один барак. Помню, как во время вечерней поверки впервые выкрикнули фамилию Фаскудинов. Я тотчас прикинул, какое погоняло ему в самый раз. В этом смысле я редкостный фантазер. И кликухи мои приклеиваются насмерть!
Познакомились. Нам по восемнадцати, и мы изобретательные оптимисты. В первый раз в самоволочку сбежали по его плану. Позже, не менее блестяще, придумывал и я.
Стремительно летело время. Наши «годки» уже разъехались по учебкам, а мы всё изобретали. Однако прятаться стало сложнее. Иногда нас поколачивали старшины: видать, надоело получать за нас, блудливых котов; жизнь мы им нешуточно приперчили.
В какой-то момент я смалодушничал. Меркантильный бес попутал. Я спросил Серегу: мол, не пора ли нам сдаться. А то на складе ни ботинок не останется, ни тельников. Мне сразу понравились военно-морские ботинки, в быту — прогары. По виду обычная кирзуха, если б не эта замечательная наклепочка сбоку. Да и тельняху захотелось. Новую. Я, глупый, не понимал, что тельняхи-то дают не здесь. На пересылке нас кучкуют, группируют по стадам, будто баранов. А вот далее отправляют туда, где выдают и тельняхи, и прогары. Много чего выдают. Но Серегу на меркантильном не сломать. Позже он меня станет справедливо трепать, что-де в иные судьбоносные минуты мишуру, дешевые стекляшки или там заклепки на ботинках принимаю за настоящее. «Ты, Лариоша, как папуас, постыдно легко покупаешься за перочинный ножичек», — саркастически рассуждает Фаскудинов.
Однажды, крепко осерчав, дружбан ушел в самоход один. Забрал мое барахло — почти ненадеванную на гражданке куртку из кожзама, вельветовые клешеные брюки — и отвалил. А придя утром к завтраку совершенно растерзанным, по обыкновению стал рассказывать: чудом, мол, зацепился за одну компанию малолеток, где меж приличных подружек затесался один вроде как голубой. И что этот не туда ориентированный полночи склонял его к соитию, нежности всякие, тьфу ты, говорил. Общество требовало подробностей.
— Я не дался, — божился Серега, неуверенно осеняя себя крестом.
А кто его знает?..
Для нас, амурских ротанов, Владик — почитай, столица. А ведь всё передовое, известно, аккумулируется в столицах. Оттуда и расползается наподобие чумы. Про пидорочков мы слышали в непродвинутом провинциальном Благовещенске только лишь в связи со столицами. Это вроде Исаакия. Знаем, есть Питер, есть Исаакиевский собор. Но всё — по открыткам да по фильмам.
Уж не знаю, каким чудом Фаскудинов в ночи зацепился за местную золотую молодежь, но вскоре его «чудо» опухло. А за знанием про триппер никуда ехать не надо. Это во всех державных пределах беда известная.
И пошел Серега сдаваться в санчасть. Старшие товарищи опять же слегка и дружески поколотили — до красной юшки из носа. Досталось и мне, как подельнику. Шибко обидно. Ведь на винт я водорослей… словом, ничего такого неуставного не наматывал. Однако стерпел и эту несправедливость, и мы вместе с болезным другом сколько-то побыли в карантине.
— Чересчур охочи вы до красивой жизни, — объяснили нам старшины.
— Какая уж там красота, если парень ходит нараскарячку, — выступил я Серегиным адвокатом.
А затем нас, отловленных, опрокуроренных, под командой летёхи отправили на остров Русский. «Будете исправно служить — всё у вас будет шесть шарей», — наивно пытался обратить нас в свою веру сопровождавший лейтенант, когда на рейдовом катере отправились на остров, находящийся в виду города. Летёха, покуда шли морем, всё время курил и нервничал. Зря это он: мы ведь не раздолбаи какие и желаем послужить державе честно. Да и куда бежать — по волнам, что ли?
— Вышел в море, вижу буй! Боцман мечется, как зуй, — глядя на зеленую воду, ностальгируя, задумчиво и немного иронично проговорил Сергей. И добавил:
— Даже если всё сложится и не на шесть шарей, а, вернее всего, так оно и будет, у суки-жизни мы с тобой, Генний, умыкнули-таки месячишко, пусть и суррогатной, а всё свободы.
Сергей и позднее, в гражданской жизни старшины второй статьи запаса, к месту и не к месту вспоминает эту фразу. При знакомстве, случается, тоже употребляет. Если, протягивая руку для приветствия, произносит кодовое слово «вижубуй», это означает: либо человек ему неинтересен, либо он его сразу на дух не принял. Не скрою: умею отслеживать такие зашифрованные сентенции, поскольку именно я в ту приснопамятную минуту стоял с ним локоть к локтю, держась за леера рейдового катера.
Да какие к черту слова, когда сердечко в тревожном предчувствии заныло, затрепетало. И не напрасно вещало. Ох, не напрасно…
— ...Гонореечное пополнение прибыло, — расползлась весть по острову. На нас приходили поглазеть старослужащие, а потом стали водить экскурсии. Это уже была слава. Впрочем, ее мы не вожделели. Ведя шефские байки-разговоры с депутациями гражданских, командиры, случалось, снисходительно кивали на нас как на достопримечательность гарнизона: «Что ж, на Красном флоте и такое бывает. Но в остальном, — распрямляли они спины, — с обстоятельствами стараемся бороться и флотскую дисциплину крепим изо всех сил...»
Я вроде не при делах, и мне бы откреститься: так и так — нет за мной греха. Но кому здесь хоть что-то можно доказать? А посему не злился я ни на Серегу, ни на старшин. Я их старался понять. Ведь на острове ни девок, ни танцев; кино — и то лишь пару-тройку раз в месяц. Никакой культурной жизни.
Между тем некоторое время старшины — стрёмные колтыри деревенские — шарахались от нас, как от прокаженных. Отдельный стол выделили, отдельную посуду, которую заставляли носить с собой в специально сшитом брезентовом мешке. Ну хоть ложку не засверлили, и на том спасибо. Так что услышать нас с друганом можно было издали. «Трипперная рота идет!» — сопровождали возгласами отправку и возвращение из столовой мающиеся от безделья дембеля. Мне даже жаль стало выбрасывать куль с посудой, когда командир роты приказом запретил «этот бардак и издевательство над личным составом». Акты поражения в правах тотчас отменили. И слава ушла: мы с Серегой перестали быть достопримечательностью и сделались рядовыми курсантами, растворившись в массе себе подобных, одетых в грязно-белую робу, вечно голодных, слегка зашуганных и страстно жаждущих реабилитации, то бишь малого дембеля с легендарного острова.
Но пока был остров, остров. И я сотни раз благодарил Серегу, когда нас — двести курсантов первой роты школы связи — старшины принимались за полночь тренировать на подъем-отбой. А потом вдруг поступала команда свернуть матрасы и бежать на стадион. Марш-бросок в полной выкладке, называется. Наша полная выкладка то и дело выпадала из матрасов, мы путались в простынях и подушках, а задние роняли нас на грунтовую беговую дорожку. Мы хватали с земли оброненное добро, устремлялись вперед и роняли передних... Впрочем, к рассвету неизменно возвращались. Но сколь же долог бывал наш ночной путь к возмужанию. Только благодаря Сереге мы куда как меньше других вкусили этой дури.
Нельзя сказать, будто старшины были не изобретательны. Иногда мы штурмовали сопки с дюралевыми котлами для варки харчей, мели ломами плац, бегали за водой «в соседнюю деревню» — для бани, тогда как насосная прекрасно работала. Словом, обхохочешься. Но «хохотать» вдвоем было легче, и мы сдюжили, нигде ни на минуту не уронив достоинства. Во всяком случае, хоть и вечно голодные, не жрали мы, укрывшись от товарищей на толчке, батон со сгущенкой, не ссались в строю, не пытались закосить в надежде попасть под комиссию. Сдюжили.
Пришел срок, и нас расписали на Камчатку. Мы на сто раз извернулись и попали служить на одну подлодку. Впрочем, Камчатка у служивого народа слывет тем еще курортом. А потому путевки туда отписывают без излишней мороки.
— …Пусть хоть на самый хреновый карабель, но чтоб вместе, — просил я уставшего вершить наши судьбы кавторанга. — …А если на лодку, то пусть она даже и не погружалась бы, — не по делу встрял со своим дурацким уточнением Сергей.
— Может, вас на такую, что уже и не всплывает? — ерничал старший офицер. И определил нас к каплею Мухину. Под началом «купца» Мухина неделю мы добирались до Камчатки. «Карабель» наш был виду угрожающего, с устрашающим проклятых империалистов названием «Советский Союз». Понятно, мы с Серегой пытались затеряться среди пестрого люда.
— ...Смотрите, чтоб все у вас было шесть шарей, — решительно предостерег нас Мухин.
— А можно хоть тут без шарей, а? — нервически сделал попытку отбрить каплея Фаскудинов, памятуя, сколь непросто «катали» мы шары на Русском.
— Без шарей нельзя, — отрезал каплей, — тут Краснознаменный Тихоокеанский.
Знал бы кадровый военмор, какой подарок он огреб в нашем лице... Впрочем, мы удовлетворились уже тем обстоятельством, что субмарина находилась в ремонте и выйти из дока должна была не скоро.
Камчатка нас впечатлила. Огромная Авачинская бухта, в которой «Советский Союз» выглядел скромной сироткой, родной не стала. Отсюда нам предстоял еще один бросок на север, где в одной из неприметных бухт, коих на изрезанном гористом побережье полуострова во множестве, пряталась база подводных лодок. Она и стала нам на многие месяцы малой флотской родиной.
Познакомившись с экипажем, мы приободрились. Не обнаружив средь краснофлотцев сатанинских быков — тех, что тотчас принимаются бодать вновь прибывшего уже за то, что на пару лет позже родился, — будто получили прививку оптимизма. В развитие праздника прибытия к месту службы и наконец-то нажравшись от пуза в столовке, на эмоциональном подъеме засобирались сбегать в самоволочку, познакомиться с местными достопримечательностями. Однако нарвались на Мухина.
— !!! — воскликнул каплей. Что в переводе на общечеловеческий означало: куда это вы, неправедно сексуально ориентированные, матери вашей привет, подорвать решили?
— Мы мигом, ребятам печенья к чаю принесем, — бодро доложил Серега каплею и попытался чухнуть у того под рукой. Он уже усвоил, что инициатива лишь тогда ненаказуема, когда она действительно инициатива: быстра, реактивна и нахальна. Однако наверняка Мухин про всё это уже знал. И Серегина шинелка затрещала в клешне каплея.
— Да я же... Я... — будто ужик, крутился на кулаке габаритного замполита и всё же делал потуги объясниться мой товарищ. — Я...
— …Головка от буя! — вперив взгляд своих немигающих стеклянных глаз в Фаскудинова, изрек офицер, и продолжил валять юного военмора в пыли. — От торпеды головка, — поправил каплей судьбоносную фразу, дав понять: смотрите, сопляки, всё про вас наперед знаю. Станете шалить, жизнь пойдет скверная. Жестко? Но лишь чуть-чуть. Это чтобы позже уже не терять времени на ваше воспитание.
Я не убежал и, настороженно выжидая, гадал: в какой момент замполит оставит Фаскудинова и займется мной? Но меня он бить не стал. Странно. Ну и порядочки у них. А как же тогда крепить дисциплину?
— Тебе про шесть шарей ясно? — обернувшись, спросил меня каплей. Скажи, что нет... Спорить я не посмел: и про шесть, и про восемь, и сколь будет угодно много шарей. К лешему! Мне даже чуточку взгрустнулось: так здорово всё началось, и такой в результате облом!
— Ну что, побежал вешаться? Не спеши, в жизни будет еще столько интересного… — заключил дьявольски осклабившийся замполит Мухин. Позднее эту фразу я услышу еще и еще. И не только от него.
Ночку мы скоротали в трюмах субмарины, выбирая масло под паёлами. Масло было не сливочное, отработка в основном да черные жирные сгустки. Однако железяка истекала не только маслом. Главная мысль первой ночи на подлодке: нырнуть в пучину она, пожалуй, сможет, а вот всплыть... Между тем уже в получасе хода из ворот бухты глубина до пяти километров! Впрочем, и со ста аварийных метров с грунта живыми не поднимали.
Субмарина шибко напоминала видавший виды кухонный дуршлаг. Так что бегать с матрасами по стадиону на Русском было куда как безопасней и здоровей. А тут, впримешку к этой новой тревоге, нас еще и Мухин поколачивал. Не часто. Но больно, черт! Встретит после побега на волю на «самоходной тропе» у забора, отгораживающего бригаду подлодок от нормальной жизни, или в гальюне перехватит — и, эдак, с характерным сопением, без слов, ка-ак прорубит по грудаку! Аж ребра в комок, и сердце норовит выпрыгнуть через рот. И всё без свидетелей. Да и на что жаловаться?
Мы с Фаскудиновым валились на палубу сразу, не споря с учителем и кормчим. Лишь ручонки складывали на животе: сознаем, мол, некрасиво как-то получилось и в этот раз тоже.
Однако же девчонки вдоль самоходных троп были на редкость хороши, отчаянны и уступчивы; мы бегали к этим оторвам, когда выпадал подходящий случай. И когда не было удобного случая, тоже неизменно бегали. Но и получали, и болели «грудной жабой». Бил, гад.
Далее:
02 - Любимый баран
03 - «Советский Союз»
04 - «Ч»
05 - Ни в бога, ни в чёрта
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.