Детство Осокиных. Часть 23
Ранее:
Детство Осокиных. Часть 22
Генка с Лешкой хорошо уж освоили вое домашние дела, даже для игры время выкраивали. ВЪт недавно, хоть Лешка еще и хромает, пошли с пилой и топорами на гору за Стародубку. Там в каменном крутяке стояла высокая береза. Решили ее свалить и колесиков из «ее навыпиливать, чтоб изладить тележку. Передняя ось, задняя ось, четыре колесика, сверху полочек - вот и телега.
Ближние березы давно уж на дрова свалены, а эту никто не трогал: пилить ее неловко. С одного боку почти отвесная крутизна, с другого - толстая валежина. А свалить надо непременно под гору, а то на горе густой высокий пихтач стеной стоит.
Ну та« что ж, взрослые не смогли или поленились, а Лешка с Генкой взялись за дело и должны до конца довести. Понимали, что работа опасная. Зря не суетились и даже не спорили, а советовались. Сперва вырубили большую вилагу и с горы уперли ее в первые сучья березы. А как взялись пилить и пила вся зарезалась - вслед за ней топор загонять стали, чтобы не зажало пилу и чтоб береза отходила под гору. Долго пилили, осторожно. Стоять сильно неудобно - валежина мешает, Крутизна под нотами, не сразу и убежишь в случае чего.
Хотели уж бросить, но тут береза вдруг треснула, вилага немного вниз соскользнула. Они быстро ухватились за вилагу и подперли березу. Теперь самое трудное. Лешка еще хромает и бегает не шибко, поэтому он отошел в пихтач, а Генка один стал топор в прорезь загонять. Стук, стук обухом по обуху - топор чуть не до пилы дошел острием. Наконец пошла береза. Упала она ладно, но пилу подбросило, закрутило, и Генке съездило ручкой по затылку, в голове загудело. Но из-за этого не стоило огорчаться, главное - вышло.
Волновались, /конечно, даже ноли дрожали. И гордились собой, но показать друг дружке никак не хотели - это значило бы, хвастаются. Оба старались глядеть буднично и говорить ровным голосом.
Стяжками сдвинули комель, чтоб наперевес был, и стали пилить. Это дело нетрудное, надо только запил сделать правильно, чтоб как раз поперек, а то колесики будут кривые.
Напилили с запасом - шесть колесиков - и пошли домой. Федюшка молодец: хоть на крючке сидел, а не плакал, что долго дожидался. А как увидел колесики, обрадовался: телега будет!
Телегу ладить юовсем просто. Центровкой дыры просверлили в середине колесиков, из досок оси сделали, а на оси поставили авиное корытечко. Вот и телега. Садись и дуй с горы.
Стали кататься - пацаны сбежались, завидуют, всем хочется. Пусть катаются, не жалко. Главное, что сами телегу изладили.
Скоро телега и а доел а, и ее отдали в полное федюшчкино распоряжение. Ему она тяжеловата, пыхтит, когда на гору тянет.
Играть теперь больше удается потому, что на огороде уже вое, почитай, выросло. Огурцы да арбузы пошли в засол, горох и бобы обмолочены, табак обломан и соншурен, а прочее в земле сидит, и курам не добраться. Так что и побегать можно.
За Стародубкой есть высокие скалы, а под ними чистый склон, высокий яр, и внизу Илица течет. Снизу на скалы ни за что не взобраться, а по приве, пихтачом, можно. Идешь, идешь - и вот он, обрыв. Слева и справа каменистые крутые ложбины и провалы. На самой главной скале, где ровная площадка, из валежин и срубленных пихточек построили крепость. Топор всегда с собой брал кто-нибудь.
Верховодил на этот раз Колаха Казанцев. Он уже книжки читал и знал веяние новые слова. И что это крепость будет, он же сказал. Даже спел:
В высокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле...
Интересные слова, аж дух захватывает. До чего шибко иные слова действуют. «В высокой теснине Дарьяла...» Аи хорошо! Молодец Колаха.
Как крепость сделали, устроили бой. Опять же Колаха командовал - он уже две группы закончил в Калташииокой школе. Все знал, как Тима бывало. И хоть Генка Осокин не уступал ему в силе, в бою он нвпршююлотно подчинялся Ко-лахе. И вообще, Колаха не вредный, справедливый. Худова-тый, леший, .костистый, а глаза большие, серые, брови - размашистые. Орел! Его так Орлом и хотели прозвать, но он не согласился. Ястреб, говорит, лучше. И звали его Ястреб.
- Всем -такать камии и складывать вот сюда! - оказал Колаха и указал на край обрыва.
Много камней приготовили. Иные вдвоем несли.
- К бою готавьсь!
Bice кинулись к каменной груде, приготовились. Тут Ко-лаха выхватил натан^поджигу и дал оглушительный выстрел-
- Ур-ра-а!
И началось, и началась... Все камни вниз полетели. Летят, сшибаются, выворачивают другие камни, ломают пни и валежины, а вырвавшись на чистый склон, мчатся вприпрыжку и падают под яр в Илицу. Там взлетают столбы воды и стоит страшенный грохот, потому что у яра - каменистый перекат. Дым, пыль, каменные брызги и ошметки земли летят во все стороны. И гудит, гудит земля, содрогается гора. Та-иое волнение, такой восторг, что по в!сем суставам идет сладостный soлюдок!
Уж все камни сброшены вниз, а гора все еще гудит, скалы грохочут, старые пни рушатся и с треском валятся наземь. И даже сухой мох внизу загорелся: когда камни о камни бились, летели искры. Прямо как настоящий бой. Ну молодец Колаха, и выбрал же место!
Играли до самого вечера. Федюшка не дождался, улегся спать. А Генке .с Лешкой надо еще накопать картошки и натереть в квашню. Лешка копать картошку пошел, а Генка снял квашню « начал сеять муку.
Вечер тихий-тихий. В небе высокие «покойные тучки зарумянились и потухли. Пастух дядя Семш - муж тетки Саши - пригнал коров. Осокинскую Краюульку вместе со своей коровой загнал к себе во двор. Тетка Саша ее опять доит, по договору с Катериной. Генке слышно, как Лешка за окном гремит ведерком. Федюшка на кровати посапывает.
Совсем уже стемнело, « Генка стал налаживать лампу, А она чуть погорела и стала тухнуть: керосин вышел. Принес Генка четверть с керосином, поставил на стол.
Лампа над самым столом висит. Мать снимала ее, когда доливала, а Генка решил прямо в висячую лить керосин: держать ее одному нельзя, надо вдвоем. Стал на стол, отвинтил головку имеете со стеклом, приподнял и отодвинул набок, чтоб лить можно. Налил полную, поставил четверть на стол и завернул головку. А как стал слезать оо стола, заметил, что на нем мокро. Пролил, значит, керосин. Теперь пахнуть будет. А мать шибко не любит этот запах и всегда выжигает, где накапает.
Генка тоже решил так сделать. Зажег спичку и на стол -сунул. Вспыхнуло пламя - и Генка только теперь увидал, что весь стол залит. Да уж поздно. Будто костер загорелся. Генка побежал в куть, схватил ведерко с водой и плеснул на стол. Еще хуже стало - пламя под потолок взвилось и лампу охватило. Еще хотел плеснуть, но тут лампа лопнула и такой огонь полыхнул, что у него волосы затрещали. И по стенам огонь винтом пошел, занавески вспыхнули. Жарко стало нестерпимо.
Федюшка проснулся, схватил подушку, сошмыпнул на пол - и на улицу. А там рев поднял. Генка кинулся собирать половики, чтоб ими огонь накрыть. Но тут ри четверть с керосином лопнула, брызги попали на Генку. Он тоже вспыхнул, но сразу кинулся в куть и мокрой тряпкой обил с себя огонь.
В избе уже стало так жарко и дымно, что и- дышать нельзя. Враз два окна лопнули, пламя вырвалось в огород. Лешка увидел, закричал. Тут только Генка сообразил, что и ему пора сматываться. Выскочил на улицу, кашель душит - дыму нахлебался. И волосы с бровями опалил.
Столпились .маленькие Ооокины на .крыльце, а в дверь яркий свет полыхает, и вечер еще темней кажется. Вое еще не верится им, что беда приключилась. Так хорошо было сегодня, и вдруг...
Генха с Летной велели Федюшке бежать к тетке Саше, а сами кинулись в избу - сундук вытаскивать. Потянули его за окобу, но он тяжелый, железам кованный и уже дымится. И подушки на кровати дымятся, и тулуп на стенке, и отцовское пальто на меху. Все это враз бы выкинуть, да жжет - спасу нет!
Им бы жараул кричать, так еще не догадались и все сами хотели как-нибудь справиться. Сундук все же дотянули до порога, где не так жгло.
Время было страдное, мало кто из деревенских ночевал дома. Первым прибежал дядя Семен. Он как пригнал коров да поужинал, так сидел под окном у себя в горнице. А горница окнами на избу Осокиных глядела. Вот и увидел, как огонь полыхнул.
Дядя Семен сразу прогнал Генку с Лешкой, а сам кинулся в огонь. Сундук выволок в оени - и снова в избу. Из двери полетели дымящиеся подушки и всякая одежка. Генка с Лешкой хватали /все это и выбрасывали на улицу. Дядя Семен закричал на них, велел уходить, потому что у отца где-то порох хранится и вот-вот рвануть может. Но они не уходили и помотали дяде Семену.
Керосин уже весь .выгорел, и теперь просто дерево горело - стол, табуретки, подоконники, рамы, стелы. С потолка и стен сыпалась обмазка, что-то лопалось .и трещало.
Дядя Семен нащупал кадочку с ©одой и давай плескать ив ковша и на себя и на стены. Даже из квашни юсе выплеснул и квас из четверти.
Тут еще кое-кто прибежал - по деревне уже шум несся. И цепочка с ведрами потянулась от протоки под яром до самой избы. Дядя Семен перехватывал ведра и плескал, плескал во все углы, а больше всего в куть - на шкап, где отцовские боеприпасы хранились. И нее опрашивал, много ли там пороху, а может, не там он стоит? Но Генка-то с Лешкой знали, где порох. Там он, там. Две банки. Одна полная, другая только .начата.
И опять молодец дядя Семен. Тихий, незаметный, пожилой да еще больной, а сейчас, как вьюн, вертелся. Залил один угол и второй стал заливать. Порох так и не взорвался, слава богу. А то бы разнесло избу.
Генжа с Лешкой, конечно, ошалели малость. Что ж теперь будет, что будет?.. Отец, наверно, запорет. Может, сбежать куда-нибудь, пока не поздно? Может, спрятаться, пака все уляжется? На заимку бы рвануть, к дедушке с бабушкой. Да ночь ведь, темень... Это уж не простое баловство - избу чуть не спалили и вое добро обгорело. Но реви не реви - делу не поможешь.
Пожар залили. Черная, угарная но;чь стояла над Стародубкой, из черной избы в окна и двери валил густой белый пар, будто баню протопили. Воду от старицы еще продолжали носить, и дядя Семен, забегая в избу, лил еще и еще, хотя нигде уж даже не шипело.
А в небе, как ни в чем не бывало, играли тихие зарницы. Примолкшие было пташки в согре опять принялись за свою ©ечернюю песню. Где-то за Илицей мялко и не спеша стучали тележные колеса и слышалась негромкая песня запоздалого путника. Как все это не вязалось с только что случившимся! Такая беда, а кругам, оказывается, по-прежнему идет жизнь. Вот оно как. Вроде бы весь мир должен сочувствовать ребятам Осакиным, а тут птахи свистят, зариички играют, за горой молотята гудит.
Но вот послышался стук копыт по пыльной дороге. Кто-то очень спешил. Потом копыта загрохотали по мосту и.опять по дороге. Наконец .совсем рядам из темноты вырос темный конь, и темный всадник с ходу скатился наземь.
- Где они тут?
Отец! У Генки сжалось сердце. Ну, теперь будет... Господи! Бели ты в самом деле есть, защити и помилуй. Ведь-не нарочно же Генка избу поджег! Но и туг Генка старался не плакать, потому что принародно реветь совсем унизительно. Он только всхлипывал, а Лешка молча сопел, опустив голову.
- Вон они, Иван, - сказал кто-то, беря их за плечи.
- А Федюшка где?
- У тетки Саши...
- Ну, не ревите, не ревите, - совсем по-доброму сказал отец и даже пальцем не тронул. Погладил по головам и велел: - Идите и вы к тетке Саше. Ты уж, Семен, приюти пока что.
- Да какой разговор, Иван!
- Спасибо тебе, сооед. - И отец низко поклонился Семену.
- Да что ты, Иван. Дело соседское. Залили, слава богу...
Все стали потихоньку расходиться, а отец вынул из кармана трубку, - кажется, первый раз в жизни не торчала она у него в зубах, закурил и еще раз велел Генке с Лешкой:
- Ну, идите, идите.
- Мы маму дождемся.
- Ну ладно. Сейчас она прибежит. Да вот ее голос-то. Из-под яра выбежала Катерина. Дышала она тяжело, да
еще рыдала.
- Господи! За что ты яас «.аназал?!
- Не реви, мать. Давай думать, как дальше-то быть. Садись. Посиди немного, помолчи.
Генка с Лешкой в подол ей головами ткнулись и тут уж от души рева-нули. Мать присела и стала вглядываться в них.
- Ой, да хоть вы-то живые, слава богу! Не обгорели? Не ушиблись?
- Не-е. Нисколько даже...
На животе у Генки небольшой волдырь, да разве ж это в счет? Пустяки.
- Федюшка первый выбежал...
- Ох-ох-ох!..
Взрослые пошли в избу, зачиркали спичками, и осветились полые, черные, потрескавшиеся стены и потолок. Мать снова в слезы ударилась, но быстро смолкла.
- Не обвалился бы потолок-то...
- Да вроде не шибко прогорел. Ну пошли, пошли отсюда. Утро мудренее .вечера.
Ночевали Катерина ю ребятами у дяди Семена, постелившись на полу. Кое-что все же не успело сгореть да еще тетка Саша дала тулуп и потник. А отец провел ночь в своей избе, освещая ее фонарем дяди Семена. Иногда возвращался и спрашивал:
- Ну, как они тут?
- Трясутся, - вздыхала Катерина. - Наверно, перепугались. Да боятся, поди, что, лупить будешь.
- Битьем теперь не поможешь... Да и случай не тот... Генка-то не спал, все слышал. Вот это правильно. Л:Ишь
бы не передумал отец. Генка знал, что он никогда не оставляет большие провинности без наказания. А больше этой, которую он сотворил, и не бывает. Но ведь не нарочно же...
Отец .не тронул никого, даже не упрекнул за пожар. Через неделю Осокины опять в своей избе жили. Обгоревшие стены оскоблили, обтесали топором да скобелкой, обмазали глиной с конским пометом. Полы и потолок не очень пострадали, так что и менять (ничего не пришлось.
Отцу, чтоб дело поправить, дали отпуск, а потом и на охоту отпустили.
Окончание:
Детство Осокиных. Часть 24
Произведение публиковалось в:
"Приамурье моё - 1972". Литературно-художественный альманах. Благовещенск, Амурское отделение Хабаровского книжного издательства: 1972